Двадцатые годы
Дом, называемый Домом искусств, находится в Ленинграде. Он выходит на Мойку, Невский и на Большую Морскую1. Этот дом был в четыре этажа. В двух этажах до революции помещалась квартира братьев Елисеевых, миллионеров-бакалейщиков. Елисеевы сбежали за рубеж, а из всей дворни остались кухарка Настя и лакей Никифор.
В конце 1920 года сюда перебрались разные литераторы. По инициативе Максима Горького этот дом отдали представителям искусства и литературы. Откуда и название Дом искусств. Он принял совершенно другой вид. Он очень хорошо описан у Ольги Дмитриевны Форш в книге «Сумасшедший корабль»2.
Населявшие его люди были невероятно несхожи друг с другом. Тут жили и старые, и молодые, люди разных поколений и жанров. Рядом с сестрой художника Врубеля — молодые писатели вроде Лунца и Слонимского, рядом со скульптором Ухтомским — Аким Волынский, автор сочинений о Леонардо да Винчи и Достоевском. Жили писатели Ольга Дмитриевна Форш и Леткова-Султанова, помнящая Тургенева. Жила баронесса Икскуль, которую написал еще Репин. Жила Мариэтта Шагинян, кстати, она поселилась в помещении бывшей ванной Елисеевых. Жил и полубезумный поэт Пяст, переводчик, и мрачный Грин, молчаливый и необщительный. Был еще Чудовский, бывший критик эстетского журнала «Аполлон», написавший статью в защиту буквы «ять»3.
Чтобы оправдать название дома — «Дом искусств», в нем были устроены студии. Студию критики вел, например, Корней Чуковский, поэзии — Гумилёв... Волынский основал школу танцев и ведал этой студией.
Читались лекции по разным отраслям искусств.
Устраивались вечера поэзии, куда вход был общедоступный, где выступали Мандельштам, Анна Радлова, Всеволод Рождественский, Павлович, Ходасевич, где читал свою поэму « 150 000 000» приехавший из Москвы Маяковский; эта поэма прочитана была впервые в Ленинграде в Доме искусств.
В 1920 году из газет я узнал, что в Петрограде основано отделение Всероссийского союза поэтов4, которое принимает в члены Союза и просит желающих присылать в приемную комиссию стихи. В приемную комиссию входили Блок, Гумилёв, Лозинский, Кузмин. Секретарем комиссии был Всеволод Рождественский.
Я отобрал стихи самых разных направлений и даже две маленькие поэмы. Одна была поэма «Сами», об индийском мальчике и о Ленине, а вторая — фантастическая поэма о немецком подводном пирате, который топил в первую мировую войну бесконечное количество кораблей и увидел вдруг, что он топит один и тот же корабль, это был «Летучий голландец». Там же были стихи о революции и просто пейзажные стихи. Я послал все это в отделение Союза5. Но никакого ответа я не получил.
В это время я познакомился с молодым критиком Ильей Александровичем Груздевым. Я ему читал свои стихи, и они ему понравились. Мы вместе ходили на вечера поэзии в Дом искусств на Мойку. Там выступали разные поэты, в том числе представители литературного объединения «Цех поэтов»6. Однажды, когда мы с Груздевым пришли на такой вечер, он меня спросил, получил ли я ответ из Союза. Я ответил, что не получил. Тогда в перерыве Груздев указал мне на Всеволода Рождественского:
— Спроси его, как твои дела.
Он покачал головой:
— Вы знаете, я не помню. Так много стихов присылают. И ушел.
Но Груздев настаивал:
— Просто он не разобрал как следует. Что значит — много стихов? На то он и секретарь, чтобы разбираться в этих делах. В следующем перерыве мы обязательно добьемся от него истины.
Но в следующем перерыве Рождественский сам отыскал меня:
— Мы вас давно разыскиваем. Идемте, вас хочет видеть наш синдик. А я, по правде говоря, даже не знал, что такое синдик. Я не знал, что в «Цехе поэтов», как и в средневековом цехе, имеется старшина, которого зовут синдиком. Этим синдиком был Гумилёв.
