Жизнь и стихи Николая Гумилёва

  • Дата:
Материалы по теме:

Галерея
теги: документы, Николай Некрасов

В 1926 году в книге «Некрасов» К. И. Чуковский опубликовал свою знаменитую анкету «Современные поэты о Некрасове». На вопросы анкеты ответил в 1919 году Н. С. Гумилёв. Его мысли о поэзии Некрасова, глубоко продуманные и предельно точно сформулированные, поражают и многое объясняют в творчестве самого Н. Гумилёва, прошедшего путь от романтической декоративности ранней экзотической лирики до щемящей простоты стихотворений, составлявших его последний сборник «Огненный столп». Вот как ответил Гумилёв на некоторые вопросы анкеты:


«1. Любите ли вы стихотворения Некрасова. — Да. Очень. 2. Какие стихотворения Некрасова вы считаете лучшими. — Эпическо — монументального типа: «Дядя Влас», «Адмирал-вдовец». «Генерал Федор Карлыч фон Штубе», описанье Тарбагатая в «Саше», «Княгиня Трубецкая» и др. (…)

6. Как вы относились к Некрасову в юности. — Некрасов пробудил во мне мысль о возможности активного отношения личности к обществу, пробудил интерес к революции».

Эти признания, достаточно неожиданные для поэта, чье творчество принято возводить к французским «парнасцам» и русским символистам старшего поколения, связывать с именами Киплинга и Жерара де Нерваля, еще раз заставляют вспомнить слова проницательного А. Блока, писавшего:

«Писатель — растение многолетнее… душа писателя расширяется периодами, а творение его — только внешние результаты подземного роста души. Поэтому путь развития может представляться прямым только в перспективе, следуя же за писателем по всем этапам пути, не ощущаешь этой прямизны и неуклонности, вследствие остановок и искривлений».

По необходимости пунктирно говоря о пути Н. Гумилёва, от пышной яркости образов к графической четкости и строгости рисунка стихотворений, будем иметь в виду эти слова Блока, поэта, высоко ценимого Гумилёвым и в то же время чуждого ему.

Н. С. Гумилёв родился в Кронштадте в 1886 году, в семье морского врача. Вскоре его отец вышел в отставку, и семья переехала в Царское Село. Стихи и рассказы Гумилёв начал писать очень рано, а впервые в печати его стихотворение появилось в газете «Тифлисский листок» в Тифлисе, где семья поселилась в 1900 году. Через три года Гумилёв возвращается в Царское Село и поступает в 7-й класс Николаевской гимназии, директором Которой был замечательный поэт и педагог И. Ф. Анненский, оказавший большое влияние на своего ученика. Учился Гумилёв, особенно по точным наукам, плохо, он рано осознал себя поэтом и успехи в литературе ставил для себя единственной целью. Окончив гимназию, он уехал в Париж, успев выпустить до этого первый сборник «Путь конквистадоров». Эту книгу юношеских стихов он, видимо, считал неудачной и никогда не переиздавал ее.

В Париже Гумилёв слушал лекции в Сорбонне по французской литературе, изучал живопись и издал три номера журнала «Сириус», где печатал свои произведения, а также стихи царскосельской поэтессы Анны Горенко (будущей знаменитой Анны Ахматовой), ставшей вскоре его женой.

В 1908 году в Париже вышла вторая книга Гумилёва «Романтические цветы». Требовательный В. Брюсов, сурово оценивший первый сборник поэта, в рецензии на «Романтические цветы» указал на перспективу пути молодого автора: «Может быть, продолжая работать с той упорностью, как теперь, он сумеет пойти много дальше, чем мы то наметили, откроет в себе возможности, нами не подозреваемые».

Приехав в Россию, Гумилёв сближается с Вяч. Ивановым, под руководством которого была создана так называемая «Академия стиха». Одним из инициаторов ее организации стал Гумилёв. В основанном С. Маковским журнале «Аполлон» он начинает постоянно печатать свои «Письма о русской поэзии», собранные в 1923 году Г. Ивановым в вышедший в Петрограде отдельный сборник.

