Содержание

О Гумилёве... / Драматургия

Настоящая работа исследует пьесу в стихах «Дон Жуан в Египте» Н. С. Гумилёва, которая была создана в результате наложения вечного, высокого сюжета мировой литературы на камерную и бытовую основу. В произведении представлена достаточно свободная трактовка

Творчество Гумилёва-драматурга изучено в неизмеримо меньшей степени, чем творчество Гумилёва-лирика. Перу поэта принадлежит 6 «пьес». Из них «Дон Жуан в Египте» (1912), «Актеон» (1913) и «Игра» (1916) – одноактные. Причем «Игру» трудно назвать полноценным актом, это короткая театральная сцена. Названные произведения – скорее драматические эскизы, чем подлинные пьесы. Далее последовали: «Гондла» (1916) – по обозначению самого Гумилёва, «драматическая поэма», «Дитя Аллаха» (1916) – лирическая сказка без драматического напряжения, предназначавшаяся для кукольного театра, а также «Отравленная туника» (1917–1918).

В данной статье исследуется пьеса в стихах «Дон Жуан в Египте», которая была создана в результате наложения вечного, высокого сюжета мировой литературы на камерную и бытовую основу. Пьеса представляет собой достаточно свободную трактовку данного образа.

Действие начинается с возвращения надолго пропавшего Дон Жуана из ада, куда он в свое время провалился с Командором. Герой «воскресает» в настоящем времени. Что же касается места, то оно более чем оригинально: он оказывается во внутренних пространствах древнего храма на берегу Нила. Мы словно присутствуем при продолжении пьесы А.С. Пушкина: «Каменный гость» заканчивался падением Дон Гуана и статуи Командора в ад (с ремаркой: «Проваливаются») [17: 328]. У Гумилёва Дон Жуан выходит из глубокой расселины между плит. Вернувшись из ада, герой тут же пробует свое обаяние на американке мисс Покэр и добивается успеха.

Пьеса написана четырехстопным ямбом с перекрестной рифмовкой четверостиший. Живой разговор не нарушает ни метра, ни строфики, а некоторые комические эффекты основаны на переходах речи от одного лица к другому. Хороший пример – разговор Лепорелло с американцем о фараоне Сете Третьем. Лирические речи Дон Жуана дышат подлинной, хотя и минутной, страстью, а сам герой опьянен своей любовью, как «только боги были пьяны» [10: 240].

Перед этой пьесой в сонете «Дон Жуан» (сб. «Жемчуга», 1907–1910 гг.) Гумилёв дал свое толкование образа «севильского соблазнителя». Здесь явно подразумевается независимая сильная личность. Дон Жуан как тип вечен и не стареет:

Моя мечта надменна и проста:
Схватить весло, поставить ногу в стремя
И обмануть медлительное время,
Всегда лобзая новые уста [10: 174].

В пьесе Гумилёва нет глубокой психологической проблематики, отраженной в сонете. Вернувшись из ада, Дон Жуан сейчас же начинает соблазнение молодой туристки. Он вновь встречает своего бывшего слугу Лепорелло, ставшего профессором египтологии и даже деканом университета Саламанки. Распределение ролей напоминает «Фауста» Гете: профессор Лепорелло похож на Вагнера, глухого к природе и слепого к жизни. Между героем и бывшим слугой – огромная дистанция. Лепорелло продолжает быть слепо преданным своему бывшему хозяину, преклоняется перед ним и находит удовлетворение и смысл жизни в служении тому, кем, возможно, хотел бы стать сам. Он согласен отказаться от своего деканства, которым только что так гордился, чтобы «опять служить у Дон Жуана», когда видит, с какой легкостью тот отбил у него его невесту.

Мисс Покэр давно мечтала о Дон Жуане. «Сила, юность и отвага» не посещали, по ее словам, салонов Чикаго. Сама она «бывала на Моцарте» и любовалась картой Мадрида. Она не может и не хочет устоять против его страстных речей, и нет сомнения, что он научит ее счастью – хотя бы и кратковременному.

