Мотив «Гибели зверя» в лирике В. Хлебникова и Н. Гумилёва
В статье впервые рассматривается значимый для поэтического сознания Н. Гумилёва и В. Хлебникова мотив. Общность выполняемых указанным мотивом функций не только позволяет констатировать сближение художественных систем двух очень разных поэтов, но и иллюстрирует характерную для начала XX в. тенденцию к философскому осмыслению истории и культуры, к мышлению символами и архетипами.
Начало XX в. характеризовалось пристальным вниманием к поэтике мифа, к богатству его выразительных и изобразительных возможностей. Мифологические образы и мотивы пронизывают всю культуру эпохи модерна, более того, предметом мифотворчества нередко становится сама жизнь. Трудно найти представителя искусства того периода, который не отдал бы в своём творчестве дани мифологизаторству, не прибегнул бы к использованию архетипов или «символов-мифов». В наибольшей степени стремление перерабатывать мифы и творить новую индивидуальную мифологию было свойственно символистам. Миф в художественно-философском сознании символистов играл ключевую роль. Закономерно, что большой интерес к мифологии проявляли Н. С. Гумилёв и В. В. Хлебников, испытавшие в своё время серьёзное влияние символизма.
Работы, направленные на исследование мифологической составляющей в творчестве В. Хлебникова и Н. Гумилёва, исчисляются десятками, и в то же время некоторые аспекты мифа в их произведениях (поэзии, прозе, драматургии) продолжают оставаться неизученными. В известных нам исследованиях, посвященных сопоставлению идейно-тематического содержания произведений Гумилёва и Хлебникова [1], указанный мотив основой для сравнения не является.
Отправной точкой для сопоставления мотива «гибели зверя» в лирике Гумилева и Хлебникова могут служить строки из двух их стихотворений, написанных в одном и том же 1911 г.
У Хлебникова:
Уж не одно тысячелетье,
Когда гонитель туч суровый Вырей
Гнал птиц лететь морозной плетью,
Птицы тебя знали, летя над Сибирью.
Тебя молнии били, твою шкуру секли ливни,
Ты знал ревы грозы, ты знал свисты мышей,
Но как раньше сверкают согнутые бивни
Ниже упавших на землю ушей. [2] («К трупу мамонта»).
У Гумилёва:
Там, в далёкой Сибири, где плачет пурга,
Застывают в серебряных льдах мастодонты,
Их глухая тоска там колышет снега,
Красной кровью — ведь их — зажжены горизонты» [3] («Современность»).
Очевидно, что здесь мы наблюдаем не просто перекличку на уровне отдельных образов, но почти буквально совпадение, фактически цитирование. Совпадает главный «герой» описания (мамонт и мастодонт — название одного и того же животного), совпадает место действия (Сибирь) и, наконец, совпадает судьба мамонта: он гибнет и гибнет от холода (у Гумилёва о застывании сказано прямо, у Хлебникова смерть от холода подразумевается). Истолкование мотива гибели зверя (в данном случае замерзания мамонта-мастодонта) невозможно без обращения к литературно-историческому контексту.
Вообще «палеонтологическая» тема была в большей мере характерна для поэтов-акмеистов, чем для какого бы то ни было другого течения в Серебряном веке. Пробуждение интереса к древним доисторическим существам: мамонтам, ящерам и пещерным тиграм — особенно сильно сказалось в творчестве М. Зенкевича, который в 1912 г. выпустил книгу «Дикая порфира», где воссоздавал ту самую предледниковую эпоху, когда на земле хозяйничали мастодонты, махайродусы и гигантские ящеры, а немногочисленные люди ютились в холодных пещерах.
Косматые — с загнутыми клыками —
Пасутся мамонты у мощных рек,
И в сумраке пещер под ледниками
Кремень тяжёлый точит человек... [4] («Тёмное родство», 1911).
Н. Гумилёву, разумеется, были известны произведения Зенкевича. Скорее всего, и Хлебников был знаком с этим и рядом других стихотворений из «Дикой порфиры» [5]. Однако вопреки большему внешнему совпадению с Зенкевичем, функционально образ мамонта у Хлебникова ближе, по нашему мнению, мастодонту Гумилёва, поскольку для поэта-футуриста важно было не столько воссоздать колорит какого-нибудь мезозоя или кембрия, сколько рассмотреть мировой исторический процесс: от истоков до современности, чего у Зенкевича не происходило.