Эта книга исключительно поэтической критики занимает особое место в истории русской критической мысли. Статьи и рецензии, вошедшие в нее, писал большой поэт н страстный теоретик стиха, человек безупречного поэтического слуха и точного вкуса. Обладая безусловным даром предвидения, Гумилёв-критик намечает в своих работах пути развития отечественной поэзии, и мы сегодня можем убедиться, как точен и прозорлив был он в своих оценках. Георгий Иванов был безусловно прав, когда писал, что Гумилёв-поэт и Гумилёв-критик неразрывны и «расценивать их значение порознь почти невозможно». Это случай нечастый, особенно в русской литературе, и тем значительнее и важнее для нас все. созданное Гумилёвым-критиком, настоящим рыцарем поэзии. Свое понимание поэзии он выразил в самом начале своей программной статьи «Анатомия стихотворения», открывающей сборник «Письма о русской поэзии». «Среди многочисленных формул, определяющих существо поэзии, выделяются две, — писал Н. Гумилёв, — предложенные поэтами же. задумывающимися над тайнами своего ремесла. Формула Колриджа гласит: «Поэзия есть лучшие слова в лучшем порядке». И формула Теодора де-Банвиля: «Поэзия есть то, что сотворено и, следовательно, не нуждается в переделке». Обе эти формулы основаны на особенно ярком ощущении законов, по которым слова влияют на наше сознание. Поэтом является тот, кто «учитывает все законы, управляющие комплексом взятых им слов». Именно это положение и лежит в основе той громадной работы, которую после революции проводил Гумилёв с молодыми поэтами, настойчиво обучая их технике стиха, тайнам того ремесла, без которого, по его мнению, настоящая поэзия невозможна. Он усердно прививал молодым литераторам поэтическую культуру, закладывая основу, на которой только и может расцвести истинная поэзия. Гумилёв хотел написать теорию поэзии, этой книге не суждено было родиться, и отношение его к «святому ремеслу» поэзии сконцентрировано в нескольких статьях и рецензиях, составивших «Письма о русской поэзии».

В поздней, жесткой статье «Без божества, без вдохновенья» Блок резко и часто несправедливо возражал против теоретических построений Гумилёва, полемически заостряя и интерпретируя его мысли. «Сопоставляя старые и новые суждения Гумилёва о поэзии, — писал Блок, — мы можем сделать такой вывод: поэт гораздо лучше прозаика, а тем более литератора, ибо он умеет учитывать формальные заказы, а те — не умеют… Мне хочется крикнуть, что Данте хуже газетного хроникера, не знающего законов; что поэт вообще — богом обделенное существо, а «стихи в большом количестве вещь невыносимая», как сказал однажды один умный литератор…» В этой скрытой полемике отчетливо отразились две стороны искусства поэтического сознания, спроецированного на критику. Максималистский романтизм, стихийность и обостренное ощущение вселенских катастроф и потрясений, свойственное Блоку, не могло примириться с трезвым, аналитическим, научным подходом к явлениям поэзии Гумилёва.

Отношения Блока и Гумилёва, которых традиционно признано считать антагонистами, заслуживают подробного и тщательного анализа. За их взаимным неприятием и отчужденностью скрывается гораздо большее, чем только личная неприязнь и разное отношение к литературе. На примере этих двух художников внимательный исследователь может попытаться постичь два типа поэтического сознания, отчетливо проявившегося на грани веков. Но это работа будущего.