По сравнению с «Каменным гостем» А.С. Пушкина все образы в произведении Гумилёва претерпели «снижение», едва ли не сознательное опошление. Мистер Покэр, отец девушки, – миллионер, торговец свиньями из Чикаго – не идет ни в какое сравнение с грозным Командором. Гумилёв создает карикатуру на американца-нувориша, считающего нужным проявить интерес к науке и «культуре».

Однако пьеса не получилась драматической и глубокой. Комедийная зарисовка с игрой слов демонстрирует скорее сходство с громоздкой эпиграммой. И. Одоевцева вспоминала, что в 1920 г. Гумилёв, процитировав «Шаги Командора» Блока, заметил: «Тема Дон Жуана – одна из тем, приносящих удачу авторам. Ее использовали и Пушкин, и Мольер, и Мериме, и Моцарт. Для великого произведения необходима уже много раз служившая общеизвестная тема». Собственную попытку Гумилёв оценивал, однако, как довольно посредственную: «Но нет правил без исключения – мой «Дон Жуан в Египте» далеко не лучшее, что я написал. Не лучшее, хотя мой Дон Жуан и спрашивает галантно: «Вы знаете ль, как пахнут розы, Когда их нюхают вдвоем?» [10: 239]. Гумилёв поведал собеседнице об истории этого образа: «Первого Дон Жуана, по всей вероятности, вовсе не существовало. Это миф – легендарный образ злодея-обольстителя, гениально созданный Тирсо де Молина, а второй, Мигуэль де Маньяра, двенадцати лет, поклялся в театре, на представлении Дон Жуана, что сам станет Дон Жуаном, и повторил свою клятву на следующее утро в соборе перед статуей Мадонны…» [14: 247–248].

Данное произведение наполнено намеками, иногда не до конца понятными. Вероятно, они сохраняли личный смысл для автора и близких ему людей. Пьеса имела для посвященных полушутливый автобиографический подтекст. Образ Дон Жуана, сильного, смелого и страстного любовника, был, безусловно, близок Гумилёву. Тут – редкий случай относительно светлой и одновременно «облегченной» трактовки этого персонажа, лишенного мыслей о раскаянии или собственной ненужности, отнюдь не скорбящего о потере своей донны Анны (что касается имени мисс Покэр, то оно остается неизвестным).

Произведение редко упоминалось критиками. Впервые написавший об этой пьесе на Западе В. М. Сечкарев отмечал, что «юмор, сопровождающий Покэра и Лепорелло, отлично оттеняет лиризм Дон Жуана и мисс Покэр». В итоге, заключил исследователь, «первую драматическую попытку Гумилёва, соединявшую грациозную комедию и лирику, нельзя не признать удачной» [11: 8]. Правда, автор ограничивает анализ этой пьесы областью текста и не касается сценографии. По его мнению, важную роль играет перенесение действия в Египет.

Как констатирует Р. Карпяк, пьеса в сущности является вариантом известного эпизода из классической донжуанской традиции – «соблазна невесты» [21: 8] и увода ее из-под венца. После опубликования пьесы некоторые узнавали в воскресшем герое Гумилёва, вернувшегося из африканского путешествия 1910–1911 гг., в египтологе Лепорелло подозревали В. К. Шилейко, в американке – А. А. Ахматову, в солидном «мистере Покере» – М. Л. Лозинского [12: 403]. Трудно сказать, насколько справедливы такие чересчур прямолинейные уподобления. По крайней мере уникальная личность египтолога и вавилониста Шилейко, заразившего весь круг Гумилёва – Ахматовой страстью к древним цивилизациям, слабо корреспондирует с ничтожным Лепорелло.

Ближе к истине оказался С. Драйвер, усмотревший в герое пьесы «идеализированную фигуру», наделенную автобиографическими чертами автора: «Это – путешественник в дальние страны, благородный, бесстрашный, вдохновенный. Это – искатель идеала, Дон Жуан более современной традиции. Но здесь есть и некоторое противоречие: искатель идеала несовместим с демагогическим соблазнением» [20: 326, 330, 341].