Мамонт после 1911 г. появляется в творчестве Хлебникова регулярно. Как и большинство центральных образов в художественной системе В. Хлебникова, этот образ неоднозначен. С одной стороны, мамонт — воплощение мощи, могущества, воинственной силы, которыми поэт восхищается. В стихотворении «К трупу мамонта», которое цитировалось выше, поэт любуется исполинским животным, чьё величие сохраняется на протяжении тысячелетий. С другой — в более поздних произведениях сила мамонта ассоциируется у поэта с гибелью, войной, убийствами. Фактически мамонт олицетворяет ненавистную для поэта войну, на что обращает внимание В. П. Григорьев [6].
Подобная противоречивость трактовки может вызвать недоумение, однако, по нашему предположению, и в первом и во втором случае ядро образа составляет связь мамонта с прошлым, с историей, и это ядро остаётся неизменным. Прошлое может быть величественным, а может и ужасным (война для Хлебникова всегда пережиток прошлого, в будущем ей нет места), но оно прошлое и обречено кануть в небытие, давая дорогу будущему.
Особенно наглядно соотнесённость мамонта с прошлым проявляется в стихотворении «Жизнь», написанном в начале 1919 г.:
Он умер, подымая бивни,
Опять на небе виден Хоре.
Его живого знали ливни —
Теперь он глыба, он замёрз» [7].
Как это часто происходит у Хлебникова, в стихотворении «Жизнь» осуществляется приём автоцитирования, происходит отсылка к другим, более ранним текстам поэта, но и сближение с Гумилёвым становится здесь особенно заметным. В стихотворении 1911 г. само название «К трупу мамонта» лишало произведение налёта трагичности: мамонт был явлен читателю уже мёртвым и мёртвым довольно давно, «уж не одно тысячелетье». А в стихотворении 1919 г. мы как будто становимся свидетелями его гибели ( «Его живого знали ливни — теперь он глыба, он замёрз»), и это напоминает непосредственное изображение гибели огромных зверей из текста Гумилёва. В произведении последнего большинство глаголов, относящихся к мастодонтам, стоит в настоящем времени («плачет», «застывают», «колышет»), что подчёркивает именно «современность» происходящего.
Образ мамонта в стихотворении Хлебникова «Жизнь» значительно усложнён, можно сказать, антиномичен. Он соединяет в себе мощь прошедшего и его обречённость, становится своеобразной эмблемой, символом гибнущего мира. Для Хлебникова разворачивающиеся на его глазах исторические драмы сродни природным катаклизмам, приведшим к гибели «цивилизации» огромных мамонтов. Но эти процессы, по размышлению Хлебникова, настолько же естественны, насколько неуправляемы.
Стихотворения «Жизнь» Хлебникова и «Современность» Гумилёва являются знаковыми в творчестве двух поэтов. Первое представляет собой классический образец историко-философской лирики Хлебникова, второе — своеобразная эстетическая декларация Гумилёва. Предметом осмысления и в том и в другом случае оказывается история, но она рассматривается под разными углами зрения. Хлебникова интересует история своей страны в контексте мировой истории, Гумилёва занимает история мировой культуры и литературы. Мамонт-мастодонт выполняет в двух текстах сходную функцию — он олицетворяет детство человечества, полулегендарную древнюю эпоху, самое начало истории или даже протоисторию мира. А гибель мамонта символизирует смену эпох, переход от доисторической стадии к исторической, от состояния дикости и природности к культуре и цивилизации. Смерть мамонта — это развернутая метафора гибели «старого мира», появление её в лирике двух поэтов кажется вполне закономерным, если учесть, что животные в мифологическом сознании, в разветвлённой системе мифов разных народов очень часто мыслились как первопредки человека, как дочеловеческий этап в истории мирового развития [8].
Гибель мамонта и у Гумилёва, и у Хлебникова означает гибель прошлого, но отношение к прошлому как таковому у поэтов различно. Хлебников — поэт-футурист, все его надежды и чаяния связаны с будущим, с поступательным движением истории к «золотому веку», к городу будущего. В прошлом он обнаруживает слишком много зла и несправедливости, прошлое скрывает «проклятый триумвират» войны, голода и власти. Для Гумилёва же прошлое овеяно обаянием культуры, с которой поэт ощущает органическую связь. Прошлое в поэтическом мире Гумилёва сопряжено с важнейшей для акмеизма категорией общекультурной памяти. Мотивы возвращения в прошлое, воспоминаний являются ведущими в очень многих произведениях поэта. Размышления о сменах эпох в стихотворении «Современность» навеяно волшебными гекзаметрами Гомера: «Я закрыл “Илиаду” и сел у окна...». Лирический герой Гумилёва тоскует по ушедшей культуре, мифологизирует современную действительность в соответствии с античной традицией:
Я так часто бросал испытующий взор
И так много встречал отвечающих взоров,
Одиссеев во мгле пароходных контор,
Агамемнонов между трактирных маркеров [9].