В 1910 году Гумилёв женился на А. А. Горенко, а осенью этого года впервые отправился в Абиссинню, совершив трудное и опасное путешествие. «Я побывал в Абиссинии три раза, и в общей сложности я провел в этой стране почти два года. Я прожил три месяца в Харраре. где я бывал у раса (дэджача) Тафари, некогда губернатора этого города. Я жил также четыре месяца в столице Абиссинии, Аддис-Абебе, где познакомился со многими министрами и вождями и был представлен ко двору бывшего император.) российским поверенным в делах в Абиссинии. Свое последнее путешествие я совершил в качестве руководителя экспедиции, посланной Российской Академией наук», — писал в «Записях об Абиссинии» Николай Степанович Гумилёв. Судьба дневника Гумилёва, в котором он описал свое третье путешествие в Африку, загадочна и интересна. Этнографические коллекции, привезенные Гумилёвым в Россию в 1913 году, давно и подробно описаны, известны и письма его из путешествия, в государственных архивах и частных собраниях хранится немало материалов, связанных с африканскими приключениями, опубликованы стихи и рассказ «Африканская охота». Что же касается дневника, то он, казалось, исчез бесследно в бурях войн н революций.

Но недавно известный советский ученый-историк Лев Николаевич Гумилёв сообщил нам, что «Африканский дневник» его отца хранится у О. Н. Высотского, младшего сына поэта.

«Африканский дневник» Гумилёва находился ранее у его матери в усадьбе Слепнево, при переезде семьи в город Бежецк, как предполагает О. Н. Высотский, часть листов была потеряна. Сохранилась тетрадь объемом в 28 страниц, исписанная очень мелким почерком. Это, видимо, первая часть большой рукописи, посвященная путешествию по Абиссинии (так тогда именовалась Эфиопия), своеобразный «Абиссинский дневник». Возможно, будет найдена и другая часть дневника, которая несколько десятилетий назад была в поле зрения исследователей и о которой упоминает Анна Андреевна Ахматова. К современному владельцу дневник попал в 1951 году от сводной сестры Н. С. Гумилёва А. С. Сверчковой. В дневнике есть эпизод «Ловля акулы», опубликованный самим Гумилёвым в журнале «Нива» и вошедший в рассказ «Африканская охота». Об этом фрагменте Гумилёв писал Ахматовой из Джибути: «Мой дневник идет успешно, и я пишу его так, чтобы прямо можно было печатать. В Джидде с парохода поймали акулу: это было действительно зрелище. Оно заняло две страницы дневника». Так как в сохранившейся тетради есть именно эти две страницы, мы можем с уверенностью утверждать, что перед нами часть того самого «Африканского дневника» Гумилёва, который он не успел напечатать, вернувшись из экспедиции 1913 года.

Свое путешествие в Абиссинию Гумилёв описал в одном из лучших стихотворений — «Пятистопные ямбы», носящем отчетливо выраженный автобиографический характер н вошедшем в сборник «Колчан»:

Я помню ночь, как черную наяду,
В морях под знаком Южного Креста.
Я плыл на юг; могучих волн громаду
Взрывали мощно лопасти винта,
И встречные суда, очей отраду,
Брала почти мгновенно темнота.
. . . . . . . . . . . . . . . .
Но проходили месяцы, обратно
Я плыл и увозил клыки слонов,
Картины абиссинских мастеров,
Меха пантер — мне нравились их пятна —
И то, что прежде было непонятно,
Презренье к миру и усталость снов.

Можно только восхищаться любовью русского поэта, путешественника, к великому континенту, его людям и культуре. Он трижды приходил в Африку как настоящий друг, исследователь-этнограф, и не как конквистадор — завоеватель. До сих пор в Эфиопии сохраняется добрая память о Н. Гумилёве. Африканские стихи Гумилёва, вошедшие в подготовленный им сборник «Шатер», и сухи я точная проза дневника — дань его любви к Африке.

Оглушенная ревом и топотом,
Облеченная в пламя и дымы,
О тебе, моя Африка, шепотом
В небесах говорят серафимы.

И твое раскрывая Евангелье,
Повесть жизни ужасной и чудной,
О неопытном думают ангеле,
Что приставлен к тебе, безрассудной.

