Заметки к Гондле

  • Дата:
Источник:
  • Архив А. М. Горького ИМЛИ РАН. Фонд А. Н. Тихонова. Оп. 2. Ед. хр. 568. 4 лл.
теги: пьесы, статьи, Гондла

Архив А. М. Горького ИМЛИ РАН. Фонд А. Н. Тихонова. Оп. 2. Ед. хр. 568. 4 лл. (приложение к машинописи поздней редакции «Гондлы», созданной для проекта «исторических картин»).

Пьеса «Гондла» задумана и написана мною в первой половине 1916 года. В основание ее положен цикл легенд, приводимых Арбуа де Жубанвилем в его Истории Кельтской Литературы1, где говорится о горбатом принце Гондле, или Кондле, жившем во втором веке по Р.Х. в Ирландии, о его несчастьях и отъезде на Mag Melt (Острова Блаженства) в таинственной стеклянной ладье. И образ, и история мною очень изменены. Мотив духовных превращений девушки, кроткой ночью и жестокой днем, взят мною из Андерсена2, а очень распространенный мотив насильника, проникающего в спальню невесты под видом жениха, — из народной шведской песни «Лаге и Йо»3. Замечу еще, что изобретенное мною тайное имя героини Лаик, по указанию профессора А. А. Смирнова4, крайне близко к кельтскому слову Лаих, что значит герой, богатырь5. Жара в Исландии и описанья Ирландии как южной страны не должны смущать никого, потому что в описываемые мною времена гольфштрем6 подходил к этим странам много ближе, чем теперь, и это, конечно, отражалось на их климате.

В теме Гондлы меня прежде всего заняло сопоставленье [пр<отивупоставленье>] не только двух цивилизаций, языческой и христианской, но двух рас, германской и кельтской7, и, чтобы особенно выявить их различье, я счел возможным ввести в пьесу момент тотемизма8, в общем мало наблюдаемый у европейских народов. Однако сопоставленье это в постановке не должно переходить в противупоставленье. Ирландцы славились как воинственная нация, и у них христианство никогда не ослабляло воли к победе, или воли к борьбе. Гондла смел, решителен, но мало приспособлен к практической деятельности, потому что соразмеряет свои поступки не с данностью, а с отвлеченными идеями. Пока он убежден, что он королевский сын, он считает, что всякая непокорность ему лишь недоразуменье, отказывается от поединка, как от дела, несовместного с величьем королевской задачи (вспомним отказ Иоанна Грозного от поединка со Стефаном Баторием), угрожает врагам самоубийством, веря, что для них страшнее смерти участие в гибели короля. Его страх перед волчьим воем объясняется чисто физическим отвращеньем человека, считающего своим тотемом лебедя, к тотему врагов. Зато, узнав в третьем действии истину о своем происхожденьи, он теряет почву под ногами и настолько ошеломлен, что без слова возраженья выполняет самые унизительные требования врагов; только в четвертом действии им овладевает пророческий экстаз, заставляющий его утверждать свою ценность несмотря ни на что, только во имя своего мученичества. По отношенью к герою пьеса является крестным путем Гондлы и заканчивается его апофеозом. Режиссеру следует иметь в виду, что хотя Гондлу и называют горбатым, но он только сутуловат9, подобно Ричарду Третьему.

Характер героини проще, хотя и усложнен внешне разделеньем дневной Леры и ночной Лаик. На самом деле мы видим только превращенье девушки в женщину, нежную во втором действии, могучую и страстную в третьем и величественную в четвертом. Из-за нее-то пьеса и делится на четыре части — ночь, утро, день и вечер Леры. Для Гондлы она благословенье и проклятье, высшая боль и высшая радость, рок, ведущий к гибели и славе одновременно10, и прообразом ее служит волшебная лютня, полная сладких звуков, но скликающая волков. Это роль для артистки с сильным темпераментом и обширным репертуаром. Страшнее всего здесь была бы наклонность к декламации, потому что Лера не изрекает сентенций и каждое ее слово воля, пронизанная чувством.

