Содержание

О Гумилёве... / О творчестве

В статье рассматриваются особенности воплощения русским поэтом Серебряного века Н. С. Гумилёвым философии всеединства. Предметом исследования являются теоретические и поэтические произведения поэта, в наибольшей степени отразившие основные понятия этой философской системы, новаторское использование им архетипических образов «отца» и «сына» для выражения философем единого, истинно-сущего и бытия.

Тема Всеединого в творчестве Н. С. Гумилёва почти не исследована в литературоведении. Исследователи творчества поэта, обратившихся к этой теме, лишь частично обозначили эту проблему (А. И. Павловский, М. Баскер). Мотив вечного возвращения Гумилёв раскрывает как победу воплощения, как дионисийский гимн земному существованию. Бесчисленные зеркала Всеединого наполняют сердце поэта сладостью жизни, упоенностью каждой минутой бытия. Лирические герои Гумилёва летят, плывут стремительно в пространстве мироздания, чтобы успеть увидеть мир в самых ярчайших и необычайнейших проявлениях. Миг времени они пытаются растянуть, объять все, «приблизить следующий час», завтрашний день. След философии Всеединого Соловьева прочитывается в творчестве Гумилёва в мифологемах — знаках «Истина», «храм», «красота», «мистицизм», «ключи», «тайна», но поэт расширяет их смысл, наполняя свой дискурс бытия гимном в честь земной жизни, жаждой жизненных впечатлений [1-2]. Его произведения звучат антитезой соловьевскому гимну Всеединого.

В статье «Наследие символизма и акмеизм» он подчеркивает необходимость нити с Вечным, надмирной области Бога и идеального: «Бедность воображения обнаружит тот, кто эволюцию личности будет представлять себе всегда в условиях времени и пространства. Как можем мы вспоминать наши прежние существования (если это не явно литературный прием), когда мы были в бездне, где мириады иных возможностей бытия, о которых мы ничего не знаем, кроме того, что они существуют? Ведь каждая из них отрицается нашим бытием и в свою очередь отрицает его. Детски-мудрое, до боли сладкое ощущение собственного незнания, — вот то, что нам дает неведомое». Гумилёв продолжает: «Не мистика, теософия, оккультизм, не «целые томы рассуждений» — путь акмеистического творца, а девиз «Всегда помнить о непознаваемом, но не оскорблять своей мысли о нем более или менее вероятными догадками — вот принцип акмеизма. Это не значит, чтобы он отвергал для себя право изображать душу в те моменты, когда она дрожит, приближаясь к иному; но тогда она должна только содрогаться. Разумеется, познание Бога, прекрасная дама Теология, останется на своем престоле, но ни ее низводить до степени литературы, ни литературу поднимать в ее алмазный холод акмеисты не хотят» [3].

Всеединое и человек выступают в поэтическом мире Гумилёва в архетипах Отца и Сына. Поэтический мир Гумилёва — пространство, где разворачивается пафос борьбы за самоутверждение. Герои Гумилёва — «дети» — как бы соревнуется в этом жизнетворчестве с «Отцом» — Всеединым. Почти в каждом произведении поэта неизменно присутствует «зритель», тот, кто оценивает жизненный «подвиг» человека. «Отец» — высший судия, неизмененное и инертное, неслышимое и невидимое, абсолютное, истинносущее (по Соловьеву), но герои поэта неизменно чувствуют его негласное присутствие, он всегда с ними, невидимый и неслышный. Огромный мир распростерся перед героями поэта; просторы земли, океанов и морей, высь небес и глубины вод — все тянет их к открытиям и покорениям. Оценка Отца, «голос одобренья» необходимы для самоутверждения героев поэта, для их самодостаточности. «Детски-мудрое, до боли сладкое ощущение собственного незнания, — вот то, что нам дает неведомое», — пишет Гумилёв об этих ощущениях. Всеединое — строгий, но понимающий отец, поддерживающий в дерзком жизненном полете молодые, только начинающие расправляться и крепнуть, крылья своих детей. Его незримую помощь герои Гумилёва ощущают постоянно. «Здесь Бог становится Богом Живым, потому что человек почувствовал себя достойным такого Бога», — об этом мечтают гумилёвские путешественники, воины, искатели приключений, авантюристы, влюбленные, монахи, поэты. Чувство гордости и эйфории доставляет им скупые знаки одобрения Отца. Знаки Единого, Вечного — в ветре, громе, военном азарте, в страсти любви. «Пройти по этому предначертанному пути до самого конца означает для гумилёвских путешественников превзойти «злое горе», неизбежно сопряженное с первоначальными знаниями, и приблизиться к достижению духовного освобождения, дарованного «истиной», и полной самореализации», — отмечает М. Баскер [4-5].

Мотив занавеси и зрителя-Всеединого за ним неизменно присутствует в контексте творчества Гумилёва. Архетипы «Отца»-Всеединого и «Сына»-человека придают стихотворениям поэта многоплановость, амбивалентность; образы можно интерпретировать двупланово: в земном и философско-символическом понимании. В стихотворении «Смерть» Всеединое, «Отец» выступает в образе небесного начальника. Строгий и всесильный, «Начальник» мироздания потребует отчета о прожитой жизни («Милый день») [6].

Проявления вечного первоначала в трактовке Гумилёва получает неожиданный ракурс. «Софийный» путь Гумилёва — предельно «чувственное», адамистское приятие бытия, покрова Майи. Но Гумилёву близок не человек-агрессор Киплинга, а человек, естественно вписывающийся в горизонт, не нарушающий гармонии ни на небесах, ни на земле. Все многообразие мира, любая земная «вещь» — цветы, звери, травы, деревья, моря, звезды, планеты, человек — сосуществует в этом гармоничном творении Всеединого. Лирические герои Гумилёва демонстрируют экологически чистое отношение к миру. Охота, борьба со стихией, военные схватки, пленения племен, нападения на красавиц — проявления молодецкой удали, кипения жизненных сил, выплеск энергии Всеединого.