Про деянья свои и фантазии,
Про звериную душу послушай,
Ты, на дереве древнем Евразии
Исполинской висящая грушей.

На первом издании сборника стихотворений «Шатер», вступлением к которому является процитированное стихотворение, было авторское посвящение: «Памяти моего товарища в африканских странствиях Николая Леонидовича Сверчкова».

Н. Л. Сверчков, племянник Гумилёва, после возвращения подготовил свои путевые дневники для публикации в издательстве 3. Гржебина. Но во время революции рукопись исчезла.

В архиве О. Н. Высотского сохранилась уникальная запись сестры Н. Гумилёва А. С. Сверчковой об экспедиции, основанная на рассказах Н. Сверчкова:

«Это путешествие оба они описали в своих дневниках, которые, к сожалению, сохранились не полностью. Особенно жаль трудов Коли Маленького (так в семье звали Н. Л. Сверчкова. — В. Е.), который, будучи смертельно больным, все-таки описал очень подробно все приключения, случившиеся с ними в стране Галла. Эту рукопись купил у него издатель, но во время революции и издатель, и рукопись с многочисленными снимками пропали.

Н. С. (Гумилёв. — В. Е.) и в дикой Африке никогда не терял присутствия духа. Так, рассказывал Коля Маленький, понадобилось им найти человека — проводника, знающего французский язык. Отцы-иезуиты прислали несколько молодых людей, но никто из них не пожелал идти в неизведанные места к дикарям. Нашелся один — Фасика, который даже знал несколько слов по-русски. Но вот беда: его не пускала тетка, и в то время, когд:1надо было выступать каравану, прислала людей, чтобы его увести. Начался спор, Фасику тянули вправо, тянули влево, и неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы вдруг не появился какой-то абиссинец, размахивающий палочкой над головой. Н. С., долго не думая, вырвал у него из рук палочку и замахнулся на него. «Что вы, что вы, — закричал Фасика, — ведь это же судья!» Все кончилось вполне благополучно, судья, рассмотрев бумаги, разрешил взять переводчика и даже подарил Н. С. свою палочку, знак своего могущества, после чего все отправились к тетке Фасики, где засиделись до заката солнца. Как везде в тропических странах, сразу же спустилась страшная темнота. Возвращались в лагерь при свете факелов, и Коля М. вдруг обнаружил, что Н. С. где-то отстал. Как найти его в непроницаемой тьме среди зарослей, когда кругом слышно рычание зверей и хохот гиен? Оказалось, что он устал, сел отдохнуть и нечаянно заснул.

В другой раз подошли к реке Уэби. Вместо моста была устроена переправа таким образом: на одном берегу и на противоположном были 2 дерева, между ними был протянут канат, на котором висела корзина. В нее могли поместиться 3 человека и, перебирая канат руками, двигать корзину к берегу. Н. С. очень понравилось такое оригинальное устройство. Заметив, что деревья подгнили или корни расшатались, он начал раскачивать корзину, рискуя ежеминутно упасть в реку, кишащую крокодилами. Действительно, едва они вылезли из корзины, как одно дерево упало и канат оборвался.

В пути караван Н. С. встретился с двумя абиссинцами, которые шли к Гуссйну, чтобы он помог им отыскать пропавшего мула. Н. С. заинтересовался и повел караваи к жилищу пророка. По дороге туземцы рассказали ему много чудесного: как святой превратил неприятельское войско в камни, как гора перешла вслед за святым со старого места на новое и т.д. Гусейн принял европейцев с почетом, остался доволен поднесенными подарками, позволил им все осмотреть, но приказал зорко следить, чтобы они ничего не взяли, ни одного камушка, ни одной тряпочки. Для испытания греховности человека служили два больших камня, между которыми был узкий проход. Надо было раздеться догола и пролезть между камнями. Если кто застревал, то умирал в страшных мучениях, и никто не смел протянуть ему руки, никто не смел подать ему кусок хлеба или чашку воды. В этом месте валялось немало черепов и костей. Как ни отговаривал дядю Коля Маленький, он все-таки рискнул сделать опыт — пролезть между камнями. Коля Маленький говорил, что он боялся за дядю, как никогда в жизни. Это уже не смелость, а какое-то безрассудство! Все кончилось благополучно, и Коля Маленький поспешил увести караван подальше, пока дядюшка не выдумает еще какой-нибудь опыт».