Рождественский провел меня за кулисы, и в комнате за сценой я увидел весь «Цех» во главе с Гумилёвым. Здесь были и Георгий Адамович, и Георгий Иванов, и Николай Оцуп, и Ирина Одоевцева, и Сергей Нельдихен. Я знал их стихи, но знаком ни с кем из них не был. Гумилёв показался мне высоким суховатым человеком немного спортивного вида. Я читал его книги, иные стихи мне нравились, но, в общем, поэты из группы «Цеха» были мне чужды, в то время я уже понимал, что у меня другой путь, свой.
И вот меня приветствовал неожиданно Гумилёв и сказал:
— У нас было подано больше ста заявлений, но мы приняли вас без всякого кандидатства, прямо в действительные члены Союза. Мы приняли троих из ста: Марию Шкапскую за книгу «Mater Doloroza», Оношкович-Яцыну за переводы Киплинга и вас.
Он стал хвалить мои стихи, потом поинтересовался, как я отношусь к литературной среде. Я ответил, что никакого отношения к ней не имею. А обступившие меня члены «Цеха поэтов» смотрели на меня довольно подозрительно и без всякой симпатии, потому что я был в старой красноармейской шинели, так как находился в это время по болезни в отпуску из армии.
Гумилёв спросил:
— Вы петроградец?
— Да, я петроградец.
— Вы никуда не должны уезжать из Петрограда, — сказал он.
— Почему?
— Потому что скоро литературный Петроград будет непредставим без вас, как вы без него.
Эти слова показались мне несерьезными, и я рассмеялся и сказал, что меня могут послать куда угодно.
Он спросил:
— Вы знаете дом Мурузи?7.
— Да.
— Приходите туда, там собираются поэты.
Это было в апреле 1921 года. Тогда как раз вышел сборник «Цеха поэтов» «Дракон»8. И Блок написал свою статью «Без божества, без вдохновенья»*, которую он кончал так, говоря о поэтах «Цеха»: «...Они хотят быть знатными иностранцами, цеховыми и гильдейскими; во всяком случае, говорить с каждым и о каждом из них серьезно можно будет лишь тогда, когда они оставят свои "цехи", отрекутся от формализма, проклянут все "эйдолологии" и станут самими собой».
Эта статья была чрезвычайно разгромная. Говорили, что со времен этой статьи Гумилёв и Блок больше не здороваются друг с другом9. Но надо сказать, что Блок был действительно прав, и на меня стихи этих поэтов производили какое-то отвлеченное впечатление, ничего общего не имеющее с той бурной жизнью, которая кипела вокруг на каждом шагу.
Я стал бывать в доме Мурузи на Литейном проспекте. Я не знал, кому принадлежал этот дом, кто такой Мурузи, но там собирались и артисты, и поэты самые разные, там читали стихи, там спорили10. Там я слышал и выступления поэтов «Цеха», но держался от них в стороне. Всякий раз Гумилёв, видя меня, заговаривал со мной о стихах, и я чувствовал со стороны его некоторое уважение и внимание. Однажды он встретил меня в Доме искусств и спросил, не пойду ли я в дом Мурузи. Я сказал, что пойду.
— Ну, пойдемте вместе.
По дороге он предложил зайти на Миллионную, в здание ЦКБУ11, где ему надо было получить паек. Я согласился. И вот я увидел очередь за пайком, в которой стояли самые известные ученые и поэты. И там я увидел Блока. Он был похож, как кто-то правильно сказал, на моряка, не военного, конечно, загорелый, очень серьезный.
Гумилёв получил паек, положил его в рюкзак за плечи, и мы пошли. Пересекли Марсово поле, мимо Летнего сада вышли к старинной церкви святого Пантелеймона. Место это тогда было пустынное.
Гумилёв остановился против Пантелеймоновской церкви. Я не понял зачем. Оказывается, он дожидался прохожих. Вскоре появились какие-то женщины. При виде их он стал театрально креститься на церковь, и было заметно, что он хочет обратить на себя внимание.