С подобной трактовкой полемизировал Р. Карпяк в самом подробном до сих пор анализе «Дон Жуана в Египте». По его мнению, хотя современное, но экзотическое место действия и необычная смесь традиционных и нетрадиционных персонажей придают модернистский налет Гумилёвской трактовке, более пристальное рассмотрение выявляет целый ряд совпадений с классическим представлением образа Дон Жуана. Герой Гумилёва, стоящий одной ногой в Испании эпохи Возрождения, другой – в ХХ в., воистину хочет «обмануть медлительное время». Как и его классические предшественники, он увлекается женщиной как новым приключением, тут же забыв все предыдущие. У Гумилёва в образе Дон Жуана мы не сможем найти никакого бунтарства и революционности. Дон Жуан пьесы ближе не к бунтарю, а к поэту, художнику и охотнику за женщинами.

Я так давно не целовал
Румянца ни одной красотки.
Есть лодка, есть и человек,
А у него сестра, невеста…
Привет, земля, любовных нег
Очаровательное место! [10: 231]

Особо следует отметить земной характер героя, что подчеркивается игрой с вертикальными отношениями по оси «верх-низ», «небо-ад». Когда Дон Жуан стоит на полу, а мисс Покэр – на ступеньку выше, он предлагает ей спуститься: «Сойдемте три ступеньки Вниз…» [10: 235]. Выражение имеет двойной смысл. Сначала Дон Жуану кажется, что мисс Покэр слишком благородна, это создает неудобство, поэтому он предлагает ей незаметное нарушение морали. Но верх также связан с духовным, с небом, а низ – ближе к земному, к плоти и к аду.

Как отмечалось ранее, в этой пьесе важную роль играет место действия – «внутри древнего храма на берегу Нила», а также время действия – «наши дни». Здесь встречаются прошедшее и настоящее времена одновременно. Дон Жуан прошлых эпох как будто появляется в Египте из машины времени. Ад, куда пропал герой, словно соседствует с подвалом египетского храма. Египет для него – и место, где находится ад, и место встречи с прелестными экзотическими девушками. Это хорошо совпадает с мироощущениями Гумилёва в то время. В Египте он чувствовал настоящую свободу от цивилизации. Одновременно Африка была местом «бегства» от сердечных проблем и добровольного «изгнания», позволившего поэту вернуть себе душевное здоровье.

Это произведение Гумилёва никогда не переводилось на корейский язык. Сам образ Дон Жуана для корейца всегда имел некоторую особую специфику. По сравнению с различными типами героя, известными в странах Европы (драма Т. де Молина «Севильский озорник, или Каменный гость», комедия Ж. Б. Мольера «Дон Жуан», поэма Дж. Г. Байрона «Дон Жуан» и маленькая трагедия А. С. Пушкина «Каменный гость» переведены на корейский язык), корейский «Дон Жуан» несколько проще и приземленнее. Именно по этой причине говорить об интерпретации этого образа в Корее нелегко. Трудность коренится в различии ментальности корейского носителя литературной образованности и просвещенного европейца-литератора. Как представляется, главная причина затруднений – традиционное табуирование откровенной сексуальной тематики в корейской культуре.

В корейском восприятии находится только один аналог Дон Жуана: Барам Дунъи – персонаж скорее сниженно-фольклорный, чем высокий. Буквально его имя переводится «Ветер-человек», в переносном значении – “человек ветреный”, т.е. Ветреник. Глагол «барам фиуда» значит “не удовлетворяясь одной девушкой, искать знакомств с другими”. Барам Дунъи – красавец и мастер говорить, но он прост и необразован, и вся его жизнь сводится к погоне за женщинами и приключениям сексуального характера.

Вследствие того что Дон Жуан воспринимается как символ охотника за женщинами, в сознании корейца его образ несколько искажается.

Так, в корейской литературе и фольклоре известен мужской герой Бён Кансэ и составляющая ему пару Оннё, являющиеся символами мужской и женской сексуальности соответственно. Между европейским Дон Жуаном и Бён Кансэ существует огромная разница: герои функционируют в разных стилистических и содержательных сферах. Во-первых, Дон Жуан – аристократ, а Бён Кансэ и Оннё – деревенские типажи, очень наивные и грубовато-простодушные. Во-вторых, Дон Жуан часто предстает перед читателем в образе артиста, мыслителя-вольнодумца, поэта. В Бён Кансэ нет никакого глубинного скрытого плана. Считается, что имя его связано с мужским детородным органом. То же можно сказать и об Оннё. В этих героях можно увидеть только воплощение телесной гиперсексуальности. Иногда в корейской культуре образы Бён Кансэ и Оннё воспринимают как символы плодородия. Оба этих персонажа фольклорно-юмористические и несерьезные.