Существует и поэтический эквивалент «Африканского дневника» Гумилёва. Это стихи, вошедшие в сборник «Шатер». Два из них — «Абиссиния» и «Галла» — наиболее близки путевым записям прекрасного русского поэта, мужественного человека, исследователя африканского континента.

Восемь дней от Харрара я вел караван
Сквозь Черчесские дикие горы
И седых на деревьях стрелял обезьян,
Засыпал средь корней сикоморы.
На девятую ночь я увидел с горы —
Этот миг никогда не забуду —
Там внизу, в отдаленной равнине, костры,
Точно красные звезды, повсюду.

Третья книга Гумилёва «Жемчуга» (1910) принесла ему широкую известность. Она была посвящена В. Брюсову, которого автор назвал учителем. Отмечая романтизм стихотворений, включенных в сборник, сам Брюсов писал: «…Явно окреп и его стих. Ученик И. Анненского, Вячеслава Иванова и того поэта, которому посвящены «Жемчуга», Н. Гумилёв медленно, но уверенно идет к полному мастерству в области формы. Почти все его стихотворения написаны прекрасно обдуманными и утонченно звучащими стихами».

А Вячеслав Иванов именно в «Жемчугах» увидел точки расхождения Гумилёва с учителем — Брюсовым и предрек молодому поэту иной путь. «Гумилёв, писал Вяч. Иванов, подчас хмелеет мечтой веселее и беспечнее, чем Брюсов, трезвый в самом упоении». Характерно, что именно с освобождением от влиянии

Брюсова связан поиск своего места в русской поэзии начала века таких разных поэтов, как Блок и Гумилёв. Преодолевая влияние признанного метра символизма, которого оба а свое время прямо называли своим учителем, Гумилёв и Блок выходили каждый на свой, единственный путь в русской поэзии.

Многие стихи «Жемчугов» популярны, но, конечно, прежде всего знаменитая баллада «Капитаны». Очень точно отметил в первой серьезной статье о творчестве Н. Гумилёва, появившейся в последнее время, А. Павловский, что «не случайно из всех ранних (доакмеистических) стихов именно «Капитанам» предстояло, оторвавшись от пристаней, тронуться в неизведанное, но живое литературное будущее». Именно в этом стихотворении проявилось неподражаемое умение Н. Гумилёва вырваться на простор истинной, вольной и свободной поэзии из тисков книжной романтики. Свежий ветер настоящего искусства наполняет паруса «Капитанов», безусловно, связанных с романтической традицией Киплинга и Стивенсона.

На полярных морях и на южных,
По изгибам зеленых зыбей,
Меж базальтовых скал и жемчужных
Шелестят паруса кораблей.

Быстрокрылых ведут капитаны,
Открыватели новых земель,
Для кого не страшны ураганы,
Кто изведал мальстремы и мель,

Чья не пылью затерянных хартий. —
Солью моря пропитана грудь,
Кто иглой на разорванной карте
Отмечает свой дерзостный путь.

Н. Гумилёв называл свою поэзию Музой Дальних Странствий. До конца дней он сохранил верность этой теме, и она при всем многообразии тематики и философской глубине поэзии позднего Гумилёва бросает совершенно особый романтический отсвет на его творчество.