Несмотря на то, что в отличие от Хлебникова Гумилёв к образу мастодонта более не обращается, в его позднем творчестве можно обнаружить мотив «гибели дракона», близкий мотиву «гибели мамонта». Следует отметить, что образы дракона и мамонта не так уж далеки, как это может показаться на первый взгляд. Во-первых, и дракон и мамонт выступают в текстах как животные «доисторические», предшествующие стадии цивилизации, человеческому этапу в истории. В этом смысле они оба могут быть названы хтоническими. Во-вторых, в русском фольклоре змееподобные чудовища зачастую наделялись хоботом, то есть слоновьим, а значит, характерным и для мамонта, атрибутом. Так, в былине «Добрыня и Змей» о чудовище говорится:
А как летит Змеище Горынище
О тыех двенадцати о хоботах [10].
Хобот здесь имеет значение не слоновьего носа, а хвоста змеи [11], но совпадение названий указывает и на совпадение восприятия этих двух частей тела, и, следовательно, на сходство между самими животными. Однако самым главным основанием для отождествления «мотива гибели мастодонта» и «мотива гибели дракона» оказывается общность выполняемых ими в тексте функций. Например, в «Поэме начала» Гумилёв изображает ситуацию своеобразной смены культурно-исторических парадигм, и на этот раз древний мир олицетворяет дракон. Умирающий змей должен передать свои тайные знания жрецу:
И я знаю, что заповедней
Этих сфер, и крестов, и чаш,
Пробудившись в свой день последний,
Нам ты знанье своё отдашь [12].
Эра владычества могучего ящера сменяется эрой владычества людей, и смерть дракона должна обозначить окончательное и повсеместное торжество человеческой расы:
И уставили непреклонно в муть уже помутневших глаз
Умирающего дракона,
Повелителя древних рас.
Человечья теснила сила
Нестерпимую ей судьбу... [13].
Дракон в «Поэме начала» представлен как величественное, гордое и могучее существо, не желающее делиться тайным знанием с «тварью с кровью горячей, не умеющею сверкать». Легендарная эпоха, которая уходит вместе с её живым воплощением, драконом, полна и для Гумилёва, и для героя поэмы, жреца, волшебства, магии и тайн.
Образы дракона и мамонта играют в двух произведениях Гумилёва одинаковую роль: они олицетворяют древний гибнущий мир, никогда не принадлежавший человеку и поэтому особенно привлекательный. Сходство между двумя образами обнаруживается и в упоминании необходимости символического кровопролития, которое знаменует переход от одной эпохи к другой. Правда, в первом случае кровь проливают мастодонты ради того, чтобы загорелись горизонты новой жизни и нового мира, а во втором — свою кровь вынужден отдать жрец, чтобы вместе с драконом не погибло священное знание, но общность ритуального содержания ситуации бросается в глаза:
Красной кровью — ведь мх — зажжены горизонты» [14];
Капли крови из свежей раны
Потекли, красны и теплы,
Как ключи на заре багряной
Из глубин меловой скалы.
Дивной перевязью священной
Заалели её струи!
На мерцании драгоценной
Золотеющей чешуи [15].
Ритуальное кровопролитие в стихах Гумилёва естественным образом ассоциируется с ритуальным жертвоприношением, необходимым элементом многих обрядов.
В ряде произведений Хлебникова также присутствует мотив символического жертвоприношения, знаменующего переход из одного состояния мира в другое, обозначающего собой границу культурных эпох. Этот мотив рассматривает Е. Фарыно на примере убийства коня быком в стихотворении «Кусок» [16].
