Воспоминания о Н. С. Гумилёве

теги: современники, Анна Энгельгардт, Елена Гумилёва

(Запись Л. В. Горнунга от 11.09.23 г.)


Владимира Александровича Павлова я встретил у своего недавнего знакомого, Сергея Михайловича Богомазова, на Тихвинской улице. Кто-то мне сказал, что у С. М. Богомазова есть текст сказочной пьесы Гумилёва для детей «Дерево превращений»1. Я разыскал его.

Он работал в то время в «Музпрокате» на Кузнецком мосту, где мы и встретились впервые. Ом был одет в синюю блузу из сатина, очень длинную, ниже колен. Лицо было сильно напудрено. Нижняя челюсть сильно выдавалась вперед, что влияло на его дикцию.

Сегодня, 11 сентября, у него дома я застал его в той же синей блузе. Здесь же был В. А. Павлов в обычном темном костюме. Они могли служить контрастом по своей внешности. Мягкий и немного женственный Богомазов и Павлов — брюнет в пенсне, с неприятным и резким голосом, с сумбурной речью. По первому впечатлению он не вызывал симпатии.

Когда С. М. Богомазов сказал В. А. Павлову, что я интересуюсь всем, что относится к Н. С. Гумилёву, он согласился рассказать о своих встречах с Николаем Степановичем.

В. А. Павлов — москвич, но в 1921 году жил в Петрограде и, в качестве поэта, вращался в литературных кругах, в частности входил в ближайшее окружение Гумилёва. В начале 1921 года Гумилёв предложил ему поехать вместе в Крым, в Севастополь. Это не было командировкой2.

В это время он уже окончательно расстался со своей военной формой, которую еще донашивал после войны, и носил простой костюм, косоворотку и кепку, заломленную назад.

В. А. Павлов служил в то время флаг-секретарем коморси Немитца. В июне Гумилёв и Павлов приехали в Москву, и уже отсюда, в салон-вагоне коморси Немитца, отправились в Севастополь.

У Н. С. Гумилёва с собой была рукопись «ШАТРА». В Севастополе с помощью Павлова ему удалось в очень короткий срок напечатать эту небольшую книжку на плохой бумаге, в синей обложке, для чего была использована оберточная бумага для сахарных голов. Рукопись Гумилёв подарил тут же Павлову, а весь тираж книги увез с собой в Петроград4.

В Севастополе им однажды удалось достать легковой автомобиль, на котором было решено поехать за черешней. По дороге зашли в открытый ресторан. За соседним столиком сидела какая-то дама, и Гумилёв не преминул познакомиться с ней. Они переговаривались и шутили. При расставании Гумилёв получил от нее розу. Был очень жаркий день. Когда вышли из ресторана, Гумилёв имел очень эксцентрический вид: в расстегнутой косоворотке и заломленной назад кепке, он шел, обмахиваясь розой, как веером.

Во время какой-то попойки в ресторане Гумилёв сказал Павлову, что посвящает ему свое стихотворение «Пьяный дервиш»5.

Когда уезжали из Севастополя, то каким-то образом опоздали на свой поезд. Пришлось идти к начальнику вокзала и затем ехать Другим.

Павлов сказал, что Гумилёв, помимо издательства «Всемирная литература»6, предполагал работать в Петроградском отделении ЛИТО Наркомпроса и вел об этом переговоры7.

В те роковые августовские дни в Петрограде Жорж Иванов и Георгий Адамович сообщили Павлову, что Гумилёв арестован. Одним из обвинений Гумилёва было, что будто бы он участвовал в составлении какого-то контр-революционного воззвания. Всего по этому делу было арестовано 400 человек. Человек двести было отправлено в Харьков, в том числе и сам В. А. Павлов, где их всех освободили8.

Очень многие пытались хлопотать за Гумилёва, но безуспешно. Находясь в тюрьме, Гумилёв написал несколько стихотворений9.

В последний день, когда было назначено исполнение приговора, арестованных вывезли далеко за город.

Поэты, близкие Гумилёву, участники «Цеха поэтов», разыскали какого-то садовника, жившего недалеко от места расстрела, предположив, что он мог что-то видеть, и уговорили его рассказать о случившемся. По его словам, всю партию поставили в один ряд. Многие мужчины и женщины плакали, падали на колени, умоляли пьяных солдат. Гумилёв до последней минуты стоял неподвижно10.

* * *

Гумилёв был очень высокого мнения о себе, был тщеславным, иногда надменным, любил шутить над другими. Но всегда серьезно и свято относился к своему ремеслу. Ничего не ставил выше поэзии. Говорил, что инженеры существуют для того, чтобы могли существовать поэты.

Однажды, когда он вел Студию Стиха при Доме Искусств, на вечере у Николая Оцупа, он принес с собой большую раковину и говорил, что в ней звучит шум моря. Это дало название сборнику стихов его учеников, «Звучащая Раковина». Он был напечатан уже после смерти Гумилёва11.

