Гумилёв и Брюсов: к проблеме творческих отношений

  • Дата:
Источник:
  • Мова і культура. — К.: Видавничий Дім Дмитра Бураго, 2003. — Вип. VI. — Т. 6. — Ч. 1: Художня література в контексті культури. — С. 113 — 121.
Материалы по теме:

О Гумилёве… Биография и воспоминания
теги: Валерий Брюсов, анализ

В литературе начала ХХ века В. Брюсов и Н. Гумилёв — личности во многом неоднозначные и противоречивые, так же неоднозначны и оценки этих авторов современниками и исследователями. В частности Е. Иваницкая, отмечает: "Но был ли Брюсов подлинным поэтом"? Младшие современники не скупились на безжалостные характеристики: "герой преодоленной бездарности" (Ю. Тынянов), "мастер без слуха", "герой труда" (М. Цветаева), он знал секреты ремесла, но не знал "тайны творчества" (А. Ахматова) [1,3]

Противоречива трактовка сотрудничества Брюсова и Гумилёва — от мысли о том, что ученик полностью копировал учителя до мнения об их абсолютной противоположности. Придерживаясь «золотой середины», Ю. Айхенвальд так объяснял этот период творчества Гумилёва: «На ранних стихах его легко заметить влияние Брюсова, но свойственные последнему провалы в безвкусии уверенно обошел талантливый и тактичный ученик» [2,492]. С ним перекликается мнение Е. Вагина: «Пройдя школу подражания В. Брюсову и Вяч. Иванову, поэт убедился, что «достижения художников этого разряда не двигают вперед наше художественное сознание» [3,593]. Для нас важно понять, что из намеченного еще в молодые годы и взятого из общения с Брюсовым вошло в зрелое творчество Гумилёва, какие аспекты творческого мастерства больше всего интересовали поэта, как он относился к самому себе и своему творчеству, как Брюсов оценивал его, насколько близок их поэтический мир друг другу. Ценный материал для понимания характера отношений поэтов дает их переписка.

В литературном движении 1910-х годов Брюсов воспринимался как теоретик поэзии, известный критик, мэтр символизма, предъявлявший большие требования к формальной стороне творчества, не допускавший в этом отношении неточностей рифм и произвольности жанра. Он отрицательно оценил первый сборник Гумилёва: «В книге опять повторены все обычные заповеди декадентства, поражавшие своей смелостью и новизной на Западе лет двадцать, у нас лет десять тому назад» [4,343]. Автор статьи указал на подражательность, идейную и формальную слабость сборника. В заключении, смягчая общую тональность, Брюсов напутствует молодого поэта, говоря, что его книга «только «путь» нового конквистадора и что его победы и завоевания впереди» [там же ]. В. Бронгулеев, один из современных биографов Гумилёва, указал на близорукость брюсовской оценки: «Хорошо зная литературные традиции и судя, конечно, по себе, Брюсов почти не придал значения самобытности молодого поэта, приняв мир его образов за обычный бутафорский реквизит, к тому же, как ему показалось, заимствованный у его предшественников» [5,35].

С этим суждением трудно не согласиться, поскольку мотивы, образы будущих поэтических открытий Гумилёва были заложены уже здесь, в гимназическом сборнике, например, программный сонет «Я конквистадор в панцире железном…» трижды переиздавался поэтом. Можно предположить, что Гумилёв был раздавлен рецензией, но изменило ситуацию письмо Брюсова, полученное поэтом в начале февраля 1906 года с предложением о сотрудничестве в «Весах». Это письмо положило начало ученичеству, а также долгой и плодотворной переписке поэтов, которая, к сожалению, сохранилась не полностью. Большая часть писем Гумилёва дошла до нас и опубликована, потому что, во-первых, Брюсов хранил свой архив и корреспонденцию, а, во-вторых, в советское время его творческое наследие находилось в более выгодном положении. Писем Валерия Брюсова к Николаю Гумилёву сохранилось только восемь, два из них дошли в копиях П. Н. Лукницкого, поэтому исследователи традиционно судят о содержании писем Брюсова по ответам Гумилёва. М. Толмачев справедливо отметил, что «наиболее интенсивной переписка была в 1906-1910 годах, приходясь, таким образом, на время творческого становления Гумилёва от выпуска им первого сборника стихотворений «Путь конквистадоров» и до выхода в свет упрочившей его положение в литературе книги «Жемчуга» [6,157]. Почти к каждому письму Гумилёв прилагал несколько новых стихотворений, которые по усмотрению Брюсова помещались в «Весы». Интересно отметить, что брюсовский выбор произведений молодого поэта опирался, прежде всего, на его собственные литературные вкусы. В письме от 6 сентября 1907 г. Гумилёв сетует: «Меня только удивило, что Вы взяли для «Весов» мою «Царицу Содома», стихотворение…которое может показаться неловким подражанием Вашему «Близ медлительного Нила, там, где озеро Мерида…» [Цит. по: 5,62]. Готовя рецензию на «Романтические цветы», в письме к Гумилёву Брюсов назвал удачными стихотворения, близкие ему самому по стилистике – «Юный маг», «Над тростником», «Что ты видишь», «Там, где похоронен», «Мой старый друг», «Каракалла» и другие.