И Хлебников, и Гумилев подчёркивают противостояние человека и древнего зверя, их борьбу, но в отношении Гумилёва к ископаемому чудовищу больше восхищения, сочувствия и поэтизации (особенно в случае с драконом). Логично, что мастодонт, зверь могучий, но не вполне «эстетичный», передаёт в его творчестве свои функции дракону, существу величественному и загадочному, но, что ещё важнее, намного более востребованному мировой литературой и культурой. Дракон теснее связан с мифологией, в том числе литературной, в качестве примера можно привести змееборческий миф, один из самых востребованных в Серебряном веке. Дракон является персонажем многочисленных сказок, легенд, романов, стихотворений. С образом дракона в лирике Гумилёва соединено представление о поэзии, фантастике, творчестве, волшебстве. У Хлебникова, напротив, мамонт вытесняет змея и его вариант, дракона. В 1910 г. Хлебниковым написана поэма «Змей поезда», но ведущим мотив змееборчества в художественной системе Хлебникова не становится, и само упоминание змеи встречается достаточно редко.
Рассмотрев мотив «гибели зверя» в лирике В. Хлебникова и Н. Гумилёва, мы можем заключить, что в их художественных системах за этим мотивом закрепилось устойчивое значение ухода прошлого, его гибели, или, если использовать современную терминологию, значение смены одной культурно-исторической парадигмы другой.
Олицетворение истории в образе мамонта (мастодонта) или дракона объясняется тяготение Гумилёва и Хлебникова в своих произведениях к художественно-мифологическому обобщению, к мышлению символами и архетипами, что было в целом свойственно культуре модерна.
Ориентацией футуристов на осмысление истории общества и приоритетом культуры в поэтическом мировидении акмеистов можно объяснить вариативность мотива «гибнущего зверя». Мамонт фигурирует у Хлебникова и актуализирует преимущественно исторический аспект его художественной философии, дракон появляется у Гумилёва и подчёркивает значимость в его поэзии общекультурной составляющей. Мотив «гибели зверя» у Хлебникова наполняется конкретно-историческим содержанием. В его стихотворении «Жизнь» гибнет не просто мир, а под воздействием революционных изменений разрушается старая царская Россия. Гумилёв свои размышления о трансформациях в культуре к современным ему историческим событиям никак не привязывает.
Примечания:
1. См: Иванов, Вяч. Вс. Два образа Африки в русской литературе начала XX века: Африканские стихи Гумилёва и «Ка» Хлебникова [Текст] / Вяч. Вс. Иванов // Иванов Вяч. Вс. Избранные труды по семиотике и истории культуры. Т. II. Статьи о русской литературе. М., 2000. С. 279-287; Баран, X. Поэтика русской литературы начала века [Текст] : сборник: авториз. пер. с англ. / X. Баран; предисл. Н. В. Котрелева; общ. ред. Н. В. Котрелева и А. Л. Осповата. М., 1993. С. 177.
2. Хлебников, В. Собрание сочинений [Текст] / В. Хлебников. Т. 1. Стихотворения. СПб., 2001. С. 142. Дальнейшее цитирование осуществляется по указанному изданию.
3. Гумилёв, Н. С. Стихи; письма о русской поэзии. М., 1989. С. 146. Всё дальнейшее цитирование осуществляется по указанному изданию.
4. Цит. по: Серебряный век русской поэзии [Текст] / сост., вступ. ст., примеч. Н. В. Банникова. М.: Просвещение, 1993. С. 219.
5. О влиянии поэтических принципов М. Зенкевича и Нарбута на художественную систему футуристов см.: Васильев, И. Е. Русский поэтический авангард начала XX века [Текст] / И. Е. Васильев. Екатеринбург, 1999. С. 88-89.
6. Григорьев, В. 77. Примечания [Текст] / В. П. Григорьев //В. Хлебников. Творения. М.: Сов. писатель, 1987. С. 694-695.
7. Хлебников, В. Указ. соч. С. 250-251.
8. См.: Топоров, В. Н. Животные [Текст] / В. Н. Топоров // Мифы народов мира. Энциклопедия: в 2 т. / гл. ред. С. А. Токарев. Т. 1. A-К. М., 2000. С. 440.
9. Гумилёв, Н. С. Указ. соч. С. 146.
10. Былины. Русские народные сказки. Древнерусские повести [Текст]. М., 1979. С. 65. (Библиотека мировой литературы для детей. Т. 1.)
11. См.: Даль, В. И. Хобот [Текст] / В. И. Даль // Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. Т. 4: Н-V. СПб., 1996. С. 555.
12. Гумилёв, Н. С. Указ. соч. С. 349.
13. Там же. С. 350.
14. Там же. С. 146.
15. Там же. С. 352.
16. Фарыно, Е. «Кусок» Хлебникова: Опыт интерпретации [Текст] / Е. Фарыно // Acta historicae litterarum hungaricarum. T. 19. Szeged / Acta Univ. szegediensis. 1983. P. 125-151.