Женщины, конечно, остановились, потому что видеть человека, который так истово крестится на церковь, в то время было не совсем обычно.
Я тоже удивился, но ничего не сказал. Потом мы пошли в дом Мурузи.
Гумилёв пригласил меня посетить одну из студий при Доме искусств, где он вел семинар и слушавшие его молодые поэты образовали поэтический кружок под названием «Звучащая раковина».
Название это звучало несколько пародийно. Я подружился с художником Алешей Мясниковым, который нарисовал карикатуру на «Звучащую раковину». Он изобразил унитаз, то есть звучащую раковину, и оформил в виде обложки книги. Все, конечно, хохотали, глядя на этот рисунок12.
В «Звучащей раковине» было человек десять—двенадцать, по-моему, не больше.
Очень известный в то время фотограф Наппельбаум, он снимал даже Ленина, покровительствовал поэтам. Его дочери Фрида и Ида писали стихи и были в студии Гумилёва. Наппельбаум приглашал к себе поэтов и устраивал вечера. Так как молодых поэтов было много, то сидели просто на полу, и иногда им выдавали по бутерброду. А если появлялись маститые, те садились на стулья. И все читали по очереди стихи.
Стихов было бесконечное количество. А бородатый старик Наппельбаум появлялся и умильно смотрел на своих читающих дочек. Он дал деньги на выпуск сборника «Звучащая раковина». Мало того, на его деньги был выпущен альманах «Город»13.
Меня пригласили участвовать в этом альманахе, и я дал одно стихотворение!
Когда я пробыл одно занятие на семинаре Гумилёва, мне там не понравилось. Мне не понравились их стихи, потому что это были уже совсем какие-то комнатные стихи ради стихов. И кроме того, мне не понравился там и Гумилёв. Он являлся, в руках у него были один или два томика обязательно французских поэтов, которые он картинно клал на столик. Затем он начинал выспреннюю лекцию, разбирая стихи в духе чисто формальном14, именно в тех самых рамках, которые были разгромлены Блоком.
Но один человек привлек мое внимание — это был Костя Вагинов, и с ним я познакомился и подружился. Костя Вагинов был очень скромный, тихий человек. Он уже приобрел известность в литературных кругах, выпустил несколько книг, и его все знали и любили.
И конечно, он на голову выше был всех участников этой «Звучащей раковины».
Время шло, и вдруг Гумилёв куда-то исчез. Говорили, что он уехал отдыхать в Крым15. И когда он появился оттуда, он появился не один. С ним приехал человек, который впоследствии стал моим очень большим другом. Это был Сергей Колбасьев16, морской командир, молодой, высокообразованный. Он говорил на четырех языках. Он был заслуженный герой гражданской войны. Он сражался на Волге, он сражался на Азовском море, он командовал эсминцем на Черном море. Он сам писал стихи и прекрасно знал английскую и французскую поэзию. Он познакомился в Крыму с Гумилёвым, и Гумилёв "ввел его даже в одно из своих стихотворений книги «Огненный столп». Он написал: «Лейтенант, водивший канонерки под огнем неприятельских батарей, целую ночь над южным морем читал мне на память мои стихи»17. Стихотворение называлось «Мои читатели».
Колбасьев в Крыму издал Гумилёву книгу «Шатер». Дело в том, что когда-то каким-то издательством была задумана для школы серия книг о разных материках: об Азии, Европе, Австралии, Африке. Гумилёв взял Африку18, поскольку в свое время он был в экспедиции в Абиссинии и даже привез оттуда многие вещи, которые находятся сейчас в музее19. Так вот, Колбасьев совершенно кустарным образом издал эту книжку. Я не знаю, где он достал грубую бумагу, на которой ее напечатали, а переплет он сделал из синей бумаги, которая шла на упаковку сахарных голов, их выдавали на матросский паек. Конечно, опечаток в этой книге было до черта.