Гумилёв изучал форму, мелодию, внутреннее построение поэтического произведения, пытаясь понять законы творчества и научиться писать стихи, это стремление во многом определялось и брюсовской позицией. В письме от 2(15) ноября 1906г. Брюсов, интересуясь новыми стихами Гумилёва, в конце добавляет: «О рифмах и размерах в ответ на ваши соображения, напишу Вам маленький трактат» [Цит. по: 5,42]. О содержании «трактата» можно судить по ответу Гумилёва: «Очень благодарю за ваши письма, особенно за первое, с рассуждением о рифмах и размерах. Оно сказало мне то, что я и раньше чувствовал, но не мог применить на деле, потому что эти мысли еще не проникли в мое сознание…»[Цит. по: 5,45-46]. Иногда его желание достичь поэтического совершенства выливалось в эмоциональные строки: «Одно меня мучает и сильно – это мое несовершенство в технике стиха…я просто мечтаю и хочу уметь писать стихи, каждая строчка которых заставляет бледнеть щеки и гореть глаза» [Цит. по: 5,53]. Время показало, что этим юношеским и честолюбивым мечтам суждено было сбыться, к сожалению, только после смерти поэта. Постигая законы поэзии, Гумилёв подробно изучал и анализировал каждое стихотворение сборника Брюсова «Пути и перепутья». Очевидно, что в этот парижский период жизни авторитет мэтра был для него непререкаем: «Все это время я читал «Пути и перепутья», разбирал каждое стихотворение, их специальную мелодию и внутреннее построение, и мне кажется, что найденные мною по Вашим стихам законы мелодий очень помогут мне в моих собственных попытках. Во всяком случае, я понял, как плохи мои прежние стихи и до какой степени Вы были снисходительны к их недостаткам» [Цит. по: 5,82]. М. Толмачев считает, что Гумилёв «субъективно… стремился к большей ощутимости своей «зависимости» от Брюсова, хотя со стороны совершенно ясно, что эта искомая им «зависимость» была не чем иным, как высокой степенью литературного мастерства, достигнутой уже Брюсовым…» [6,165].

Именно Брюсов заинтересовал молодого Гумилёва прозой — атмосфера Парижа вдохновляла и на художественные произведения, и на статьи по искусству. Около года Гумилёв пытался приступить к написанию прозы, но, как и раньше, высоко поднимая творческую планку, не был удовлетворен результатом, и лишь в письме от 14(27) декабря 1907г. читаем: «Вы просили меня написать впечатление от выставки Дягилева. Но, подобно строптивому сыну Евангелья, я долго, почти год, молчаливо отказывался, до такой степени я ненавидел мои многочисленные попытки писать прозой. И вот только недавно, не более месяца, я попробовал писать рассказ (3-ю новеллу о Кавальканти) и не покраснел и не почувствовал прежней жгучей ненависти к себе. С того дня я начал писать много и часто…»[Цит. по: 5,80]. Это письмо красноречиво показывает характер Гумилёва того времени, его требовательное отношение к себе и в тоже время большую неуверенность в собственных силах. Например, после первой встречи с Брюсовым, состоявшейся в 1907 г. в Москве, Гумилёв писал ему: «Напишите… о впечатлении, произведенном мною на Вас. Это будет более чем полезно для меня, потому что я не имею никакого понятия о самом себе. А то немногое, что я думаю об этом вопросе, так нелестно для меня, что всякое другое мнение способно привести меня в восторг…»[Цит. по: 5,59]. И, получив письмо Брюсова, он спешит ему ответить : «…Я очень благодарен Вам за Ваше письмо: верьте, что я никогда бы не надоедал Вам так с просьбами об ответе, если бы это не было после нашего первого свидания. Я серьезно боялся не понравиться Вам. Но теперь я готов писать Вам месяцами, не ожидая ответа» [Цит. по: 5,62].