Разгоревшаяся в 1910 году полемика вокруг символизма выявила глубинный кризис этого литературного направления. Как реакция на символизм возникло созданное Н. Гумилёвым и С. Городецким новое литературное течение — акмеизм, предтечей которого стало литературное объединение Цех Поэтов. Организационное собрание Цеха, на котором присутствовал А. Блок, состоялись на квартире С. Городецкого 20 октября 1911 года.

Акмеисты, противопоставляющие себя не только символистам, но и футуристам, организационно оформились вокруг Цеха Поэтов, издавая небольшой журнальчик «Гиперборей».

На щите акмеистов было начертано — «ясность, простота, утверждение реальности жизни». Акмеисты отвергали «обязательную мистику» символистов. «У акмеистов, — писал в журнале «Аполлон» С. Городецкий, — роза опять стала хороша сама по себе, своими лепестками, запахом и цветом, а не своими мыслимыми подобиями с мистической любовью или чем-нибудь еще».

Характерно отношение к акмеизму А. Блока, критика искреннего и точного: «Футуристы, — писал он, — в целом вероятно явление более крупное, чем акмеизм Последние — хилы, Гумилёва тяжелит «вкус», багаж у него тяжелый (от Шекспира до… Теофиля Готье), а Городецкого держат как застрельщика с именем: думаю, что Гумилёв конфузится и шокируется им нередко». Как мы уже упоминали.

в полемической статье «Без божества, без вдохновенья» Блок сформулировал свое отношение к акмеизму.

Не принимая в целом это направление, Блок ценил некоторые стихи Гумилёва. Об этом свидетельствует и письмо Блока, написанное после получения им сборника «Чужое небо»: «Многоуважаемый Николай Степанович! Спасибо Вам за книгу; «Я верил, я думал» и «Туркестанских генералов» я успел давно полюбить по-настоящему: перелистываю книгу и думаю, что полюблю еще многое…», — и сделанная Блоком в 1919 году дарственная надпись на его третьей книге стихотворений: «Дорогому Николаю Степановичу Гумилёву — автору «Костра», читанного не только «днем», когда я «не понимаю» стихов, но и ночью, когда понимаю».

Первая мировая война сломала привычный ритм жизни. Николай Гумилёв добровольцем пошел на фронт. Его храбрость и презрение к смерти были легендарны. Редкие для прапорщика награды — два солдатских «Георгия» — служат лучшим подтверждением его боевых подвигов. В сборнике «Колчан» нашли отражение темы войны:

И залитые кровью недели
Ослепительны и легки,
Надо мною рвутся шрапнели,
Птиц быстрей взлетают клинки.

Я кричу, и мой голос дикий,
Это медь ударяет в медь,
Я, носитель мысли великой,
Не могу, не могу умереть.

Словно молоты громовые
Или воды гневных морей,
Золотое сердце России
Мерно бьется в груди моей.

Говоря о военной лирике Гумилёва, нельзя не помнить о психологических особенностях его личности. Гумилёва не зря называли поэт-воин. Он не колеблясь записался добровольцем, сражался смело, порой был храбр до безрассудства. Он был прям и последователен в достижении цели. Современник поэта писал: «Войну он принял с простотою современной, с прямолинейной горячностью. Он был, пожалуй, одним из тех немногих людей в России, чью душу война застала в наибольшей боевой готовности».

О боевых приключениях он рассказал в «Записках кавалериста», печатавшихся в утреннем издании «Биржевых ведомостей», а позже, как бы подводя итог своей военной судьбы, писал в стихотворении «Память»:

Знал он муки голода и жажды,
Сон тревожный, бесконечный путь.
Но святой Георгий тронул дважды
Пулею нетронутую грудь.

Нельзя согласиться с теми, кто считает, что «патриотические» стихи Гумилёва военных лет практически не отличаются от шовинистической литературы той поры. Он изнутри видел и сознавал ужас войны, показывал его в прозе и стихах, а некоторая романтизация боя, подвига была особенностью Гумилёва — поэта и человека с ярко выраженным, редкостным, мужественным, рыцарским началом и в поэзии и в жизни.