Когда Гумилёв привез «Шатер» и появился с ним в доме Мурузи, его сразу же обступили поклонники, особенно члены «Звучащей раковины», и стали просить у него книгу. И он ее раздавал20. Я держался в стороне. Гумилёв подошел ко мне, надписал одну из книг и сказал:
— Я хочу вам подарить свою книгу.
Я поблагодарил и с удивлением прочел сделанную им краткую надпись: «Отличному поэту, Николаю Семеновичу Тихонову. Гумилёв».
Но моим стихам Гумилёв прекрасно понимал, что я не разделяю взглядов «Цеха поэтов», и, в общем, мои стихи не должны были ему нравиться из-за своего революционного содержания. Но он всегда подчеркивал свое внимание. [Мы же, зная его стихи, никогда не могли себе представить его чуждым, враждебным или врагом революции, потому что в книгах Гумилёва, которые издавались при Советской власти, я не встречал ни единого антисоветского стихотворения — просто их не было21. А единственный его сборник, который вышел за границей в это время — «К синей звезде» — был лирической книгой, посвященной какой-то девушке22.
Тем более нас ошеломила весть об его аресте. Ничего не было известно о его причинах.]**
В это время 7 августа умер Блок.
Это событие заняло умы!! явилось как бы концом целого периода русской поэзии, ознаменованного появлением «Двенадцати» и «Скифов».
[Не успело улечься волнение, вызванное смертью Блока, как из газет, расклеенных на стенах, мы узнали об участии Гумилёва в так называемом Таганцевском заговоре и о суровом приговоре. В Постановлении суда против фамилии каждого обвиняемого было подробно написано об его участии в заговоре и об его роли в действии заговорщиков. О Гумилёве было сказано, что он дал согласие в случае переворота писать прокламационные листки.
Были слухи о том, что Москва потребовала выделить из дела бумаги о Гумилёве, но что Зиновьев настоял на приведении приговора в исполнение23. Вскоре после смерти Гумилёва в Петрограде вышли две его книги: «Письма о русской поэзии» и сборник посмертных стихотворений24. И в них не было ничего антисоветского.]***
«Цех поэтов» продолжал существовать еще некоторое время. Но я уже почти не общался с ним, а еще раньше написал статью «Граненые стеклышки»25 об альманахе «Дракон», где я писал: «Цех» рассыпал граненые, плоские, отшлифованные стихи-стеклышки, которыми ни один живой настоящий человек не прельстится. Напечатал статью в газете «Жизнь искусства». Поэты «Цеха» стали во враждебную позицию.
В связи с этим я вспоминаю такой случай. Я ухаживал за больным малярией Колбасьевым, жившим, как и я, в Доме искусств. Однажды, когда я кормил его обедом и жарил хворост, которого он был большим любителем, вдруг распахнулась дверь и вошел Георгий Адамович. В руках у него была моя «Орда», которая только что вышла26.
Адамович, ни на кого не глядя, шел прямо к столу. Я отложил ложку и думал, что он хочет драться, Но он встал в позу, не дойдя до меня, и сказал, потрясая «Ордой»:
— Я пришел только затем, чтобы сказать, что в этой книге есть превосходное стихотворение о Марате.
И он повернулся и пошел обратно под наш общий хохот.
Вскоре Георгий Адамович, Ирина Одоевцева, Георгий Иванов и Николай Оцуп эмигрировали за рубеж.
* Статья А. Блока «Без божества, без вдохновенья» была написана в апреле 1921 года, опубликована в 1925 году в сборнике «Современная литература», Л. (Прим. ред. « Вопр. лит.»).
** Восстановлено по магнитофонной записи.
*** Восстановлено по магнитофонной записи.
Примечания:
Тихонов Николай Семенович (1896–1979) — поэт, переводчик.
Текст печатается по публикации в журнале « Вопросы литературы» (1980. № 6. С. 108, 120–125). Купюры восстановлены по магнитофонной записи выступления Н.С. Тихонова по радио.
1. О «Доме искусств» см. комментарий 4 к воспоминаниям И. Одоевцевой (с. 271 наст, изд.) — Большая Морская — ныне ул. Герцена. Елисеевы были судовладельцами и банкирами. Автор путает их с однофамильцами, владельцами известного петербургского гастрономического магазина. Дом искусств открылся в 1919 г.