На остальных действующих лицах нет надобности задерживаться слишком долго. Режиссер, я думаю, и сам заметит, что в Снорре преобладает тип придворного, осторожного и порой благожелательного, тогда как в Груббе виден нерассуждающий и жестокий северный воин. Лаге в душе такой же подданный, как Гондла властитель; он повинуется старшим, Снорре и Груббе, и узнав, что Гондла все-таки королевский сын, решительнее других переходит на его сторону. Черты грубого благородства то там, то сям мелькают в его репликах. Имя Ахти заимствовано мною из Калевалы, где оно является прозвищем хитреца Леминкайнена. И [его] лютня, принесенная «из финской страны», и наклонность к колдовству, которым славились среди северных народов финны, намекают на то, что это действующее лицо является выходцем из Финляндии. Конунг лишен индивидуальных черт, это просто властитель, который с обычными приемами пытается подойти к неожиданным событиям. Может быть, в нем следовало бы подчеркнуть известную долю старческой болтливости.

Завязкой пьесы является только последняя сцена первого акта [действия]. Всё предыдущее только установка положенья и характеров. Во втором и третьем акте развивается действие, сперва усложненное двойной перипетией — передачей Гондле волшебной лютни и превращеньем норвежцев в волков, — затем узнаваньем в рассказе Груббе. Это судьба всех не пятиактных пьес, что приходится перипетию и узнаванье вплетать в действие11. Развязке посвящен четвертый акт, конец которого (сцена после смерти Гондлы) переходит в мистерию. В сценическом отношении симметрия намеренно иная. В первом и втором акте мы видим главным образом выходы, постепенное обезлюживанье сцены, тогда как в третьем и четвертом, наоборот, появленья, постепенное наполненье сцены. Некоторые явленья как бы перекликаются между собой, напр. сцена ненависти норвежцев к Гондле, тотчас после суда, и сцена их покорности в четвертом акте [действии], или же Гондла и Лера в первом акте и Лера и Лаге в третьем. Я уверен, что режиссер аналогичным расположеньем фигур сумеет выявить эту черту пьесы.

Теперь о стихотворном размере пьесы. Насколько мне известно, «Гондла» первая и единственная пьеса, написанная анапестом. Я совершенно сознательно выбрал именно этот размер [его], потому что, хотя он и лишен многообразия и подвижности двусложных размеров, он стремителен, крепок, певуч, в нем слышатся то грохоты моря, то колокольные звоны, две музыкальные темы пьесы. Для культурных актеров он не может представить затрудненья, хоть, может быть, им придется отказаться от вычерчиванья общего психологического рисунка фразы и перенести центр тяжести на отдельные слова. Но, так как это придаст лишь своеобразье их игре, не ослабив ее качества, я верю, что они будут мне за это благодарны.

Если тон актеров и должен быть повышенным, то это ни в какой мере не относится к художнику. Необходимо помнить, что время мирное и норвежцы у себя дома, поэтому никаких доспехов им не полагается и вооружены они самое большее короткими мечами. Замок в первом и втором действии бревенчатый, потемневший от времени, без всяких украшений. Гондла и Лера, как новобрачные, в светлых праздничных одеждах, и ирландцы залиты золотом, как подобает воинам, выступающим в роли послов. Если технические средства позволят, надо показать в конце пьесы ладью12, так чтобы последние слова Леры звучали уже с нее. Музыкальный аккомпанемент во втором и третьем актах представляется мне сложным и богатым, но несколько заглушенным, точно доносящимся издалека, чтобы не заглушать голоса говорящих.

Примечания (В. Б. Зусева-Озкан, см. материалы по теме):