В 1908 году вышел сборник «Романтические цветы», о котором сам Гумилёв отозвался так: «Я недоволен этой новой книгой, но очень доволен, что издал ее. Теперь я свободен от власти старых приемов и тем, и мне много легче будет пойти вперед»[Цит. по: 5,89]. Характеристика этого нового сборника Валерием Брюсовым в статье «Дебютанты» перекликается с собственными эпистолярными наставлениями и показывает его понимание того, что многое Гумилёв достиг благодаря своим поэтическим упражнениям и своему ученичеству: «Стихи Н. Гумилёва теперь красивы, изящны… интересны по форме; теперь он резко и определенно вычерчивает свои образы и с большей обдуманностью и изысканностью выбирает эпитеты. Часто рука ему еще изменяет, <но> он — серьезный работник, который понимает, чего хочет, и умеет достигать, чего добивается». Завершало рецензию своеобразное напутствие, которое позже станет характерным в его отзывах на книги Гумилёва: «Романтические цветы» — только ученическая книга. Но хочется верить, что Н. Гумилёв принадлежит к числу писателей, развивающихся медленно и потому самому встающих высоко. Может быть продолжая работать, как теперь, он сумеет пойти много дальше, чем мы то наметили, откроет в себе возможности нами не подозреваемые…» [7,345-346]. Второй сборник стихов Гумилёва не повлиял на ощущения зависимости от Брюсова, а явился своеобразным продолжением периода ученичества: «Нет сомнения, что я сделал громадные успехи, но только нет сомнения, что это почти исключительно благодаря Вам. И я еще раз хочу Вас просить не смотреть на меня, как на писателя, а только как на ученика, который до своего поэтического совершеннолетия отдал себя в Вашу полную власть», — пишет он наставнику вскоре после выхода рецензии [Цит. по: 5,97].

После возвращения из Парижа в Петербург поэты постепенно отдалились друг от друга. Это отдаление, по мнению О. Клинга, было связано с тем, что «к 1908 году, после издания парижских «Романтических цветов» и возвращения в Петербург, Гумилёв был внутренне готов к поискам нового поэтического стиля» [8,106]. Возможно, так объясняется и значение яркой, насыщенной, богатой разнообразными встречами жизни Гумилёва в Петербурге того времени — общение с И. Анненским, Б. Случевским, посещение башни В. Иванова, знакомство с молодыми поэтами, в частности, с О. Мандельштамом. О своем нынешнем положении он пишет Брюсову: «В Париже я слишком много жил и работал и слишком мало думал. В Росси было наоборот: я научился судить и сравнивать» [Цит. по: 5,101]. В это время, видимо, Гумилёв осознает, что ему не хватает той сосредоточенности на собственном творчестве, которая была у него в Париже, и зимой 1909 года он признается А. Ремизову : «Я в периоде полного уныния. Ничего не пишу и не собираюсь… Тот рассеянный образ жизни, который я вел за эту зиму, сводит на нет мои небольшие литературные способности» [9,359]. Такое настроение послужило поводом к тому, что А. Толстой, П. Потемкин и Н. Гумилёв обратились к Вяч. Иванову с просьбой читать им лекции по теории и практике стихосложения. Накапливаемый творческий и жизненный опыт постепенно приводят к пониманию Гумилёвым большого различия между собственным поэтическим миром и миром брюсовских стихов, поэтому уже далеко не все стихотворения вызывают восторг и он, все чаще сомневаясь в правильности наставлений своего «учителя», впитывает «уроки» других мэтров поэзии: «Вы, наверное, уже слышали о лекциях, которые Вячеслав Иванович читает нескольким молодым поэтам, в том числе и мне, — пишет Гумилёв 11(24) мая 1909г. Брюсову. — И мне кажется, что только теперь я начинаю понимать, что такое стих… «Все напевы» пока еще несколько чужды. Они не вошли мне в кровь и в душу, как другие Ваши книги…» [Цит. по: 5,128]. Это письмо свидетельствует о наметившемся охлаждении отношений, которое может быть обусловлено и ревностью Брюсова, и взрослением Гумилёва, его повысившейся самооценкой. В. Бронгулеев считал, что «Гумилёв стал чувствовать определенную фальшь в поэзии своего учителя. И все то, что раньше его в ней пленяло, на поверку оказывалось, как и у многих других русских поэтов, простым декором, не представлявшим для них особой ценности… У него могло зародиться подозрение, что его наставник прошел зенит своего творчества и стал повторяться» [5,145].

