Из воспоминаний о Н. С. Гумилёве

  • Дата:
теги: современники, хроника

Впервые я увидел Н. С. Гумилёва на одном из литературных вечеров в 1916 году. Гумилёв был в военной форме, с Георгиевским крестом1.

После 1917 года я познакомился с ним более близко в Доме Искусств2, где я тогда жил. Гумилёв бывал в Доме Искусств часто, но не регулярно, у него была там комната, но складывалось впечатление, что у него есть еще одна квартира где-то в Петрограде3. Помню, как Гумилёв собрал в одной из комнат Дома Искусств группу писателей. Он сделал нечто вроде доклада, и мне запомнилась его фраза: «Сейчас царство воинов, а затем наступит царство поэтов»4.

Видел я Николая Степановича разговаривающим с писателем Сергеем Колбасьевым. Они познакомились в Севастополе в годы, когда еще не кончилась гражданская война. Гумилёв говорил, что это тот самый «лейтенант, водивший канонерки под огнем неприятельских батарей»5.

Запомнилось, как Гумилёв после разговора с Блоком, на чей-то вопрос о том, почему он почти не возражает Блоку, ответил: «А что бы вы могли сказать, если бы разговаривали с живым Лермонтовым?»6. Это подлинные его слова, хотя он и называл «неврастенией» то, что увлекало Блока.

Илья Садофьев рассказывал мне, что Гумилёва спросил кто-то в Студии Пролеткульта о его убеждениях. Гумилёв ответил: «Я монархист!» Это тогда сочли за позу.

С Горьким у Гумилёва были очень странные отношения. Они, по-моему, не любили друг друга, как люди двух противоположных полюсов, но это не мешало им объективно друг друга ценить. Горький ценил эрудицию и талант Гумилёва, да и Гумилёв отвечал тем же, хоть и приводил однажды какую-то фразу горьковской «Песни о Соколе», где стояли подряд четыре односложных слова, как пример «нестихов», о статье Горького «Две души»7 Гумилёв почему-то говорил: «Это Горькому кто-то подсказал, он никогда не смог бы сам до этого додуматься»8.

Другое столь же странное высказывание Гумилёва о Чехове, о моем отношении к нему. На собрании «Цеха поэтов», куда я был приглашен (в первый и последний раз), я упомянул о чеховском «Черном монахе»9 (не помню, почему зашла речь о нем, — основной темой был выходящий в свет альманах «Дракон»10). Гумилёв резко отозвался о «Черном монахе». Я возразил ему: «Почему? Ведь "Черный монах" — гениальная вещь!» — «Это вам Корней Иванович* подсказал, потому вы так и считаете», — ответил Гумилёв. Опять «подсказал».

О столкновении Гумилёва с Грином в Доме Искусств у меня упоминается в недавно вышедших воспоминаниях. Грин отнесся к Николаю Степановичу резко11.

В начале августа 1921 г. мы узнали об аресте Николая Степановича. Вспоминаю рассказ И. Садофьева о том, как он, И. Садофьев, и Маширов-Самобытник ходили в ЧК к Бакаеву, который занимался этим делом12. Горький хлопотал о Гумилёве и говорил с Лениным. Ленин задержал приговор, как сообщил позднее мне Горький13.

И вот, кажется, на следующее утро, Горький появился в комнатах «Всемирной Литературы» в слезах. Он поминутно вытирал глаза платком. От него мы впервые узнали о том, что Гумилёв расстрелян. В моей памяти отпечатались его слова тогда: «Это Гришка Зиновьев задержал ленинские указания», — и еще, «Запомните фамилию следователя — Тарасов — это он убил поэта Гумилёва!» Однако, в фамилии следователя сейчас, сорок пять лет спустя, я не уверен14.

Году в 26–27 я встретился где-то с сыном поэта Константина Эрберга Сюннербергом, работавшим, как я узнал, в музее ГПУ15. Я попросил его показать мне имеющиеся материалы о Таганцевском заговоре, хранящиеся в музее. Он показал мне схему заговора, составленную ЧК по показаниям арестованных. Гумилёву отводилось, помнится, самое третьестепенное место, — работа среди интеллигенции, где-то на периферии. Бакаев хотел, видимо, сделать что-нибудь, чтобы сохранить Гумилёву жизнь, но Садофьев рассказывал мне с его слов, что на вопрос: «Кем бы вы были, если бы заговор увенчался успехом?» Гумилёв ответил: «Командующим Петербургским военным округом» Опять поза. По словам Анны Энгельгардт, Гумилёв писал из тюрьмы, что играет там в шахматы и каждый день пишет по стихотворению16. На допросах он упорствовал и преувеличивал, как видно, свою роль.