2. Форш О.Д. Сумасшедший корабль. Л.: Худ. лит., 1988.
Менее известны воспоминания В.Ф. Ходасевича об облике и быте «С Дома Искусств». «Под "Диск" были отданы три помещения: два из них некогда были заняты меблированными комнатами (в одно — ход с Морской, со двора, в другое — с Мойки); третье составляло квартиру домовладельца, известного гастрономического торговца Елисеева. Квартира была огромная, раскинувшаяся на целых три этажа, с переходами, закоулками, тупиками, отделанная с рыночной роскошью. Красного дерева, дуба, шелка, золота, розовой и голубой краски на нее не пожалели. Она-то и составляла главный центр "Диска". Здесь был большой зеркальный зал, в котором устраивались лекции, а по средам — концерты. К нему примыкала голубая гостиная, украшенная статуей работы Родена, к которому хозяин питал пристрастие, — этих Роденов у него было несколько. Гостиная служила артистической комнатой в дни собраний; в ней же Корней Чуковский и Гумилёв читали лекции ученикам своих студий — переводческой и стихотворной. (...)
К гостиной примыкала столовая, отделанная дубовой резьбой, с витражами и камином, как полагается. Кто не готовил сам, предпочитал ходить в столовую "Дома литераторов". Обеды в ней были дорогие и скверные. (...)
Пройдя из столовой несколько вглубь, мимо буфетной, и свернув направо, попадали в ту часть "Диска", куда посторонним был вход воспрещен: в коридор, по обеим сторонам которого шли комнаты, занятые старшими обитателями общежития» (Ходасевич В.Ф. «Дом искусств» // Огонек. 1989. № 13. С. 12).
3. С 1917 г. действовала новая орфография. Некоторые буквы, в том числе буква «ять» были «запрещены». Многие, несогласные с режимом, не принимали новой орфографии, видя в ней порчу русского языка, его обеднение.
4. Об организации Союза поэтов см. воспоминания Н.А. Павлович (с. 162 наст. изд.).
5. Заявление Тихонова приводит В.К. Лукницкая в своей статье «Так они начинали».
Секретарю Петроградского отделения Всероссийского союза поэтов
Желая вступить в члены Всероссийского союза поэтов, посылаю Вам, согласно правилам Союза, 15 своих стихотворений.
Адрес: Петроград, Гороховая, 11, кв. 20»
На обратной стороне листа рукой Н. Гумилёва черными чернилами по правилам новой орфографии:
«По-моему, Тихонов готовый поэт с острым видением и глубоким дыханием. Некоторая растянутость его стихов и нечистые рифмы меня не пугают. Определенно высказываюсь за принятие его действительным членом Союза.
Ниже, рукой М.Л. Лозинского:
«В стихах Тихонова есть недостатки более глубокие, чем отмечены Н.С. Гумилёвым, но и они не мешают признать Тихонова — поэтом. Полагаю, что он может быть принят в действительные члены Союза.
(День поэзии: Сборник. Л.: Сов. писатель, 1987. С. 183).
6. См. комментарий 8 к Е.Г. Полонской (с. 276 наст. изд.).
7. Литейный, д, 24/27. В этом доме помещались разные отделы и секции Союза поэтов.
8. Дракон: Альманах стихов. Пг., 1921. В этом альманахе участвовали Гумилёв, Мандельштам, Одоевцева, Оцуп, Рождественский и др. Блок также был в списке авторов альманаха. Однако это не остановило уничижительную критику Блока, который резко высказался о «Драконе» в статье «Без божества, без вдохновенья...». Основной порок альманаха Блок усмотрел в «цеховом акмеизме», а статью «Анатомия стихотворения» Гумилёва, помещенную в «Драконе», признал идейно порочной.
9. При жизни обоих поэтов эта статья, предназначенная для не осуществленной в то время по цензурным соображениям «Литературной газеты», света не увидела. Неясно, читал ли статью Гумилёв или нет.
