Содержание

Translations

中国长诗

一

整座庭院黄沙漫舞，
绣成一朵朵稀有的花，
庭院矗立一座高大的楼宇
装饰着珐琅彩屋檐。

在精美的墙后，
是一片芦苇荡，
黄河喧嚣怒吼，
船夫们大声歌唱。

莱姐踏着沙子，
被这闪耀的楼宇迷住，
微风吹拂着她的面庞
神秘的香气扑面而来。

她还是头一回看到这光亮，
此刻微风吹拂，
尽管她活在世上
已有整整十年。

品德优良的孩子
沉默不语，像是在寺庙中，
他的血红色丝绸衣裳
轻轻地发出簌簌声响。

突然，一声咆哮
从地底传来。
古老的青铜雕龙
在石门口低沉地吼道：

“我在这里待了五百年，
还要继续待一千年，
接下来我该如何估量
令我不安的命运。

时而在石阶上坐着的是
中国小孩与中国姑娘，
我记得莱姐的奶奶，
当她还是小女孩的时候。

可怕的梦将要降临到一个人头上，
另一个人将爱上诗人，
而我，他们的家族之龙，
我应当为此负责？”

它的胡须又粗又长，
竖立起来，将云切成两半，
两只纤瘦的蜻蜓
盘踞在胡须上休憩。

听到微弱的呼唤，它沉默了，
莱姐温柔地祈祷：
“请让我得到
桃花瓣的果酱！

让我在粉色的石堆上
顺着小孔拿出石头，
让腾威来找我
陪我一直玩耍到傍晚！”

他在宫殿中陪莱姐玩耍
他们站在山谷之间，
他们的父亲关系和睦，
种得出美味的柑橘。

而龙即刻被人遗忘，
莱姐向腾威飞奔而去，
那里有波光粼粼的湖水，
孔雀沿着街巷漫步。

在玻璃建成的亭台中，
周围栽着朵朵鲜花，
用一个一个包子
将小胖狗喂养。

腾威喊道：“快点，快点，
花园后面，黑暗的地牢
监禁着被束缚的恶棍，
他无礼地给满人起外号。

他想让国家灭亡，
但他原本是个战俘，
我得与他讲起
战时的曲折离奇故事。”

在他面前是一个旧水库，
两只充血的眼睛
宛如两颗钻石
闪烁阴沉的火光。

他的胡子布满整脸
胡须交织在一起，
恶名远扬的强盗坐在地上
腰带浸在水中。

他高喊：“痛苦，所有人的痛苦！
不要将我绑在柱子上，
我会吃掉这个女孩，
让她的父亲痛哭流涕！”

腾威站在他的面前，
高高地举起纸板剑：
“如果是这样，那就出来吧
躲着的强盗，冲我来吧！

与我搏斗吧，胸膛对胸膛，
你会看到，我如何将你扔出！”
他想将门打开，
他想将门闩挪动。

满族人的欢乐闪烁在
令人厌恶的脸上，
莱姐发呆愣住，沉默不语
只是一瞬，而后一切崩溃。

腾威突然吓破了胆
他用双手抓着耳朵……
是谁拽着耳朵？他的耳朵
就连母亲也未曾这样用力拉扯。

两条宽阔的车道
在草地的碧绿中依稀可见，
而飞龙的胡子
在身前驱除暗影。

这时两位大官
在家中的桌旁用膳，
他们之间坐着一位年老的大使
来自遥远的东京。

上了一百七十道菜
午餐结束了，
朋友们将美人带来
作为午餐的点缀。

仆人将孩子带到他们身边，
莱姐鞠了躬跑走了，
但腾威一点也不担心
他诵读经典的诗篇。

上桌的客人们
击打着节拍，
斗大的半个指甲
如明镜一般闪亮。

腾威朗诵的诗篇

月亮离开了山峦，
大海发出粼粼金光，
朋友们在狭长的小船上，
慢慢地品尝热酒。

看那轻云如何飘荡
如何穿过海面反射的光柱，
有几个人梦寐以求地认为
这是大汗夫人的火车。

而其他人相信——虔诚的人影
消失不见，去往天堂的树林；
还有人坚定地认为，
这是一群天鹅飞过。

腾威朗诵完了，大使
张开了嘴，准备好了提问，
鲜花与他的辫子
一同垂在桌子上。

腾威转身行屈膝礼
他的脸上写满迷惑，
莱姐在他面前大笑，
笑声如羚羊一般轻盈。

“我读不懂诗歌
但我想将你取悦，
我想将最明亮的花朵
放入到你的发辫中。”

父亲沉默不语，愤怒不已
因黑色鬈发女儿的恶作剧，
但大使微笑着
爽朗的微笑充满智慧。

“在这战争与革命的年代，
世界充满痛苦与悲惨，
一点童真的乐趣都没有，
没有比学习孔夫子更印象深刻。”

Перевод стихотворения Николая Гумилёва «Два сна» на китайский язык.

Два сна

I

Весь двор усыпан песком,
Цветами редкосными вышит,
За ним сиял высокий дом
Своей эмалевою крышей.

