Образ смерти-рабочего у Н. С. Гумилёва в свете творческой эволюции

  • Дата:
Источник:
  • Уральский филологический вестник. Серия: Драфт: молодая наука. Выпуск № 5 / 2014
Материалы по теме:

Стихотворения Критика О Гумилёве…
теги: стихи, гибель, анализ

В статье исследуется образ смерти-рабочего в поэзии Н. С. Гумилёва. На основе анализа этого образа в стихотворениях «За гробом» (1907) и «Рабочий» (1916) делаются выводы о характере изменений, произошедших в творческой системе Н. Гумилёва за девятилетний период, а сам образ рассматривается как отражение творческой эволюции поэта.

В мировоззрении и творческой системе Н. С. Гумилёва смерть играла важную роль. Лирический герой Гумилёва — «избранник свободы, мореплаватель и стрелок» [Гумилёв 2001: 92] — ведёт жизнь, полную приключений и, как следствие, опасностей. То же можно сказать и о самом поэте, путешественнике и участнике Первой мировой войны, а кроме того — визионере и мистике. «Гумилёв — поэт ещё не прочитанный. Визионер и пророк. Он предсказал свою смерть с подробностями вплоть до осенней травы» [Ахматова 1990: 221], — напишет в 1962 году Анна Ахматова. Своеобразным предсказанием оказываются строки из стихотворения «Я и вы», написанного Гумилёвым в 1917 году, примерно за четыре года до смерти:

И умру я не на постели,
При нотариусе и враче,
А в какой-нибудь дикой щели,
Утонувшей в густом плюще»
[Гумилёв 1999: 145].

Первая часть этого предсказания сбылась полностью, вторая — отчасти: поэт был расстрелян, а не погиб в странствиях, но, как известно, могила его до сих пор не найдена.

Тема смерти занимает поэта уже в ранних стихотворениях. Однако его представление о ней с течением времени существенно изменяется. Изменения объясняются, в том числе, творческой эволюцией, пройденной Гумилёвым, и эта любопытная взаимосвязь явственно прослеживается на примере стихотворений «За гробом» и «Рабочий», написанных в разные годы — в 1907 и 1916, — но объединённых общим и появляющимся только в них образом смерти-рабочего. Этот факт уже был замечен А. И. Михайловым в работе «Николай Гумилёв и Николай Клюев»: «Знаменательно, что близкий к рассматриваемому образ рабочего возникал у Гумилёва еще ранее, а именно в стихотворении 1908 г. «За гробом», где он тоже однозначно ассоциировался со смертью» [Михайлов 1994]. А. И. Михайлов, однако, никак не развивает далее эту мысль. Отметив сам факт совпадения, он не пытается дать ему какое-либо объяснение.

Стихотворение «За гробом» из сборника «Романтические цветы» — характерный образчик раннего творчества Гумилёва. «Зелёная книжка оставила во мне сразу же впечатление чего-то пряного, сладкого, пожалуй, даже экзотического», — писал о «Романтических цветах» И. Ф. Анненский [Анненский 2000: 347]. «Экзотичность» «Романтических цветов» имеет как собственно романтические, так и символистские корни:

Под землёй есть тайная пещера,
Там стоят высокие гробницы,
Огненные грёзы Люцифера,
— Там блуждают стройные блудницы
[Здесь и далее текст стихотворения цитируется по изданию: Гумилёв 1998: 139] (курсив наш — Д.О.).

Первая строфа стихотворения является своеобразной синтетической квинтэссенций романтической и символистской эстетики, в ней отыскиваются основные мотивы и образы, в разной степени присущие тому и другому художественному течению: мотивы тайны, смерти, сна/грёзы и греха, образы блудницы и Люцифера. «Все почти реминисценции, которыми питается его (Гумилёва — Д.О.) мысль — наследие французской поэзии» [Левинсон 2000: 351], — заключает А. Я. Левинсон, далее, однако, замечая, «что его впечатлительность не развивалась исключительно в узком кругу романтических традиций, с которыми его связывает, думается нам, внимательное изучение Виктора Гюго, — что его настоящая духовная родина, — это выросшее из романтизма парнасство и — в не меньшей степени — поэтическое движение наших дней, с его ретроспективным характером, которое и привело его к полуиссякшим источникам» [Левинсон 2000: 351].