Сборник «Жемчуга» Гумилёв посвятил своему учителю Брюсову, потому что этой книгой, по словам самого поэта, «заканчивается большой цикл моих переживаний, и теперь я весь устремлен к иному, новому. Каково будет это новое, мне пока не ясно, но мне кажется , что это будет не тот путь, по которому меня посылает Вячеслав Иванович» [Цит. по: 5,162]. В рецензии на сборник Брюсов, не понимая и не принимая поэтический мир Гумилёва, указал, что автор стихов – «как-то чуждается современности, он сам создает для себя страны и населяет им самим сотворенными существами…» Здесь же он называет трех учителей поэта и уже традиционно подчеркивает главное достоинство сборника: «Ученик И. Анненского, Вячеслава Иванова и того поэта, которому посвящены «Жемчуга», Н. Гумилёв медленно, но уверенно идет к полному мастерству в области формы»[10,360-361]. Этот отзыв не мог удовлетворить Гумилёва, потому что большую часть статьи занимает перечисление стихотворных образов книги, создается впечатление, что Брюсов подошел к своей работе формально, и, упрекая молодого поэта в оторванности от реальной жизни, он вызвал его справедливый протест: «Начиная с «Пути конквистадоров» и кончая последними стихами, еще не напечатанными, я стараюсь расширить мир моих образов и в то же время конкретизировать его, делая его, таким образом, все более и более похожим на действительность» [Цит. по: 5,169].