Надо заметить, что образ, подобный фольклорной Оннё, хорошо известен в реальной истории Кореи XV в.: это женщина, известная под именем О Удон (даты жизни неизвестны). Она прославилась многочисленными любовными связями в среде ученого чиновничества. Поскольку в Царстве Чосон (старое название Кореи) господствовала конфуцианская мораль, предъявляющая к женщине очень строгие требования, О Удон трагически погибла. Но до сих пор она является символом корейской «Доньи Жуаниты» вместе с фольклорным образом Оннё.

Таковы традиционные аллюзии, которые в первую очередь возникают в корейском восприятии, когда разговор касается Дон Жуана.

Тем не менее в корейской литературе отыскиваются герои, с какими мы встречаемся в испанских текстах. В первую очередь следует назвать небольшой, блестяще написанный средневековый роман «Гу Ун Мон», т.е. «Облачный сон девяти» (1689), который создал литератор и ученый-энциклопедист Ким Манчжун (1637–1692).

Герой произведения – выдающийся талант – берет в жены 8 красивых и одаренных женщин, которые помогают ему в военных делах и делах управления. Ким Манчжун строит повествование, обрамляя его рамкой буддийской притчи. Приключения героя (путешествия, женитьба, успешная сдача госэкзаменов, назначение на пост министра и участие в сражении) – не более чем иллюзия, сон наяву. Жизнь коротка, словно сон летней ночи. Почести, богатства, женщины, привязанности – все иллюзорно. Но не пусто стремление к самосовершенствованию, познанию и просветлению.

Интересно, что русский переводчик и исследователь «Облачного сна девяти» прямо называет героя романа по имени Ян Сою «дальневосточным Дон Жуаном» и, отметив наличие в романе двух планов – профанного и скрытого (эзотерического), далее замечает: «В буддийском плане описание блистательных успехов и любовных приключений корейского Дон Жуана представляет собой притчу, рассказывающую о пути становления будды».

По образцу «Облачного сна девяти» построен и объемный роман неизвестного автора «Ок Ну Мон» («Сон в нефритовом павильоне»), предположительно приписываемый перу Нам Икхуна. У главного героя, сдавшего экзамен на должность, получившего пост министра, укрощающего демонов и подавляющего восстания и волнения, 2 жены и 5 наложниц – выдающихся красавиц, обладающих талантами и волшебной силой. С каждой новой женщиной он поднимается как бы на новую ступень развития в своей карьере.

Оба героя похожи на европейского Дон Жуана. Однако они не укладываются в рамки восприятия гиперсексуального Дон Жуана отчасти потому, что многоженство (плюс институт наложниц) не представляло собой ничего исключительного, не являлось нарушением норм при соблюдении соответствующих законных обрядов.

Итак, Дон Жуан Гумилёва – не более искатель идеала, чем герой пушкинского «Каменного гостя» – завершающей точки классических трактовок легенды. Гумилёв – прямой последователь Пушкина, и его пьеса «свободна от тематических трансформаций и метаморфоз персонажей, характерных для романтических и реалистических интерпретаций легенды» [21: 82–83]. Дальнейшие наблюдения приводят Р. Карпяка к следующему выводу: «Дон Жуан в Египте» – новое утверждение бессмертия и универсальности этого героя. Он – из линии «Дон Жуана победоносного», воплощенного в стихотворении Бодлера «Дон Жуан в аду», а его корни восходят к классической традиции несдающегося, нераскаивающегося авантюриста, следующего своей собственной прихоти несмотря ни на какие последствия. Он унаследовал отчаянный дух и поэтическую душу пушкинского героя. Тяжелый опыт ада его не состарил и не разбил, а только «открыл ему глаза». Пьеса подтверждает, что сила мифа о Дон Жуане не ограничивается ни временем (действие «Дон Жуана в Египте» происходит в наши времена), ни пространством: весь мир – театр его любовных приключений, от руин древнего храма на Ниле до элегантной спальни роскошной виллы на Гвадалквивире» [21: 86].

