Содержание

О Гумилёве... / О творчестве

В статье рассматриваются «шведские» стихотворения Н. Гумилёва — «Стокгольм», «Швеция», обнаруживается их связь с «Заблудившимся трамваем», отмечается тяготение Гумилёва к скандинавской культуре, которая, по мнению поэта, исторически повлияла на Россию еще со времен Рюрика.

Русская ментальность видится Гумилёвым сквозь восприятие шведских истоков. Сближение двух стран становится важной чертой историософии поэта. В работе подчеркивается, что эта историческая линия важна для Гумилёва еще и тем, что среди множества пространств и времен он ищет свой мир — мир поэта. Особое внимание автор статьи уделяет мотиву блуждания через пространство и время — одному из наиболее частотных у Гумилёва. Анализируются тексты, в которых явлен данный мотив. Сюжет о «заблудившемся» герое у Гумилёва обнаруживает в своем подтексте легенды об исчезновении, несет гибельные смыслы, чреватые трагическим финалом. Ряд стихотворений, в которых звучат возвратные смыслы, открывает нам сложные историософские взгляды Гумилёва, переживающего мир как чередование и взаимоналожение темпоральных и пространственных пластов, а «скандинавское пространство» в лирике поэта видится частью сложного многоуровнего мира.¹

«Шведские» стихотворения Николая Гумилёва — «Стокгольм», «Швеция», «В Северном море», «Ольга» — образуют своего рода микроцикл, в котором звучат размышления поэта о судьбе русской истории. Соединение хаотического и космического начала в русской ментальности Гумилёв осмысляет через связь с «варягами», с «творческой волей, заложенной Рюриком в русское государство» [6, с. 49]. Но эта историческая линия важна для Гумилёва еще и тем, что среди множества пространств и времен он ищет свой мир — мир поэта, словно потерянный когда-то и звучащий то в песнях скальдов, то в звонах «волшебной скрипки», то в лютне Гондлы, который своей игрой «укрощает» жестокие сердца «волков»-исландцев. Для Гумилёва дорога мысль о том, что его душа затерялась в пространстве и как будто ищет свои истоки, свою тайную родину.

В стихотворении «Стокгольм», отмечает Ю. Верховский, «мы видим сначала как бы слияние души личной с этими душами городов и душевного с внешнереальным, но потом эти воплощения вскрываются, как только этапы странствований и блужданий самой души» [4, с. 122]. Образ Стокгольма рождается из сна, но сон здесь как будто приоткрывает завесу о происхождении лирического героя:

«О, Боже, — вскричал я в тревоге, — что, если
Страна эта истинно родина мне?
Не здесь ли любил я и умер не здесь ли,
В зеленой и солнечной этой стране?» [5, т. 3, с. 188].

Швеция для Гумилёва — и есть тайная прародина, поскольку именно оттуда пришли варяги, принесшие, по словам Н. Оцупа, «внешнюю организующую силу» [5, т. 3, с. 394] на Русь.

Пространство в стихотворении как бы плывет, оно не эпически сфокусировано и определено, а словно бы размыто, с одной стороны, границами сна; с другой — свободным лирическим сюжетом. «Лирика близко соприкасается с онейрическим миром» [12, с. 49], и на поверхности текста Гумилёва остается пространство, обладающее совершенно особенными свойствами: оно как бы разнородное — и город, и гора, с которой проповедует лирический герой, и окрестности (тихая вода, леса и поля), и в то же время все это пространство сна героя, он словно не знает, как найти из него выход, и куда должен вести этот выход, вероятно, в другое время. «Лирика, — указывает Ю. Н. Чумаков, — актуализирует сильнее ракурс пространства, а не времени. .. Лирика, и это ее черта, обладает точечным пространством и вот-вот готова взорваться временем» [12, с. 49].

И в стихотворении «Стокгольм» рождается мотив, который впоследствии будет реализован в одном из последних гениальных текстов Гумилёва — «Заблудившемся трамвае», мотив «бездны времен»:

И понял, что я заблудился навеки
В слепых переходах пространств и времен,
А где-то струятся родимые реки,
К которым мне путь навсегда запрещен [5, т. 3, с. 188].

На связь этих стихотворений обратил внимание Вяч. Вс. Иванов, а Ю. Л. Кроль уточнил, «что “бездна времен” указывает на глубь (или неизвестное множество) разных времен; что эти времена — “не наши”, т.е. иные, чем настоящее время; и что между ними существуют “слепые переходы” или “глухие коридоры”, позволяющие человеку переходить из одного времени в другое; это происходит в особом состоянии — во сне — или, как в “Заблудившемся трамвае”, с помощью “машины времени”» [7, с. 215].