Известно, что кризис символизма 1910-х годов ускорил возникновение новых течений и направлений в литературе. Ахматова, комментируя характер поэтики Гумилёва, подчеркивала: «Мальчиком он поверил в символизм, как люди верят в Бога. Это была святыня неприкосновенная, но по мере приближения к символистам, в частности к «Башне» (В. Иванов), вера его дрогнула, ему стало казаться, что в нем поругано что-то» [11,7]. Разрыв в 1911 году с Вяч. Ивановым, создание в противовес ему «Цеха поэтов», из которого позже вышло шесть акмеистов способствовали охлаждению Гумилёва и Брюсова. Вышедшую в 1912 году книгу стихов «Чужое небо», названную автором «первым акмеистическим сборником» [там же], Брюсов уже не анализирует в одной, посвященной конкретному сборнику статье, а уделяет ей внимание в рецензии «Сегодняшний день русской поэзии (50 сборников стихов 1911-1912 гг.)». По-прежнему не принимая поэтическое своеобразие Гумилёва, он называет его стихи холодными и в очередной раз подчеркивает формальное начало творчества поэта: «Н. Гумилёв не учитель, не проповедник; значение его стихов гораздо больше в том, как он говорит, нежели в том, что он говорит. Надо любить самый стих, самое искусство слова, чтобы полюбить поэзию Н. Гумилёва». Заключительные слова отрывка лучше всего показывают общее отношение к своему бывшему ученику: «Гумилёв пишет и будет писать прекрасные стихи: не будем спрашивать с него больше, чем он может нам дать..» [12,383-384]. Брюсов не принял акмеизм и был враждебно к нему настроен, особенно после статей-манифестов Гумилёва и Городецкого. Интересно, что Гумилёв перед отъездом в 1913 году в научную экспедицию в Абиссинию написал Брюсову благожелательное письмо с просьбой прислать корректуру его статьи об акмеизме: «И Вы поймете все мое нетерпение узнать Ваше мнение, мнение учителя о движении, которое мне так дорого. Я буду обдумывать его в пустыне, там гораздо удобнее это сделать, чем здесь» [Цит. по: 5,278]. Нам неизвестно, получил ли Гумилёв корректуру будущей статьи Брюсова, но легко можно представить, какое впечатление на него произвела эта статья. В публикации 1913 года «Новые течения в русской поэзии. Акмеизм.» Брюсов подчеркнул, что акмеизм – «выдумка, прихоть, столичная причуда, и обсуждать его серьезно можно лишь потому, что под его призрачное знамя стало несколько поэтов, несомненно талантливых…» [13,388]. По его мнению, недопустимо писать стихи, «применяясь к заранее выработанной теории, притом столь неосновательной, как теория акмеизма… Всего вероятнее, через год или два не останется никакого акмеизма» [там же, 396 ]. После выхода этой статьи переписка между поэтами практически оборвалась, но известно, что Гумилёв продолжал с уважением относиться к бывшему учителю. Однако до конца не понятна враждебность брюсовской статьи, ведь в этот период поэтика акмеистов была близка поэтике Кузмина, Блока и самого Брюсова. По мнению О. Клинга, такое негативное отношение объясняется тем, что «акмеизм действительно вобрал в себя все лучшее, что было накоплено в арсенале символистов, но шел по тому пути, по которому шли многие в русской литератур 10-х годов и что условно именовалось «неоклассицизм», а сегодня обозначается как «постсимволизм» [14,101]. В этом отношении Брюсову был гораздо ближе футуризм, потому что «и акмеистическая повернутость в сторону традиции, и футуристическая стихия новизны, неоклассицизм и авангард сосуществовали в Брюсове и символизме» [там же,112]. И здесь можно еще раз сделать вывод о неприятии Брюсовым поэтического мира Гумилёва, видевшего в последнем только талантливого подражателя и умелого мастера формы. В статье «Вчера, сегодня и завтра русской поэзии», написанной после смерти Гумилёва, Брюсов в очередной раз подчеркивает, что поэт далек от современности, а его стихи, главные черты которых – эстетизм и экзотизм, сравнивает с подделкой. Он считал все творчество Гумилёва пройденным этапом современной автору поэзии. В этой связи нельзя не согласиться с мнением Г. Струве о том, что «в «Костре» и в «Огненном столпе» Брюсов не разглядел ничего, кроме «экзотики», «изысканного эстетизма» и «большого мастерства», проявив, таким образом либо крайнюю художественную нечуткость, либо чрезмерное рвение в прислуживании к новому режиму» [15,577].

Поэзия Гумилёва многое впитала из поэзии Брюсова. Реминисценции, образы Брюсова непроизвольно, а иногда и намеренно вплетаются Гумилёвым в ткань стихов. Например, в его стихотворение «Птица» (1912) сознательно включена брюсовская цитата, проявляющая акмеистическую полемику с символизмом:

Вот я слышу сдержанный клекот,
Словно звон истлевших цимбал,
Словно моря дальнего рокот,
Моря, бьющего в груди скал [16,130].


Сравним у Брюсова в стихотворении «Вячеславу Иванову» (1903)

Когда впервые в годы блага,
Открылся мне священный мир
И я со скал Архипелага
Заслышал зов истлевших лир [17,166].


Стихотворение Брюсова – это, с одной стороны, посвящение Вячеславу Иванову, и обращение к символизму, с другой. Здесь поэт рисует многогранный поэтический мир творческого вождя символизма, с характерными для него атрибутами античности, мистицизма, символами неразгаданности и потусторонности бытия. Вяч. Иванов назван «и жрец суровый,/ И вечно юный тирсофор».

Гумилёв, несомненно отталкиваясь от стихотворения Брюсова, изображает символизм в виде страшной мистической птицы («глаза у нее – огни»), как бы подчеркивая свою отстраненность от Вяч. Иванова и Брюсова. Приподнятый тон Брюсова здесь трансформируется в зловещие звуки , и там, где первый слышал зов, Гумилёв слышит клекот и звон. Лиры, символ поэтического творчества, вдохновения, превращаются в обычный «музыкальный инструмент в виде ящика со струнами, по которым ударяют молоточками»[18,810] , названный цимбалами. Если Брюсов подчеркивает и свою, и Вяч. Иванова близость к античности:

И нашу северную лиру
Сведя на эолийский звон,
Ты возвращаешь мне и миру
Родной и близкий небосклон!