Подобный сюжет из коллекции общемировых также существует в Республике Корея, но из-за культурных и религиозных различий (буддийской морали и конфуцианской этики) образ Дон Жуана в корейской литературе и фольклоре воспринимается несколько по-другому. Важно, что в корейской литературе Дон Жуан всегда возвращается к правильной жизни. И эта тема для корейца приобретает юмористический, наивно-фольклорный оттенок.

Литература

1. Агапов Л.А. К проблеме интерпретации образа Дон Жуана в европейской драме ХХ века // Традиции и новаторство в зарубежном театре. Л., 1986.
2. Адамович Г.В. Мои встречи с Анной Ахматовой // Об Анне Ахматовой: Стихи. Эссе. Воспоминания. Письма. Л., 1990.
3. Акимова Т.И. Драматургия Н.С. Гумилёва в контексте культуры Серебряного века: Дис. … канд. филол. наук. Саранск, 2003.
4. Астафьева О.В. «Каменный гость» А.С. Пушкина и истоки легенды о Дон Жуане // Вестник ЛГУ. Л., 1990.
5. Бабичева Ю.В. «Исторические» драмы Н.С. Гумилёва «Гондла» и «Отравленная туника» // Русская драматургия и литературный процесс. Л., Самара. 1991.
6. Болон П. Дон Жуан: истинная горесть любви // Иностранная литература. 1993. № 10.
7. Бронгулеев В.В. Посредине странствия земного. Документальная повесть о жизни и творчестве Н. Гумилёва. Годы: 1886–1913. М., 1995.
8. Бунин И.А. Русский «Дон Жуан» // Русская литература. 1991. № 4.
9. Веселовская Н. Российский Дон Жуан // Литературная учеба. М., 1999.
10. Гумилёв Н.С. Николай Гумилёв. Владивосток, 1991.
11. Гумилёв Н.С. Сочинения: В 4 т. М., 1991. Т. 3.
12. Гумилёв Н.С. Полное собрание сочинений: В 10 т. М., 2001. Т. 5.
13. Золотницкий Д.М. Театр поэта // Гумилёв Н.С. Драматические произведения. Переводы. Статьи. Л., 1990.
14. Одоевцева И. На берегах Невы. СПб., 2007.
15. Панова Л.Г. Русский Египет. Александрийская поэтика Михаила Кузмина. М., 2006.
16. Погребная Я.В. О закономерностях возникновения и специфике литературных интерпретаций мифемы Дон Жуан: Дис. ... канд. филол. наук. М., 1996.
17. Пушкин. А.С. Собрание сочинений: В 10 т. М., 1981. Т. 4.
18. Стахорский С.В. Дон Жуан // Энциклопедия литературных героев. М., 1998.
19. Basker M. Symbolist Devils and Acmeist Transformation: Gumilev, Demonism and the Absent Hero in Akhmatovaґs Poem Without a Hero // Russian Literature and its Demons. New York, Oxford, 2000.
20. Driver S. Nikolai Gumilevґs Early Dramatic Works // Slavic and East European Journal. 1969. Vol. 12.
21. Karpiak R. The Seguels to Pushikinґs Kammenyi Gostґ: Russian Don Juan Versions by Nikolai Gumilev and Vladimir Korovin-Piotrovskii // Studies in Honour of Louis Shein. 1983.
22. Rusinko E. Rewriting Ibsen in Russia: Gumilevґs Dramatic Poem «Gondla» // The European Foundations of Russian Modernism. Lewiston – Queenston – Lampeter, 1991.
23. Sam Driver. Nikolaj Gumilevґs Early Dramatic Works // The Slavic and East European Journal. 1969. Vol. 13.
24. Sampson Earl D. Nikolay Gumilev. Boston, 1979.
25. Weinstein Leo. The Metamorphoses of Don Juan. Stanford, 1959.
26. Wells D. Akhmatova and Pushkin. The Pushkin Contexts of Akhmatovaґs Poetry. Birmingham, 1994.