Субъект лирического переживания в этом стихотворении дистанцирован от смерти: об этом свидетельствуют и апелляция к другому: «Ты умрёшь бесславно иль со славой», не «Я умру...», — и пространственная организация: пещера, сама по себе изолированная от мира, расположена под землёщ тайна, окружающая пещеру, и грёзы, которые видит в ней Люцифер, усиливают её обособленность, удалённость от мира (и лирического субъекта) и придают ей ирреальный и фантастический характер.

Во второй строфе дистанция сокращается — появляется сама смерть:

Ты умрёшь бесславно иль со славой,
Но придёт и властно глянет в очи
Смерть, старик угрюмый и костлявый,
Нудный и медлительный рабочий»

Изображение смерти в стихотворении — в виде костлявого старика — вполне традиционно; это повсеместный символ в европейской иконографии. Слова «нудный» и «медлительный» акцентируют внимание на безразличии смерти: забирая человека, старик лишь делает давнюю и опостылевшую работу, к которой не испытывает интереса и от которой не получает удовольствия. Это безразличие лишь усиливает ужас смерти, обстоятельства которой не имеют значения, больше того, не имеют его и прожитые годы: «Ты умрёшь бесславно иль со славой» — неважно, как неважно и то, бесславно иль со славой была прожита жизнь. Перед властным взглядом смерти всё обесценивается, утрачивает смысл.

В третьей строфе происходит продолжение темы смерти как сна. При этом «огненные грёзы» из первой строфы сменяются «сном всегдашним» — чем-то однообразным и давно надоевшим, вызывающим лишь безразличие. Это же однообразие выражено в движении смерти — «по коридорам» (число которых неизвестно), «от башни и до башни» (сколько раз это повторится, также неизвестно). Если «грёзы» подразумевают некие видения, причём прекрасные, загадочные, доставляющие наслаждение и радость, то «сон всегдашний» — сон без сновидений: «стеклянным, выпученным взором» нельзя ничего увидеть. Появившись во второй строфе, в третьей смерть исчезает: её работа сделана, больше она не нужна. В этом стихотворении смерть скорее вспомогательный образ, «рабочий» Люцифера, вся задача которого состоит в том, чтобы доставить умершего к нему:

И когда, упав в твою гробницу,
Ты загрезишь о небесном храме,
Ты увидишь пред собой блудницу
С острыми жемчужными зубами

Небесный храм — иносказание Рая (храм — дом Бога), соответственно, умерший оказывается в Аду, обители Люцифера. Четвёртая строфа открывает новый, ещё более зловещий смысл слов «Ты умрёшь бесславно иль со славой»: независимо от обстоятельств смерти умерший попадёт в Ад.

Завершающая строфа содержит в себе гротескное сочетание наслаждения и боли:

Сладко будет ей к тебе приникнуть,
Целовать со злобой бесконечной.
Ты не сможешь двинуться и крикнуть...
Это всё. И это будет вечно

Это соединение составляет саму сущность порока, олицетворённого блудницей. А. Осипович указывает на то, что в стихотворении находит реализацию «мысль немецких мистиков о сладострастьи ада» [Осипович 1983: 3]. Но если блуднице «сладко», то умершему бесконечная злоба поцелуя и острые жемчужные зубы причиняют невыносимую (и вечную) боль. Так же проходит различение «огненной грёзы» и «сна всегдашнего»: и то, и другое видение одной и той же загробной реальности зависит от субъекта восприятия — Люцифера в первом случае и умершего во втором.