Всеединое само соблазняет людей красотой бытия и вкусом жизни. В стихотворении «Потомки Каина» звучит этот мотив высшего соблазнения. Герои Гумилёва поклоняются естеству, органике Всеединого, одновременно его идеальности и материальности. Нет времени думать о Вечности, надо спешить жить — таков девиз героев Гумилёва (стихотворение «Одержимый») [6].

Отец-Всеединое не всегда добр, он может быть недовольным сыном, отсюда архетипический страх детей перед отцом. В стихотворении «Рассвет» явно звучит мотив такого страха перед отцом. Но крепнут крылья у «детей», герои Гумилёва, возмужав, повзрослев, встав на крыло, дерзко бросают вызов «отцу». Они, словно мальчики из благополучных аристократических семей (наподобие героев Майн Рида), оставляют отчий дом и устремляются в земные и исторические просторы. Герои-тинейджеры Гумилёва стремительно бросаются в небеса, в глубины океанов, на корабли пиратов, притоны разбойников, преодолевая, эпатируя отцовское «нельзя». Это «alter ego» Гумилёва — «капризный, усталый ребенок с бессильною мукою взгляда» [6]. Он страстно хочет доказать свою автономность, свою самостоятельность. Одновременно он в обиде на «отца» за недостаток любви к нему, за то, что был брошен в жизнь, отпущен на свободу, обречен на разлуку с любимым родным домом, не оставлен в раю. Отсюда авантюризм, риск на грани жизни и смерти, «братание» с чертом и дьяволом. Но неумолимое отцовское око везде и всегда, неусыпно и беспрестанно взирает на него. Театр Всеединого продолжается, где отец — зритель, а несчастные дети — актеры (стихотворение «Театр») [6].

Человеческие счастье и страдания ничтожны и мелки в этом вечном мироздании, но как мучительно быть лишь статистом на этой арене; отсюда чувство любви-ненависти к отцу как безмолвному и ложно-«участливому» зрителю страданий своего «ребенка». Героями Гумилёва двигает нежелание быть ничтожными, мелкими статистами в театре мироздания. Их цель — вырваться из запрограммированной траектории бытия, из оков родительской опеки. Они постоянно доказывают свою самодостаточность, самоценность. Счастье и страдание сыновей Всеединого, сыновей, покинувших отчий дом, живущих своей земной жизнью, порой трудной, но порой великолепной, насыщенной, наполненной борьбой, — главная тема творчества Гумилёва. Экзистенциональный мотив недоверия к отцу, непредсказуемости и ненадежности поведения отца, его равнодушия и безучастности к судьбе сына звучит и в стихотворении «Леопард» [6].

Стихотворение Гумилёва «Блудный сын» — пример амбивалентного прочтения поэтом библейского сюжета о блудном сыне. Сюжет вырастает до уровня космического обобщения. Новая трактовка поэтом библейского образного круга рождает новый, уже коннотационный ряд к денотатам «блудный сын», «отец», «родной дом», «мир»: Отец — Всеединое, сын-открыватель миров; родной дом — прародина, Истинно-Сущее; мир — жизненное пространство, бытие. Коннотации Гумилёва носят не идеологическую, а философскую, онтологическую нагруженность [6].

Пребывание в бытии — жизнь человека в шкуре зверя (стихотворение «Гиппопотам»). Герой Гумилёва не отказывается от своего биологического составляющего. Связь с отцом и родиной не порвана героями поэта. Она — генетическая нить, пуповина от материнского лона. Заветы отца помогают сыну на трудном пути, они являются стержнем его сущности и созидательной деятельности, гарантом его физического и духовного выживания на просторах («пустынях») мироздания. В стихотворениях «Гиппопотам» звучит этот мотив генетической связи с Всеединым. Герои Гумилёва чувствуют себя естественно среди зверей и птиц (стихотворении «Детство»).

Таким образом, философия всеединства получила в творчестве Н. Гумилёва новое оригинальное воплощение. В противоположность В. С. Соловьеву, символистам с их гимном всеединому, смутной тоски по покинутой прародине акмеист Гумилёв воспевает жизненный подвиг «детей» Всеединого, отправленных безвинно на землю, проявленных из идеального в материальное. Герои поэта не просто выживают в мире жестокости и борьбы за существование, но превращают свое наказание в счастье, проявляя лучшие черты своего характера. Также необычно Гумилёв раскрывает философему Всеединого, через архетип Отца. Образ Всеединого, Отца, незримого и безучастного, проходит через все произведения Гумилёва как невидимого зрителя жизненных подвигов человечества.

1. Соловьев В. С. Поэзия гр. А. К. Толстого // Вести. Европы. 1895. № 5. С. 237-259.
2. Соловьев В. С. Критика отвлеченных начал // Соловьев В. С. Собр. соч. СПб., б. г. Т. 2.
3. Гумилёв Н. Наследие символизма и акмеизм // Аполлон. 1913. № 1.
4. Баскер М. Гумилёв, Рабле и «Путешествие в Китай». К прочтению одного протоакмеистического мифа // Н. Гумилёв и Русский Парнас: материалы науч. конф., 17-19 сент., 1991. СПб., 1992. С. 5-24.
5. Баскер М. Ранний Гумилёв: путь к акмеизму. М., 2000.
6. Гумилёв Н. С. Стихотворения и поэмы. Л., 1988.