В «Колчане» же начинает рождаться новая для Гумилёва тема — «о России». она лишь намечается в таких стихотворениях, как «Старые усадьбы», но уже завоевывает место в его творчестве, чтобы раскрыться в вышедшем уже после резолюции сборнике «Костер». Совершенно новые мотивы звучат здесь — творения и гений Андрея Рублева н кровавая гроздь рябины, ледоход на Неве и древняя Русь, Отдаленные отзвуки блоковской, опоясанной реками. Руси и даже «Пепла» Андрея Белого вдруг возникают в поэзии Гумилёва. Он постепенно расширяет и углубляет свои темы, а в некоторых стихотворениях достигает даже пугающем прозорливости, как бы предсказывая собственную судьбу:

Он стоит пред раскаленным горном,
Невысокий старый человек.
Взгляд спокойный кажется покорным
От миганья красноватых век.

Все товарищи его заснули,
Только он один еще не спит:
Все он занят отливаньем пули,
Что меня с землею разлучит.

Октябрьская революция застала Гумилёва за границей, куда он был командирован и мае 1917 года. Он жил в Лондоне и Париже, занимался восточной литературой, переводил, работал над драмой «Отравленная туника». В мае 1918 года он вернулся в революционный Петроград. Его захватила тогдашняя напряженная литературная атмосфера. И. Гумилёв вместе с А. Блоком, М. Лозинским, К. Чуковским и другими крупными писателями работает в созданном А. М. Горьким издательстве «Всемирная литература». Он выпускает там стихи А. К. Толстого со своим предисловием, пол его редакцией и частично в его переводах выходят произведения С. Колриджа, Р. Саути, «Баллады о Робин Гуде» и другие книги. Он читает лекции в литературных студиях, в Институте истории искусств, много занимается с молодыми поэтами. В 1918 году выходит шестой сборник Н. Гумилёва «Костер» н сборник переводов восточной поэзии «Фарфоровый павильон».

Последние прижизненные сборники стихов Н. Гумилёва изданы в 1921 году — это «Шатер» (африканские стихи) и «Огненный столп» (составлен поэтом).

Если в ранних сборниках Гумилёва ощущается связь его поэзии с творчеством французских поэтов-романтиков и русских символистов старшего поколения — экзотического К. Бальмонта и «объективного» В. Брюсова, то в стихотворениях «Костра» и «Огненного столпа» мы видим нового, «вершинного» Гумилёва, чье отточенное поэтическое искусство лидера акмеизма обогатилось простотой высокой мудрости, чистыми красками, мастерским использованием причудливо переплетающихся прозаически-бытовых и фантастических деталей для создания многомерного, глубоко символического художественного образа.

Поразительно, но в стихотворениях «Огненного столпа» Гумилёв как бы протянул руку отвергаемому им и теоретически обличаемому символизму. Поэт словно погружается в мистическую стихию, в его стихах вымысел причудливо переплетается с реальностью, поэтический образ становится многомерным, неоднозначным. Такие стихи, как «Шестое чувство», «Душа и тень», «Слово», «Заблудившийся трамвай», действительно знаменуют новую ступень поэзии Гумилёва, где он приближается к выражению того «несказанного», о котором не раз говорил Блок:

Шел я по улице незнакомой
И вдруг услышал вороний грай,
И звоны лютни, и дальние громы,
Передо мною летел трамвай,

Как я вскочил па его подножку,
Было загадкою для меня,
В воздухе огненную дорожку
Он оставлял н при свете дня.
. . . . . . . . . . . . . . .

Где я? Так томно и так тревожно
Сердце мое стучит в ответ:
Видишь вокзал, па котором можно
В Индию Духа купить билет?

Это уже новый романтизм, лирико-философское содержание которого значительно отличается от романтизма знаменитых «Капитанов», акмеистической «прекрасной ясности» и конкретности.