В стихотворении «За гробом», несмотря на всё его своеобразие и «экзотизм», находят осуществление традиционные образы и идеи французских и немецких романтиков и символистов. «В общем, кажется, г. Гумилёв еще не нашёл себя, своей манеры, своей области и своего стиха. Теперешняя его книга — лишь преддверие, лишь обещание, к которому, впрочем, стоит прислушаться; настоящее же творчество поэта еще впереди» [Гофман 2000: 350], — писал о «Романтических цветах» Виктор Гофман. Стихотворение «Рабочий» из сборника «Костёр» принадлежит уже именно такому, «настоящему» творчеству.

Смерть-рабочий в стихотворении «За гробом» был лишь одним из многих образов. В «Рабочем» он выдвигается на передний план, на что указывает само заглавие; при этом Гумилёв обыгрывает слово «рабочий», изображая смерть во время настоящей, фабричной работы, что делает образ смерти реалистическим и объёмным. Больше того, поэт отступает от архаического образа смерти: изображая смерть в условиях урбанизированной современности, он придаёт ей соответствующий облик — фабричного рабочего, совершая тем самым смелый художественный эксперимент. Таким образом, не только художественный смысл стихотворения, но и связь его со стихотворением «За гробом», объясняющая появление самого образа рабочего, отвергает любую попытку интерпретировать стихотворение в «классовом» ключе. Между тем, именно таким долгое время было ведущее направление интерпретации «Рабочего». Обзор подобных попыток дан в комментариях к этому стихотворению в третьем томе полного собрания сочинений Гумилёва [Гумилёв 1999: 372-373].

В «Рабочем» поэт уже не стремится к образной «пестроте», сосредоточиваясь на образе смерти, уже не вспомогательном, а центральном

Он стоит пред раскалённым горном
Невысокий старый человек.
Взгляд спокойный кажется покорным
От миганья красноватых век
[Здесь и далее текст стихотворения цитируется по изданию: Гумилёв 1999: 103].

Примечательно, что и в этом стихотворении поэт делает акцент на взгляде смерти. Но властность сменяется спокойствием и даже покорностью, что говорит о явственном изменении представления о смерти.

Все усилия и устремления рабочего направлены на изготовление орудия убийства, в этом весь смысл его существования как персонифицированной смерти:

Все товарищи его заснули,
Только он один ещё не спит:
Всё он занят отливаньем пули,
Что меня с землёю разлучит

Назвав последние два стиха строфы «римфованной прозой», Вадим Шершеневич [Под псевдонимом Г. Гальский: Гальский 2000: 462], сам того не подозревая, указал на важную особенность этого стихотворения: его прозаичность, обыденность в противовес романтической инфернальности стихотворения «За гробом» и всей ранней поэзии Гумилёва в целом. Пуля предназначена конкретному человеку — лирическому «я». Это уже не абстрагированный лирический субъект, речь идёт не о «твоей» или ещё чьей-то смерти, но о «моей», и всё стихотворение проникнуто глубоко личным её переживанием. Даже само по себе изготовление пули вносит элемент интимного, близкого отношения: один человек готовит пулю для другого, и тем самым между ними устанавливается своеобразная и очень тесная связь. Такой личной связи между смертью и умирающим не было в стихотворении «За гробом».

Сам рабочий, закончив пулю, из воплощённой смерти становится просто человеком, о чём свидетельствует изменение его взгляда (который в двух этих стихотворениях является ведущей характеристикой образа смерти):

Кончил, и глаза повеселели.
Возвращается. Блестит луна.
Дома ждёт его в большой постели
Сонная и тёплая жена

В глазах рабочего появляются человеческие эмоции (ср. «Смерть, старик угрюмый»), теплота горна как инструмента уничтожения сменяется теплотой дома и чувства, что только усиливает «непотусторонность», человечность смерти-рабочего.