1. Речь идет о т.н. «Лейнстерском цикле» ирландских саг (известен также как цикл Финна или Ойсина), а точнее, о саге «Путешествие Кондлы Горбатого, сына Конда Ста-Битв» (Voyage de Condle le Bossu, Fils de Cond Egal-A-Cent-Guerriers // Jubainville H. D ’Arbois de. Cours de litterature celtique. T. 5: Vepopee celtique en Irlande; t. 1. Paris: Ernest Thorin. 1892. P 385-390).
2. Из сказки «Дочь болотного царя».
3. Точнее, из норвежской народной песни. Гумилёв был знаком с ней по изданию: Лаге и По // Древне-северные саги и песни скальдов в переводах русских писателей. СПб.: Глазунов, 1903. (Русская классная библиотека. Сер. 2. Вып. 25). С. 198-202.
4. Александр Александрович Смирнов (1883-1962) — литературовед-медиевист, ученик Анри д’ Арбуа де Жюбенвиля. Под его редакцией в издательстве Academia вышло издание: Ирландские саги / Пер., предисл., вступ. ст. и коммент. А. А. Смирнова. Л., 1929. (2-е изд., испр. — М; Л., 1933).
5. Имя Лера имеет сходную «богатырскую» семантику, если возводить его к полной форме «Валерия» (от лат. valere — «быть сильным, здоровым»), что указывает на достаточно внешний характер «двуипостасности» героини (о чем сам Гумилёв пишет далее). Оно, возможно, восходит к заглавной героине стихотворной сказки некоего Николая Кронидова «Принцесса Лера», опубликованной в Санкт-Петербурге в 1911 г. с иллюстрациями известного художника Николая Калмакова, который позднее оформлял и книги самого Гумилёва: «Шатер» (Ревель, 1921) и «Дитя Аллаха» (Берлин, 1922). Постоянный мотив оформления сказки — узоры из кельтской плетенки и элементов скандинавского звериного орнамента, т.е. сочетающие признаки тех двух культур, которые занимают Гумилёва в «Гондле». Что касается собственно текста сказки, то и в нем можно усмотреть моменты сходства, пусть и достаточно отдаленного: завязкой в обоих случаях служит женитьба принца, который представлен не как воин и правитель, а как мечтатель и визионер; героиня блуждает по лесу и стремится скрыться от враждебных сил, нечисти, среди которой и «злые волки»; при этом — к вопросу о «двуприродности» героини — и она сама отчетливо принадлежит иному миру: трон ее «во мху», в лесу, а дальнейшее развитие действия связано с ее особым отношением к пауку.
6. Гольфстрим.
7. Та же проблематика отразилась в пьесе Г. Ибсена «Богатырский курган», ее герой даже имеет сходное имя — Гандальф. Подробное сопоставление двух пьес, позволяющее с уверенностью говорить о «Богатырском кургане» как об одном из источников «Гондлы», осуществлено в статье: Rusinko Е. Rewriting Ibsen in Russia: Gumilyov’s dramatic poem “Gondla” // The European Foundations of Russian Modernism. Studies in Slavic Language and Literature. Vol. 7. Studies in Russian and German. Yol. 4. 1991. R 189-218. Об ибсеновском влиянии Гумилёв в заметках умалчивает, как и о ряде других источников.
8. Речь идет о лейтмотивном противопоставлении «волков»-исландцев и «лебедей»-ирландцев.
9. Это авторское пояснение противоречит мотивировке отказа Гондлы от поединка, данной в тексте пьесы: «Я горбат, вы забыли про то. / По закону калеку не может / К поединку принудить никто» (Гумилёв Н.С. Собрание сочинений. Т. 5: Драматургия (1911-1921). М.: Воскресенье, 2004. С. 120). Вообще мотив горбатости Гондлы Гумилёв позаимствовал из названия ирландской саги о королевиче Кондле во французском переводе Арбуа де Жюбенвиля (хотя в самой саге о горбе ничего не говорится и королевича даже называют прекрасным): «Voyage de Condle le Bossu, fils de Cond Egal-A-Cent-Guerriers». В опубликованном в 1929 г. русском переводе А. Смирнова сага уже называется «Исчезновение Кондлы Прекрасного, сына Конда Ста-Битв». Полемический экскурс Арбуа де Жюбенвиля на тему правильного перевода прозвища королевича Кондлы можно найти в журнале Revue Celtique за 1909 г.: «В Revue de philologie franQaise et de litterature г-на Леона Кледа, т. XXI, с. 277-284, г-н Фердинанд Лот сближает Эхтру о Кондле (или “Приключения Кондлы”) с рассказом о похищении Генгальха в Vita sancti Tutguali episcopi (Жизнь се. епископа Тудуала), гл. 33. Эти две легенды, одна ирландская, другая бретонская, повествуют о том, как фея, явившаяся из моря, забрала с собой молодого человека. Г-н Фердинанд Лот предлагает исправить на coin (“красивый”, “прекрасный”) эпитет cairn, родительный падеж, единственное число от camm (“неправильный”, “кривой”), поставленный вслед за именем Кондлы в издании г-на Виндиша. Это очень соблазнительно, но в поддержку этого исправления <...