Жена его как-то сказала мне с удивлением, что в его стихах было много о собственной смерти, а она ничего как-то не замечала. Да и другие тоже.

Единственным документом, оставшимся у меня от Николая Степановича, был не помню как попавший ко мне автограф стихотворения «Заблудившийся трамвай», который я подарил в 30-х годах П. Н. Медведеву.

* Чуковский.

Примечания:

Слонимский Михаил Леонидович (1897–1972) — писатель. Входил в группу «Серапионовы братья».

Текст печатается по машинописи с авторской правкой, хранящейся в собрании А. К. Станюковича (Москва).

1. Вероятно, здесь неточность, и речь идет о вечере 1915 г., так как в 1916 г. у Гумилёва было уже два Георгиевских креста,

2. О Доме Искусств см. комментарий 4 к воспоминаниям И. В. Одоевцевой (с. 271 наст. изд.).

3. В 1919–1921 гг. Гумилёв жил на ул. Преображенской, д. 5. В Дом Искусств он переселился (оставив за собой квартиру на Преображенской) лишь в 1921 г., за несколько месяцев до смерти. Однако Гумилёв периодически пользовался своей комнатой в Доме Искусств с момента открытия.

4. Движение мировой истории Гумилёв представлял в виде сменяющих друг друга циклов — «друидов», «воинов», «купцов», «париев» (см. об этом: Тименчик Р. Д. Над седою вспененной Двиной... // Даугава. 1986. № 8. С. 118). Это — очень характерное высказывание для Гумилёва тех лет. Нечто подобное мы можем прочитать и в мемуарах Г. К. Честертона: «Он был уверен, что коль скоро политические деятели будут поэтами, или, по крайней мере, литераторами, они никогда не сделают ошибок и всегда поймут друг друга. Короли и магнаты или же толпа могут схлеснуться в слепом конфликте, но люди пера не поссорятся никогда» (Неизданные письма Н. Гумилёва / Публ. и коммент. Р. Д. Тименчика // Изв. АН СССР. Литература и язык. 1987. № 1. С. 76–77). Интересно, что подобные же мысли высказывал гораздо позже А. Д. Сахаров (см. его статью «Мир через полвека» // Сахаров А. Д. Мир, прогресс, правда человека. Л.: Сов. писатель, 1990), хотя в роли «идеальных» политических деятелей он называл не только литераторов, но вообще «интеллектуалов», преимущественно ученых-технократов.

В 1921 г. Гумилёв выступил на заседании Петроградского отделения Союза поэтов с докладом «Государственная власть должна принадлежать поэтам». (См. письмо Л. В. Бермана М. С. Лесману // Книги и рукописи в собрании М. С. Лесмана. М.: Книга, 1989. С. 284).Ср.воспоминания И. В. Одоевцевой (с. 153 наст. изд.).

5. Об отношениях Гумилёва и Колбасьева см. с. 315 наст. изд. Цитата — из стихотворения «Мои читатели » (с. 341).

6. Аналогичный отрывок из воспоминаний В. А. Рождественского: «Однажды после долгого и бесплодного спора Гумилёв отошел в сторону явно чем-то раздраженный. — Вот смотрите, — сказал он мне. — Этот человек упрям необыкновенно.

Он не хочет понять самых очевидных истин. В этом разговоре он чуть не вывел меня из равновесия... — Да, но вы беседовали с ним необычайно почтительно и ничего не могли ему возразить. — Гумилёв быстро и удивленно взглянул на меня. — А что бы я мог сделать? Вообразите, что вы разговариваете с живым Лермонтовым. Что бы вы могли ему сказать, о чем спорить?» (Звезда. 1945. № 3. С. 109).

7. Статья «Две души» появилась в «Летописи» в декабре 1915 г. В статье противопоставляются два разных мироощущения, два навыка мысли: Востока, с его пассивностью, Запада — с его активностью.

8. Тема «Гумилёв и Горький» ждет своего исследователя. Блок отмечал внутреннюю близость этих людей: «Гумилёв и Горький. Их сходство: волевое, ненависть к Фету и Полонскому — по-разному, разумеется. Как они друг друга не любят, у них есть общее. Оба не ведают о трагедии — о двух правдах. Оба (северо-) восточные» (Блок А. А. Дневник. М.: Сов. Россия, 1990. С. 305).