Не случайно «Стокгольм» и «Заблудившийся трамвай» так тесно соединены: это тексты, в которых пространство как бы расподобляется «в бездне времен» или же «взрывается временем», если использовать термин Ю. Н. Чумакова. Е. Вагин называет «Заблудившийся трамвай» «поразительным сюрреалистическим синтезом прошлой культурной эпохи, убийственной современности и трагических предчувствий близкого будущего» [3, с. 596]. Э. Сампсон акцентировал внимание на сновидческий, «кошмарный» характер стихотворения, в котором он увидел черты сюрреализма [14, р. 290-293]. В. Бетаки также называет «Заблудившийся трамвай» «полностью сюрреалистическим произведением»: «В нем все детали выписаны подробно, с почти фотографической четкостью, но в их сочетании (безумном, страшном, заключенном в пространство между соседними образами) в самом факте этих сочетаний угадывается некий особый смысл, некая символика... Это, возможно, первое в мировом искусстве произведение, которое можно без натяжек назвать образцом сюрреализма как стиля видения и выражения» [2, с. 12].

Миры этих двух стихотворений — «Стокгольма» и «Заблудившегося трамвая» — имеют такую пространственную глубину, которую только способен создать лирический сюжет.

«Слепые переходы пространств и времен» в «Стокгольме» напоминают «глухие коридоры» из «Маскарада» и враждебные коридоры из «Ужаса» — ранних стихотворений Гумилёва. Надо сказать, что коридоры воплощают лабиринт — характерный мотив для Гумилёва. Его лирический герой часто блуждает в пространстве лабиринта, при этом попадая в разные времена и как бы сколки миров («Венеция» и др.). В «Заблудившемся трамвае» представлены как раз эти сколки миров, это одномоментное смещение пространств и времен. Э. Русинко рассматривает стихотворение с точки зрения бергсонианского представления о времени: «Having crossed the rivers, the persona finds himself in “the abyss of time”, where all sense of sequential chronology is lost» [13. p. 387-388] («Переехав через эти реки, лирическое “я”... оказывается в “бездне времен”, где утрачено всякое ощущение последовательной хронологии»), Л. Аллен отмечает, что «здесь на читателя воздействует тщательно продуманный эффект парамнезии (иллюзия уже пережитого и увиденного, обманчивая локализация во времени и пространстве)» [1, с. 128].

Совмещение и взаи мо наложе ние различных пространств в стихотворении Гумилёва неоднократно отмечалось исследователями, поэт практически контаминируст землю и воду, сливая воедино двойственные образы трамвая и корабля. Р.Д. Тименчик писал, что «сравнительная плавность движения нового транспортного средства окружила его ассоциациями с лодкой... равно как... с обитателями подводного мира...» [10, с. 138]. Л. Аллен называет «летящий среди белого дня фантомный трамвай ... Летучим Голландцем земной суши» [1, с. 123]².

Один из любимых повторяющихся мотивов в лирике Гумилёва — блуждание через пространство и время, поиск своего мира между «бесчисленных светил». Поэтому блуждающий герой — постоянный персонаж Гумилёва:

Я вечернею порою над заснувшею рекою.
Полон дум необъяснимых, всеми кинутый, брожу.
Точно дух ночной блуждаю, встречи радостной не знаю.
Одиночества дрожу... [5,т. 1,с. 19].

Зачарованный викинг, я шел по земле,
Я в душе согласил жизнь потока и скал,
Я скрывался во мгле на моем корабле,
Ничего не просил, ничего не желал

В ярком солнечном свете — надменный павлин,
В час ненастья — внезапно свирепый орел,
Я в тревоге пучин встретил остров ундин,
Я летучее счастье, блуждая, нашел... [5,т. 1,с. 113].

Следом за Синдбадом-Мореходом
В чуждых странах я сбирал червонцы
И блуждал по незнакомым водам,
Где, дробясь, пылали блики солнца... [5, т. 1, с. 153].

Углубясь в неведомые горы,
Заблудился старый конквистадор,
В дымном небе плавали кондоры,
Нависали снежные громады [5, т. 1, с. 188].

В поэме Гумилёва «Блудный сын» обыгрывается евангельский сюжет: герой «блуждал, то распутник, то нищий», «блуждал... без мысли и цели».

В стихотворении «На далекой звезде Венере...» возникает образ «блуждающих золотых дымов», сравниваемых со странниками — пилигримами:

И блуждают золотые дымы
В синих-синих вечерних кущах
Иль, как радостные пилигримы,
Навещают еще живущих [5, т. 4, с. 135].

Блуждание лирического героя Гумилёва в лабиринтах «пространств и времен» приводит его к мечтаемой стране — «священной» Швеции, когда-то преобразившей свою «сестру» — Русь. «Ю. Л. Кроль видит в “Швеции” предвосхищение некоторых тем “Заблудившегося трамвая” (тревога поэта за судьбу России, восприятие русской государственности» [5, т. 3, с. 395]), «которая имела в представлении Гумилёва варяжское (шведское) происхождение» [7, с. 213]).