> невозможно привести ни одной рукописи. Кондла имел, как представляется, два прозвища: Riiad (“Красный”), которое появляется во всех манускриптах, и cam, правильнее camm (“неправильный”, “кривой”), которое <...> стоит в родительном падеже в заглавии, данном двумя рукописями: 1) Книга Бурой Коровы, с. 120, стлб. 1., стр. 3; 2) манускрипт Британской библиотеки 5280, фолио 65 версо (Британский музей). Первая из этих рукописей, самая древняя из всех, датируется примерно 1100 г., вторая XV в. Исправление, предложенное г-ном Ф. Лотом, не опирается ни на один из известных <. ..> манускриптов. Невозможно оспаривать, что оно крайне изобретательно. Г-н Фердинанд Лот, высокий, молодой и красивый, без удивления увидел бы юную прекрасную фею влюбленной в него и притязающей его похитить; он полагал, что старички вроде г-на Виндиша и особенно редактора Revue Celtique были бы безумны, если бы надеялись на такую же удачу, и он не может видеть без негодования, как эти два автора допускают, чтобы так повезло горбуну. Он не обращает внимания на то, что фея, о которой говорится в ирландской саге, — это божество смерти; что смерть похищает горбунов точно так же, как и остальных, иногда даже раньше, чем остальных, и, возможно, что именно потому, что он был горбуном, из двух наиболее известных сыновей Конда Ста-Битв Кондла умер первым, оставив одиноким своего брата Арта» (Revue Celtique. 1909. Vol. XXX. R 114). А.А. Смирнов в противоположность Жюбенвилю утверждал, что «все герои, попадающие в “блаженную страну”, — Бран, Кондла, Майльдуйн, Кухулин, Кормак, — достигают ее при жизни; и нет никаких указаний на то, чтобы они встретили там своих родичей. Вообще она — обиталище не душ умерших, а богов или сидов, которые в этом отношении, как и во многих других, подверглись взаимному смешению» (Ирландские саги... С. 36-37). У Гумилёва «Острова Блаженства» однозначно ассоциируются со смертью (см. также стихотворение «Я не буду тебя проклинать...»).
10. Традиционный для Гумилёва комплекс мотивов, связанный с героиней, спроецированной на образ валькирии, воительницы (см. также стихотворения «Поединок» и «Ольга»). Она неизменно оказывается вестницей смерти для героя, который при этом связан с ней отношениями любви или влечения, а отнюдь не вражды. Главное же, во всех случаях такая героиня как бы способствует проявлению «я» героя, которое оказывается для него смертельным и в то же время им ожидаемым и благословляемым.
11. Гумилёв пользуется здесь аристотелевскими терминами, но понимает их довольно своеобразно. Аристотель перипетией называет «перемену происходящего к противоположному, и притом <...> по вероятности или необходимости. <...> ...самые лучшие узнавания те, которые соединены с перипетиями, как, например, в “Эдипе”» (Аристотель. Поэтика// Аристотель. Этика. Политика. Риторика. Поэтика. Категории. Минск: Литература, 1998. С. 1079-1080). Т.е. правильнее было бы называть перипетией перемену положения Гондлы от изгнанника, почитающегося безродным калекой, к наследнику ирландского престола. Между тем передача Гондле лютни и превращенье норвежцев в волков настоящего влияния на ход действия не оказывают.
12. Образ восходит к ирландской саге об исчезновении королевича Кондлы, ср. также в незаконченной пьесе Гумилёва «Красота Морни» по мотивам ирландских саг, где «юноша-прозорливец» и поэт Дайра утверждает свою принадлежность к посвященным в монологе, перечисляющем прочитанные им книги поэзии: «Какие книги назвать вам из тех, что я прочитал? я назову Песнь Стеклянной Ладьи и Солнце Страны Блаженных» (Гумилёв Н.С. Собрание сочинений. Т. 5... С. 304). Учитывая «викингский» колорит пьесы и смерть героя, образ ладьи отсылает еще и к погребальному обряду сожжения в ладье и к образу воительницы Брюнхильд (один из прототипов Леры), взошедшей на костер вместе с телом Сигурда, а также к другому источнику пьесы Гумилёва — роману Р. Хаггарда «Эрик Светлоокий».