В. А. Рождественский приводит следующее высказывание Горького о Гумилёве (1916 г.): «А что касается Гумилёва, — продолжал Горький, — то, надо отдать ему справедливость, стихослагатель он очень ловкий, и притом человек обширных поэтических знаний. Суховат и строг, правда. Брюсовская косточка. Жаль только — не русский он писатель. Настоящий француз в манжетах. Описывает всякие убийства и страсти, упивается римским кровопролитием, а сам вот такой высоты крахмальные воротнички носит» (Максим Горький в воспоминаниях современников. В 2-х томах. М.: Худ. лит., 1981. Т. 1. С. 346). В этой же книге мы найдем и другой отзыв Горького на драматические сцены Гумилёва «Охота на носорога»: «Написаны еще две пьесы (речь идет о цикле "Исторические картины", задуманном Горьким (сост.)) Гумилёвым и Евгением Замятиным. Интересно. Содержательно. Займет свое место в цикле» (Воспоминания Конст. Федина. С 61). Много говорится об отношениях Гумилёва и Горького в дневниках К. И. Чуковского: «На заседании Всемирной литературы произошел смешной эпизод. Гумилёв приготовил для народного издания Соути — и вдруг Горький заявил, что оттуда надо изъять... все переводы Жуковского, которые рядом с переводами Гумилёва страшно теряют! Блок пришел в священный ужас, я визжал... Горький стоял на своем» (запись от 28 октября 1919 г.) (Александр Блок. Новые исследования и материалы. М.: Наука, 1981. Кн. 2. С. 247 (Лит. наследство; Т. 92)).

Таким образом, нет единого мнения об отношениях двух великих художников, равно как и недостаточно ясна роль Гумилёва во «Всемирной литературе». Во всяком случае, в «Письме в редакцию», написанном Гумилёвым по поручению редколлегии «Всемирной литературы» в ответ на выпады зарубежных изданий, обвиняющих «Всемирную литературу» в неблаговидной политической позиции, дается классическое по точности и ясности определение политической позиции литераторов, объединенных этим издательством (текст письма см. в воспоминаниях К. И. Чуковского, с. 129–130 наст. изд.).

9. «Черный монах» — повесть А. П. Чехова. В оценке творчества А. П. Чехова Гумилёв солидарен с И. Анненским, который призывал «подняться над липкой чеховщиной, над элегически засасывающей обыденщиной настроений» (Анненский И. Ф. Театр Леонида Андреева // Анненский И. Ф. Книги отражений. М.: Наука, 1979. С. 326. (Лит. памятники)).

10. «Дракон. Альманах стихов» вышел в январе 1921 г.

11. «Один поэт, решив использовать Грина для своей группировки, адресовался к нему как к родственному якобы этой группе писателю:

— Объединяйтесь с нами! — предложил он.

— Нет, — с тихой яростью ответил Грин и прошел мимо. Потом он объяснял мне:

— У него косой и недобрый глаз. Он злой человек» (Слонимский М. Л. Книга воспоминаний. М.; Л.: Сов. писатель, 1966. С. 91). В экземпляре книги, подаренном 28 января 1967 г. автором А. К. Станюковичу, после слов «один поэт» вписано автором: «Н. С. Гумилёв».

12. В беседе с А. К. Станюковичем М. Л. Слонимский дополнил этот эпизод: «Садофьев и Маширов-Самобытник ходили к Бакаеву.

Бакаев: "Что мы можем сделать? Мы его спрашиваем, кем бы вы были, если бы заговор удался?" — "Командующим Петерб. военным округом".

Бакаев хотел что-то сделать, но Гумилёв сам упорствовал». (Запись беседы сделана А. К. Станюковичем).

Однако делом «таганцевцев» занимался не Бакаев, а Семенов — тогдашний председатель Петргубчека. Бакаев же занимал этот пост до марта 1921 г.

13. Широко бытует предание о запоздалом письме (или телеграмме) В. И. Ленина с приказанием остановить казнь (Гумилёва? остальных участников?). В частности, она повторена в воспоминаниях Е. Замятина: «Случилось так, что незадолго до его (Горького. — Сост.) отъезда (за границу, после временной размолвки с большевиками по поводу террора) я, возвращаясь из Москвы в Петербург, оказался в одном вагоне с Горьким. Была ночь, весь вагон уже спал. Вдвоем мы долго стояли в коридоре, смотрели на летевшие за черным окном искры и говорили. Шла речь о большом русском поэте Гумилёве, расстрелянном за несколько месяцев перед тем. Это был человек политически и литературно чужой Горькому, но тем не менее Горький сделал все, чтобы спасти его. По словам Горького, ему уже удалось добиться в Москве обещания сохранить жизнь Гумилёва, но Петербургские власти как-то узнали об этом и поспешили немедленно привести приговор в исполнение. Я никогда не видел Горького в таком раздражении, как в эту ночь» (Замятин Е. И. Лица. Нью-Йорк, 1967. С. 93).