«Ветер свежий» Швеции перекликается с «ветром знакомым и сладким» из «Заблудившегося трамвая» и с «ветром странным» из «Памяти»: это ветер «тайной прародины» поэта, он пронизывает его насквозь и заставляет чувствовать мир особенно, сквозь призму различных пространств.

Стихотворения Гумилёва с сюжетом о «заблудившемся» герое обнаруживают в подтексте легенды об исчезновении, несут в себе гибельные смыслы, чреватые трагическим финалом, а самым напряженным моментом таких текстов становится момент возвращения/невозвращения. У акмеистов вообще сильны возвратные смыслы. В.Н. Топоров рассматривает возвратность как проявление связи тела и мира в представлениях акмеистов, а значит, она имеет пространственный ракурс [11, с. 432]. Между тем возвратность является и темпоральной, и пространственной характеристикой. Как считает О. Ронен, «переворачивание и смешение пластов времени служит сюжетом завершительных текстов Гумилёва и Ахматовой — “Заблудившийся трамвай” и “Поэма без героя”» [9, с. 185]. Размышляя о возвратности и новизне у акмеистов, исследователь подчеркивает, что их противопоставление «снимается в понятии “предчувствия”, антиципации: поэзия “воспринимается как то, что должно быть, а не как то, что уже было”» [9, с. 185].

Поиск себя в «скандинавском пространстве» показывает, что для Гумилёва Швеция и Россия становятся странами, близкими друг другу исторически и духовно, что это не два противоположных мира, а его части, два полюса, без которых невозможно гармоничное осмысление бытия. И ряд стихотворений поэта, в которых звучат возвратные смыслы, открывает нам сложные историософские взгляды Гумилёва, переживающего мир как чередование и взаимоналожение темпоральных и пространственных пластов.

Примечания:

1. Статья выполнена в рамках проекта «Историческая память в художественном и документальном тексте (общероссийский и региональный аспекты)» (Программа фундаментальных исследований СО РАН «Интеграция и развитие»),
2. «Летучий Голландец» в «Заблудившемся трамвае» и других стихотворениях Гумилёва подробно рассмотрен в моих статьях о кораблях-призраках в лирике поэта [8, с. 32-111].

Библиографический список:

1. Аллен Л. «Заблудившийся трамвай» Н. С. Гумилёва: Комментарий к строфам // Аллен Л. Этюды о русской литературе. — Л.: Худож. лит. Ленингр. отд-ние, 1989.-С. 113-143.
2. Бетаки В. Избранник свободы: К 100-летию со дня рождения Н. С. Гумилёва // Русская мысль. — 1986. — 11 апреля. — С. 12.
3. Вагин Е. Поэтическая судьба и миропереживание Н. Гумилёва // Н. С. Гумилёв: Pro et contra. Личность и творчество Николая Гумилёва в оценке русских мыслителей и исследователей: антология. — СПб.: РХГИ, 2000. — С. 593-604.
4. Верховский Ю. Н. Путь поэта // Современная литература. — Л., 1925. — С. 93-143.
5. Гумилёв Н. С. Поли. собр. соч.: в 10 т. — М.: Воскресенье, 1998-2007.
6. Зобнин Ю. В. Странник духа (о судьбе и творчестве Н.С. Гумилёва) // Н. С. Гумилёв: Pro et contra. Личность и творчество Николая Гумилёва в оценке русских мыслителей и исследователей: антология. — СПб.: РХГИ, 2000. — С. 8-52.
7. Кроль Ю.  Л. Об одном необычном трамвайном маршруте («Заблудившийся трамвай» Н. С. Гумилёва) // Русская литература. — 1990. — № 1. — С. 208-218.
8. Куликова Е. Ю. Пространство и его динамический аспект в лирике акмеистов. — Новосибирск: Свиньин и сыновья, 2011. — 530 с.
9. Ронен О. Чужелюбие. Третья книга из города Эн. Сборник эссе. — СПб.: ЗАО «Журнал “Звезда”», 2010.-400 с.
10. Тименчик Р. Д. К символике трамвая в русской поэзии // Ученые записки Тартуского государственного университета: Труды по знаковым системам. XXI. Символ в системе культуры. — Тарту, 1987. — Вып. 830. — С. 135-143.
11. Топоров В. Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического: Избранное. — М.: Изд. группа «Прогресс» — «Культура». 1995. — 624 с.
12. Чумаков Ю. Н. В сторону лирического сюжета. — М.: Языки славянской культуры, 2010. — 88 с.
13. Rusinko Е. Lost in space and time; Gumilev’s “Zabludivsijsja Tramvaj” // SEEJ. — 1982. — V. 26. — № 4. - P. 383-102.
14. Sampson E. D. In the Middle of the Journey of Life: Gumilev’s «Pillar of Fire» // Russian Literature Triquartely. — 1971. — № 1. — P. 283-295.