Но именно эта «непотусторонность» позволяет поэту показать подлинный ужас смерти. Смерть к человеку приходит от такого же человека, у которого есть жена, дом, работа, товарищи. Эта обыденность, простота смерти пугает сильнее, чем фантастическая фигура из народной иконографии, и это настоящее достижение Гумилёва, выводящее стихотворение на качественно иной художественный уровень. Интересно, что о такого рода «ужасе повседневного» упоминал в письме к Максимилиану Волошину от 6 марта 1909 года учитель Гумилёва Иннокентий Анненский: «А разве многие понимают, что такое слово — у нас? Да почти никто. [...] за последнее время и у нас ух! как много этих, которые нянчатся со словом и, пожалуй, готовы говорить об его культе. Но они не понимают, что самое страшное и властное слово, т.е. самое загадочное — может быть именно слово — будничное» [Анненский 1979: 486].

С изготовлением пули смерть переходит из рабочего в изделие:

Пуля им отлитая, просвищет
Над седою, вспененной Двиной,
Пуля, им отлитая, отыщет
Грудь мою, она пришла за мной

В этих стихах усиливается мотив предназначения, личной направленности смерти. При этом пуля наделяется признаками живого существа: «отыщет», «пришла за мной» (ср. «смерть пришла»). Не забыт и сам рабочий, дважды повторяется указание на него: «пуля, им отлитая».

Если в стихотворении «За гробом» внимание уделялось посмертному состоянию, то в «Рабочем» целая строфа посвящена переживанию самого момента смерти, что снова отличает схематичность и условность первого стихотворения от реалистичности и жизненности второго:

Упаду, смертельно затоскую,
Прошлое увижу наяву,
Кровь ключом захлещет на сухую,
Пыльную и мятую траву

Подробное, детализированное описание травы объясняется тем, что трава — последнее, что видит лирическое «я» в своей жизни. Но об этом не сказано прямо, поэт избегает намеренного трагизма, громких и подчёркнуто зловещих интонаций, какие слышатся в стихах «Ты не сможешь двинуться и крикнуть... / Это всё. И это будет вечно».

В стихотворении актуализируется ещё один элемент смысла слова «рабочий». Смерть, воплощённая в невысоком старом человеке, не желает зла лирическому «я», она просто делает свою работу, за которой стоит некто другой:

И Господь воздаст мне полной мерой
За недолгий мой и горький век.
Это сделал в блузе светло-серой
Невысокий старый человек

Как носителя зла не воспринимает рабочего и лирическое «я»: в этих стихах нет ни осуждения, ни ненависти. Смерть — подручный, своей работой выполняющий волю Господа. Само слово «воздаяние» несёт в себе семантику справедливости, беспристрастности: воздать можно как за зло, так и за благо. Осознавая это, лирическое «я» встречает смерть с подлинным смирением (ср. саму этимологию слова смирение: от съмѣрити, восх. к мѣра [Фасмер 1996: 688] — «И Господь воздаст мне полной мерой»). Наконец, характерно, что если в стихотворении «За гробом» смерть приводит человека к Люциферу, то в «Рабочем» она действует от имени Бога (что, однако, не следует воспринимать как реально имевший место переход от «дьяволопоклонничества» к ортодоксальной религии. Люцифер в первом стихотворении появляется скорее по эстетическим причинам; ср. у Иннокентия Анненского: «Не ушли стихи Н. Гумилёва и от дьявола, конечно. Только у Н. Гумилёва это, к счастью, не карамазовский дьявол, а совсем другой» [Анненский 2000: 348]).

Несмотря на крайне незначительный «удельный вес» образа смерти-рабочего в творчестве Гумилёва, стихотворения, в которых он появляется, отражают суть творческой эволюции Гумилёва и характер пути, пройденного художником за девять лет. Стихотворение раннего периода отличается вольным или невольным обращением (граничащим с подражанием) к традициям немецких и французских романтиков и символистов. Поэт нагнетает в нём атмосферу тайны и ужаса, за счёт чего стихотворение становится причудливым и даже вычурным в своей нарочитой инфернальности. Всё это придаёт стихотворению несколько искусственный, синтетический характер. При всей интересности стихотворения его, выражаясь словами И. Анненского, «жаль было бы долго и пристально смаковать и разглядывать на свет: дал скользнуть по желобку языка — и как-то невольно тянешься повторить этот сладкий зёленый глоток» [Анненский 2000: 347].