«Давно установлено, — замечает Д. С. Лихачев, — что, начиная с периода романтизма, личность поэта и его поэзия слиты». В лирике Гумилёва отчетливо воплотился психологический тип его личности — мужественного человека, умеющего и любящего смотреть в лицо опасности, бесстрашно бросающего вызов судьбе. Он так сам сказал о своей поли поэта в стихотворении-завещании «Мои читатели»:

…когда вокруг свищут пули.
Когда волны ломают борта,
Я учу их, как не бояться.
Не бояться и делать, что надо.

Николай Степанович Гумилёв жил и работал в сложную эпоху. Александр Блок писал в статье «Интеллигенция и революция»: «Революция, как грозный вихрь, как снежный буран, всегда несет новое и неожиданное: она жестоко обманывает многих: она легко калечит в своем водовороте достойного: она часто выносит на сушу невредимыми недостойных: но это ее частности, это не имеет ни общего направления потока, ни того грозного и оглушительного гула, который издает поток. Гул этот все равно всегда — о великом». И далее Блок, поэт-пророк, «человек бесстрашной искренности», говорит о высшем смысле «возмездия» во время революционного циклона, пролетающего над Россией: «Что же вы думали? Что революция — идиллия?, Что творчество ничего не разрушает на своем пути? Что народ — паинька?.. И, наконец, что так «бескровно» и так «безболезненно» и разрешится вековая распря между «черной» и «белой» костью, между «образованными» н «необразованными», между интеллигенцией и народом?»

Жизнь Н. С. Гумилёва трагически оборвалась в августе 1921 года. Долгие годы официально утверждалось, что поэт был расстрелян за участие и контрреволюционном, так называемом Таганцевском, заговоре. Но вот в журнале «Новый мир» № 12 за 1987 год появилась сообщение юриста Г. Л. Терехова, который в бытность его старшим помощником Генерального прокурора СССР и членим коллегии Прокуратуры СССР изучал по долгу службы все материалы дела Н. (.. [умилен.), находящиеся в архиве. По делу установлено, пишет Г. А. Терехов, преступление Гумилёва заключалось в том, что он «не донес органам Советской власти, что ему предлагали вступить в заговорщицкую офицерскую организацию, от чего он категорически отказался».

Никаких других обвинительных материалов, которые изобличали бы Гумилёва в участии в антисоветском заговоре, в том уголовном деле, по материалам которого осужден Гумилёв, нет. Там, повторяю, содержится лишь доказательство, подтверждающее недонесение им о существовании контрреволюционной организации. в которую он не вступил. Мотивы поведения Гумилёва зафиксированы в протоколе его допроса: пытался ею вовлечь в антисоветскую организацию его друг, с которым он учился и был на фронте. Предрассудки дворянской офицерской чести, как он заявил, не позволили ему пойти «с доносом».

Прекрасный художник, он оставил интересное и значительное литературное наследие, оказал несомненное влияние на развитие советской поэзии. Его ученикам и последователям, наряду с высоким романтизмом, свойственна предельная точность поэтической формы, так ценимая самим Гумилёвым, одним из лучших. русских поэтов начала XX века.

В нашей стране публикация творческого наследия Гумилёва возобновляется после долгого перерыва. Этот сборник составлен по материалам уникальной коллекции Гумилёвских материалов, собранных советским писателем П. Н. Лукницким. Он создатель замечательной летописи жизни и творчества Гумилёва, в работе над которой Лукницкому много помогала А. А. Ахматова. Материалы «Летописи» легли в основу вступительного биографического очерка к сборнику. Не претендуя на полноту охвата, сборник избранных произведений Н. С. Гумилёва достаточно объемно знакомит советского читателя с творчеством поэта, без которого невозможно представить картину развития отечественной литературы.


Материалы по теме:

🖼 Галерея