Необходимо отметить, что Горький постоянно занимался заступничеством за арестованных ЧК перед властями. Два письма Горького в защиту Гумилёва опубликованы соответственно М. Д. Эльзоном (Русская лит. 1988. № 3. С. 182) и О. Хлебниковым (Огонек. 1990. № 18. С. 16). Последний приводит еще один вариант легенды «С о том, как Горький приходил к Ленину просить за Гумилёва, а тот будто бы сказал: "Пусть лучше будет больше одним контрреволюционером, чем меньше одним поэтом!" — и послал срочную телеграмму с просьбой о помиловании. (с. 16).

Мы располагаем свидетельством А. Э. Колбановского, работавшего в августе 1921 г. секретарем у Луначарского. Как секретарь Луначарского Арнольд Эммануилович Колбановский постоянно находился при нем и даже часто ночевал в его квартире в Кремле. Луначарский жил тогда в здании Потешного дворца. Вот рассказ Колбановского:

«Однажды в конце августа 1921 г. около 4 часов ночи раздался звонок. Я пошел открывать дверь и услышал женский голос, просивший срочно впустить к Луначарскому. Это оказалась известная всем член партии большевиков, бывшая до революции женой Горького, бывшая актриса МХАТа Мария Федоровна Андреева. Она просила срочно разбудить Анатолия Васильевича. Я попытался возражать, т.к. была глубокая ночь, и Луначарский спал. Но она настояла на своем. Когда Луначарский проснулся и, конечно, сразу ее узнал, она попросила немедленно позвонить Ленину. "Медлить нельзя. Надо спасать Гумилёва. Это большой и талантливый поэт. Дзержинский подписал приказ о расстреле целой группы, в которую входит и Гумилёв. Только Ленин может отменить его расстрел".

Андреева была так взволнована и так настаивала, что Луначарский наконец согласился позвонить Ленину даже в такой час.

Когда Ленин взял трубку, Луначарский рассказал ему все, что только что узнал от Андреевой. Ленин некоторое время молчал, потом произнес: "Мы не можем целовать руку, поднятую против нас", — и положил трубку.

Луначарский передал ответ Ленина Андреевой в моем присутствии.

Таким образом, Ленин дал согласие на расстрел Гумилёва» (Рассказано 1 декабря 1986 г.).

Видимо, Горький знал настоящий ответ Ленина.

14. Фамилия следователя, допрашивавшего Гумилёва и подписавшего «Заключение» по его делу, фактически бывшее приговором, так как суда над таганцевцами не было, — Якобсон. Протоколы допросов и «Заключение» опубликованы О. Хлебниковым в «Огоньке» (1990. № 17). В «Заключении» Якобсон, в частности, писал: «На основании вышеизложенного считаю необходимым применить по отношению к гр. Гумилёву Николаю Станиславовичу (отчества своего подследственного следователь не знал. — Сост.) как явному врагу народа и рабоче-крестьянской революции высшую меру наказания — расстрел.
Следователь (Якобсон)
(Подпись синим карандашом. — Ред.)
Оперуполномоченный ВЧК
(Подпись отсутствует. — Ред.)» (с. 16).

15. Музей ГПУ существовал до начала 30-х годов. Ныне не существует. В настоящее время документы по «таганцевскому заговору» выставлены в музее истории КГБ (Москва). См.: Разумов А. Зона особого внимания — архивы КГБ // Смена. 1 авг. 1990 (№ 176).

16. «В воспоминаниях о Гумилёве не раз цитировалась фраза из письма к жене из тюрьмы: "Не беспокойся обо мне. Я здоров, пишу стихи и играю в шахматы". Упоминалось также, что в тюрьме перед смертью Гумилёв читал Гомера и Евангелие. Написанные Гумилёвым в тюрьме стихи не дошли до нас» (Струве Г. П. Н. С. Гумилёв. Жизнь и личность // СС, т. 1, с. XII). К этому нужно добавить, что авторство известного стихотворения «В час вечерний, в час заката...», якобы написанного Гумилёвым на стене камеры, вызывает сомнения.