10. О «Доме Мурузи» см. воспоминания Е.Г. Полонской (с. 158 наст. изд.) и комментарий 19 к воспоминаниям И.М. Наппельбаум (с. 286 наст. изд.).
11. Центральная комиссия по улучшению быта ученых — организация, созданная в 1918 г. по инициативе А.М. Горького для помощи интеллигентам, жившим тогда в РСФСР.
12. О «Звучащей раковине» см. с. 271 наст. изд. Н.К. Чуковский приписывает «авторство» этой карикатуры С. А. Колбасьеву (Чуковский Н.К. Литературные воспоминания. М.: Сов. писатель, 1989. С. 107).
13. «Звучащая раковина» (1922), «Город» (1924) — литературные сборники, выпущенные молодыми поэтами — учениками Гумилёва. И.М. Наппельбаум написала предисловие к «Звучащей раковине». В частности, там сказано:
и учителя Н.С. Гумилёва
Понемногу у тех случайных слушателей, которые пришли в Дом Искусств осенью 1920 года заниматься у Гумилёва, появилась потребность более близкого и замкнутого общения друг с другом — таким образом зародилась Звучащая раковина.
Естественно, что у кружка нет никакой поэтической платформы, нет общего credo.
То, что объединяет нас, гораздо интимнее, — это большая и строгая любовь к поэзии и самый живой интерес к проявлению ее у каждого...» (Звучащая раковина: Сб. стихов. Пб., 1922. С. 5).
14. См. о занятиях в «Диске» в воспоминаниях И.М. Наппельбаум и С.К. Эрлих (с. 180, 188 наст. изд.).
15. См. об этом воспоминания В.А. Павлова (с. 205 наст. изд.).
16. О С.А. Колбасьеве см. статью о нем Г.С. Колбасьевой (с. 315 наст. изд.).
17. Из стихотворения «Мои читатели» (с. 341).
18. Очевидно, договор был заключен ранее — в архиве Чуковского сохранилась расписка Гумилёва:
«Получено с изд. "Петербург" 300 (триста) рыбл. в счет уплаты за географию в стихах.
Н. Гумилёв»
(ГБЛ,ф. 620.63.45).
Очевидно, дата неверна, или проставлена «задним числом», так как в то время ни издания не существовало, ни Гумилёва в России не было. Вероятнее всего, начало работы над «Шатром» относится к 1918 г.
19. Об экспонатах Музея этнографии народов мира, привезенных Гумилёвым см.: Давидсон А.Б. Муза дальних странствий (Африка: Лит. альманах. М.: Худож. лит., 1988. Вып. 9. С. 642–716.
20. Этот эпизод ср. в воспоминаниях И.М. Наппельбаум (с. 183 наст. изд.).
21. Нечто близкое Тихонов говорил и гораздо позже — когда само имя Гумилёва было под запретом: «Тихонов раскурил трубку. Затянулся. Выпустил дым и произнес тихо и задумчиво: "Это ошибка. Зря его расстреляли. Он ни одного слова не напечатал против Советской власти"» (Дудин М. Охотник за песнями мужества // Гумилёв Н. Стихотворения и поэмы. Волгоград, 1988. С. 10).
22. Сборник «К синей звезде» вышел в Берлине в 1923 г. Однако он был далеко не единственной книгой Гумилёва, вышедшей в эти годы в берлинском отделении «Петрополиса». Адресат стихотворений — Е.К. Дюбуше. См. о ней воспоминания М.Ф. Ларионова (с. 102 наст. изд.).
23. См. об этом с. 274 наст. изд.
24. «Письма о русской поэзии». Пг., 1923; «Стихотворения. Посмертный сборник». Пг., 1922 (2-е изд. — 1923). Кроме того, вышел сборник рассказов «Тень от пальмы». Пг., 1924.
25. Тихонов Н. Граненые стеклышки // Жизнь искусства, 1922. 23 мая.
26. Тихонов Н. Орда. Стихи 1920–1921. Пг.: Островитяне, 1922.