А за стеной из тростника,
Работы тщательной и тонкой,
Шумела Желтая река,
И пели лодочники звонко.

Лай-Це ступила на песок,
Обвороженная сияньем,
В лицо ей веял ветерок
Неведомым благоуханьем.

Как будто первый раз на свет
Она взглянула, веял ветер,
Хотя уж целых десять лет
Она жила на этом свете.

И благонравное дитя
Ступало тихо, как во храме,
Совсем неслышно шелестя
Кроваво-красными шелками.

Когда, как будто принесен
Из-под земли, раздался рокот.
Старинный бронзовый дракон
Ворчал на каменных воротах:

«Я пять столетий здесь стою,
А простою еще и десять,
Судьбу тревожную мою
Как следует мне надо взвесить.

Одни и те же на крыльце
Китаечки и китайчонки,
Я помню бабушку Лай-Це,
Когда она была девчонкой.

Одной приснится страшный сон,
Другая влюбится в поэта,
А я, семейный их дракон,
Я должен отвечать за это?»

Его огромные усы
Торчали, тучу разрезая,
Две тоненькие стрекозы
На них сидели, отдыхая.

Он смолк, заслыша тихий зов,
Лай-Це умильные моленья:
«Из персиковых лепестков
Пусть нынче мне дадут варенья!

Пусть в куче розовых камней
Я камень с дырочкой отрою,
И пусть придет ко мне Тен-Вей
Играть до вечера со мною!»

При посторонних не любил
Произносить дракон ни слова,
А в это время подходил
К ним мальчуган большеголовый.

С Лай-Це играл он во дворцы
Стояли средь одной долины,
И были дружны их отцы,
Ученейшие мандарины.

Дракон немедленно забыт,
Лай-Це помчалась за Тен-Веем,
Туда, где озеро блестит,
Павлины ходят по аллеям,

А в павильонах из стекла,
Кругом обсаженных цветами,
Собачек жирных для стола
Откармливают пирожками.

«Скорей, скорей, — кричал Тен-Вей, —
За садом в подземельи хмуром
Посажен связанный злодей,
За дерзость прозванный Манчжуром.

Китай хотел он разорить,
Но оказался между пленных,
Я должен с ним поговорить
О приключениях военных».

Пред ними старый водоём,
А из него, как два алмаза,
Сияют сумрачным огнём
Два кровью налитые глаза.

В широкой рыжей бороде
Шнурками пряди перевиты,
По пояс погружён в воде,
Сидел разбойник знаменитый.

Он крикнул: «Горе, горе всем!
Не посадить меня им на кол,
А эту девочку я съем,
Чтобы отец её оплакал!»

Тен-Вей, стоявший впереди,
Высоко поднял меч картонный:
«А если так, то выходи
Ко мне, грабитель потаённый!

Борись со мною грудь на грудь,
Увидишь, как тебя я кину!»
И хочет дверь он отомкнуть,
Задвижку хочет отодвинуть.

На отвратительном лице
Манчжура радость засияла,
Оцепенелая Лай-Це
Молчит — лишь миг, и всё пропало.

И вдруг испуганный Тен-Вей
Схватился за уши руками…
Кто дёрнул их? Его ушей
Не драть так сильно даже маме.

А две большие полосы
Дрожали в зелени газона,
То тень отбросили усы
Назад летящего дракона.

А дома в этот миг за стол
Садятся оба мандарина
И между них старик, посол
Из отдалённого Тонкина.

Из ста семидесяти блюд
Обед закончен, и беседу
Изящную друзья ведут,
Как дополнение к обеду.

Слуга приводит к ним детей,
Лай-Це с поклоном исчезает,
Но успокоенный Тен-Вей
Стихи старинные читает.

И гости по доске стола
Их такт отстукивают сами
Блестящими, как зеркала,
Полуаршинными ногтями.

Стихи, прочитанные Тен-Веем

Луна уже покинула утёсы,
Прозрачным море золотом полно,
И пьют друзья на лодке остроносой,
Не торопясь, горячее вино.

Смотря, как тучи лёгкие проходят
Сквозь лунный столб, что в море отражён,
Одни из них мечтательно находят,
Что это поезд богдыханских жён;
Другие верят — это к рощам рая
Уходят тени набожных людей;
А третьи с ними спорят, утверждая,
Что это караваны лебедей.

———

Тей-Вей окончил, и посол
Уж рот раскрыл, готов к вопросу,
Когда ударили о стол
Цветок, в его вплетённый косу.

С недоуменьем на лице
Он обернулся приседая,
Смеётся перед ним Лай-Це,
Легка, как серна молодая.

«Я не могу читать стихов,
Но вас порадовать хотела
И самый яркий из цветов
Вплела вам в косу, как умела».

Отец молчит, смущён и зол
На шалость дочки темнокудрой,
Но улыбается посол
Улыбкой ясною и мудрой.

«Здесь, в мире горестей и бед,
В наш век и войн и революций,
Милей забав ребячих — нет,
Нет грубже — так учил Конфуций».