В «Рабочем» поэт отходит от демонстративности и символистской инфернальности. Иной мир раскрывается в нём акмеистически (на момент написания стихотворения уже была готова акмеистическая программа и напечатаны акмеистические «манифесты»): в единстве с миром обыденным. Исчезает вычурность, взамен усиливается нагрузка на деталь: от акцентуации на внешнем поэт переходит к внутреннему, простота формы выражает насыщенное содержание, спокойный эмоциональный тон сочетается с глубоким переживанием. В этом стихотворении ярко проявлено устремление поэта к высшей реальности, настойчивое желание познать и постичь её как саму по себе, так и в её проявлениях в мире людей (ср. в «Памяти»:

Я возревновал о славе Отчей,
Как на небесах, и на земле
[Гумилёв 2001: 92]).

Проявившееся в «Рабочем» визионерство Гумилёва станет отличительной чертой его лучших стихотворений.

ЛИТЕРАТУРА

Анненский И. Книги отражений / Изд. подгот. Н. Т. Ашимбаева, И. И. Подольская, А.В. Федоров. — М.: Наука, 1979. (Литературные памятники)

Анненский Н.Ф. О романтических цветах // Н. С. Гумилёв: Pro et contra. Личность и творчество Николая Гумилёва в оценке русских мыслителей и исследователей / 2-е изд. СПб.: Изд-во Русского Христианского гуманитарного института, 2000. (Русский путь)

Гальский Г. Панихида по Гумилёву //Н. С. Гумилёв: Pro et contra. Личность и творчество Николая Гумилёва в оценке русских мыслителей и исследователей / 2-е изд. СПб.: Изд-во Русского Христианского гуманитарного института, 2000. (Русский путь)

Гофман В. В. Н. Гумилёв. Романтические цветы // Н. С. Гумилёв: Pro et contra. Личность и творчество Николая Гумилёва в оценке русских мыслителей и исследователей / 2-е изд. СПб.: Изд-во Русского Христианского гуманитарного института, 2000. С. 350. (Русский путь) Гумилёв Н. С. Полное собрание сочинений в 10 томах. Т. 1. / Отв. ред. Ю. В. Зобнин. М.: Воскресенье, 1998.

Гумилёв Н. С. Полное собрание сочинений в 10 томах. Т. 3. / Отв. ред. Ю. В. Зобнин. М.: Воскресенье, 1999.

Гумилёв Н. С. Полное собрание сочинений в 10 томах. Т. 4. / Отв. ред. Ю. В. Зобнин. М.: Воскресенье, 2001.

Левинсон А.Я. Гумилёв. Романтические цветы // Н. С. Гумилёв: Pro et contra. Личность и творчество Николая Гумилёва в оценке русских мыслителей и исследователей / 2-е изд. СПб.: Изд-во Русского Христианского гуманитарного института, 2000. (Русский путь)

Михайлов А. И. Николай Гумилёв и Николай Клюев // Николай Гумилёв и русский Парнас: материалы научной конференции 17-19 сентября 1991 года. СПб.: Музей Анны Ахматовой в Фонтанном доме, 1992. [Электронный ресурс]. URL: https://gumilev.ru/about/36/ (дата последнего обращения 01.10.2014)

Осипович А. По ту сторону стиха // Русская мысль, 27 октября 1983.

Самый непрочитанный поэт: Заметки Анны Ахматовой о Николае Гумилёве // Новый мир, 1990. № 5.

Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. В 4 томах. Т. 3 / 3-е изд. СПб.: Изд-во «Азбука», изд. центр «Терра», 1996.


Материалы по теме:

🖋 Стихотворения

🤦 Критика

💬 О Гумилёве…