Свою вторую жену, Анну Николаевну, дочь профессора Н. А. Энгельгардта, Гумилёв держал в строгости. Она была моложе его и довольно легкомысленна. Одно время она жила в Бежецке со своей маленькой дочерью Еленой, сыном Гумилёва от Анны Ахматовой Львом и его матерью, Анной Ивановной.

После смерти Н. С. Гумилёва Анна Николаевна вела себя легкомысленно. Из литературного наследия мужа устроила лавочку. Она не сумела сохранить последние записки Гумилёва из тюрьмы12.

Примечания:

Павлов Владимир Александрович (1900-?), поэт, морской офицер, в начале 20-х годов флаг-секретарь коморси Немитца, знакомый Гумилёва в последние месяцы жизни поэта, сопровождал его в крымскую поездку. Впоследствии — зам. директора Музея Революции.

Текст печатается по рукописи Л. В. Горнунга.

1. «Дерево превращений» — пьеса для детей (1920). При жизни Гумилёва не печаталась, ныне опубликована в "Литературном обозрении" (1989, № 6). В этой пьесе Гумилёв развивал идеи сансары — переселения душ, своеобразно объединяя их со своей историологической концепцией (см. комментарий 4 к воспоминаниям М. Л. Слонимского, с. 272 наст. изд.). Из беседы составителей с И.В. Одоевцевой в 1988 г. явствует, что Гумилёв придавал этой пьесе большое значение.

2. Неясно, кто же был инициатором поездки; вероятно, все-таки — Павлов, как человек, вхожий в круг военных моряков-черноморцев.

3. Коморси — командир морских сил.

4. Инициатором издания «Шатра» в Севастополе был С. А. Колбасьев (см. с. 315 наст. изд.).

5. «Пьяный дервиш» (с. 335) — вольный перевод Насира Хосрова (сообщено С. Л. Слободнюком); вошел в «Огненный столп» без посвящения.

6. См. комментарий 8 к воспоминаниям К. И. Чуковского.

7. Заполненная Гумилёвым анкета ЛИТО Наркомпроса хранится в собрании А. С. Станюковича (Москва).

8. В «таганцевском деле» бессчетное количество загадок. Этапирование части арестованных в Харьков (!), где они, к тому же, были отпущены (!) — одна из них.

9. Известно одно стихотворение, приписываемое Гумилёву: «В час вечерний, в час заката...»

10. См. комментарий 10 к воспоминаниям Д. Ф. Слепян.

11. Об этом сборнике см. комментарий 13 к воспоминаниям Н. С. Тихонова.

12. Текст записки см. в комментарии 16 к воспоминаниям М. Л. Слонимского.

Существовала и еще одна записка, посланная поэтом из ДПЗ на Шпалерной — в Союз поэтов, с просьбой о передаче. Приводим ее текст:

«Из ДПЗ. Шпалерная, 25, шестое отделение, камера 77, от Н. Гумилёва.

Здесь. Угол Бассейной и Эртелева пер. Дом литераторов. Хозяйственному комитету.

 

9 августа 1921 г.


Я арестован и нахожусь на Шпалерной, Прошу Вас послать мне следующее: 1) постельное и носильное белье, 2) миску, кружку, и ложку, 3) папирос и спичек, чаю, 4) мыло, зубную щетку и порошок, 5) ЕДУ. Я здоров. Прошу сообщить об этом жене.

 

Первая передача принимается когда угодно, следующие по понедельникам и пятницам с 10 — 3.

С нетерпением жду передачи, Привет всем.

 

Н. Гумилёв


6 отд. камера 77»

 

(Книги и рукописи в собрании М. С. Лесмана. М.: Книга, 1989. С. 371).

К этому нужно добавить, что Анна Николаевна Гумилёва (Энгельгардт) умерла от голода в Ленинграде в 1942 (?) году. Могила неизвестна.

Уместно привести запись из дневника К. И. Чуковского: «...Видел жену Гумилёва с девочкой Леночкой. Гумилёва одета бедно, бледна... Встретились мы в ограде Спасо-Преображ. церкви — той самой, перед которой, помню, Гумилёв так крестился, когда шел читать первый доклад о "пуэзии" в помещении театра Комедии при Тенишевском училище» (запись от 26 сент. 1927 г.) (Огонек. 1990. №6. С. 15).

Однако, несмотря на нужду, Анна Николаевна не продавала документы и рукописи мужа. Архив она передала перед войной известному коллекционеру А. Е. Бурцеву.

О судьбе А. Н. Энгельгардт рассказывал Ю. Г. Оксман: «Судьба ее была очень трагична — в пору НЭПа она плясала в дешевых кабачках и подвалах, входила в число "герлс", легко продавалась, пользовалась репутацией проститутки. Она была женщиной очень небольшого ума, но горе, нищета и положение вдовы Гумилёва не могли обеспечить ей нормального человеческого существования. Полубезумный отец (...), больной брат (...), больная и очень некрасивая (похожая на Ник(олая) Степановича)) дочка — вот что запомнилось мне (...)» (Письма Ю. Г. Оксмана к Г. П. Струве // Stanford Slavic Studies. Vol. 1. Stanford, 1987. p. 28).