то Гумилёв эту близость отрицает:

Я не юноша Ганимед,
Надо мною небо Эллады
Не струило свой нежный свет.


Здесь мистицизм символиста уступает место религиозности акмеиста: лирический герой пытается найти и не находит в страшной птице божественное начало, как, возможно, не находит его и в самом символизме:

Если ж это голубь Господень
Прилетел сказать: Ты готов! —
То зачем же он так несходен
С голубями наших садов.


В этом стихотворении брюсовские реминисценции свидетельствуют о полемике с символизмом, противопоставлении двух поэтических миров. Иной пример влияния Брюсова мы отыскиваем в одном из поздних стихотворений Гумилёва «Память»(1921):

Только змеи сбрасывают кожи,
Чтоб душа старела и росла.
Мы, увы, со змеями не схожи,
Мы меняем души, не тела[19,90].


Здесь находим перекличку со строфой Брюсова из стихотворения «У себя» (1901)

Я старый пепел не тревожу, —
Здесь был огонь и вот остыл.
Как змей на сброшенную кожу.
Смотрю на то, чем прежде был [17,118].


Эти тексты близки не только лексическим совпадением, но и своей идейно-тематической направленностью. Лирический герой Брюсова осмысливает прожитую жизнь, предчувствуя:

Пусть много гимнов не допето
И не исчерпано блаженств,
Но чую блеск иного света,
Возможность новых совершенств!


Он с легкость прощается с прошлым, устремляясь «к безвестным высям», его не мучают философские размышление о смысле прожитой жизни, о неизбежности финала. Герой Гумилёва, напротив, глубоко философичен. Покидая настоящее, он пытается понять, кем он был в этой жизни: одиноким и некрасивым ребенком, честолюбивым гордецом, храбрым воином или, наконец, близким ему путешественником:

Я люблю избранника свободы,
Мореплавателя и стрелка,
Ах, ему так звонко пели воды
И завидовали облака.


Это стихотворение автобиографично, и потому все его творческие связи, смысловые отсылки имеют личностное значение. Как и у Брюсова, здесь тоже все наполнено предчувствием иных пространств, но, в отличие от первого, это не просто образ «безвестных высей», это Космос, сад планет:

И тогда повеет ветер странный –
И прольется с неба страшный свет,
Это Млечный Путь расцвел нежданно
Садом ослепительных планет.


В финале стихотворения у поэтов возникает образ пути и путника. Лирический герой Брюсова сам становиться путником и, взяв с собой только посох, уходит совершенно один:

Лучей зрачки горят на росах,
Как серебром все залито…
Ты ждешь меня у двери, посох!
Иду! иду! со мной — никто!


Гумилёвского героя встречает Путник, призванный сопроводить его в "иные дали":

Предо мной предстанет, мне неведом,
Путник, скрыв лицо, но все пойму,
Видя льва, стремящегося следом,
И орла, летящего к нему.


Это неназванное, особым образом закодированное имя Христа объясняется сущностью акмеизма. По мнению М. Л. Гаспарова: «Акмеисты отказывались писать о небесном, но непременно делали на него намеки»[20,269] , отсюда многочисленные в их стихах масонские символы, библейские образы и реминисценции, большой и многообразный культурный контекст творчества. Образ Спасителя передается через образы Его спутников. Здесь Лев – символ евангелиста Марка, а Орел – Иоанна. Как видим, творческие связи красноречиво показывают, что даже в поздних стихах Гумилёв обращался к поэзии Брюсова.

При всей противоречивости отношений поэтов общение с Брюсовым, интенсивная переписка в начале творческого пути, его авторитет обусловили не только поэтическое становление Гумилёва, но и раскрыли другие стороны его творчества. В свое время Брюсов для многих поэтов становился своеобразным учителем, творческим наставником. Позже эти качества учителя проявились и у Гумилёва, который стал синдиком, мэтром акмеизма, возглавил Цех поэтов, организовал «Звучащую раковину».

Он так же, как и его учитель, уделял большое внимание критике и теории поэзии. Брюсов известен не только как поэт, но и автор художественной прозы, критических и теоретических статей, литературоведческих и исторических исследований, переводчик и талантливый редактор. Эта характеристика подходит и для Гумилёва: его проза, теоретические произведения «Жизнь стиха», «Анатомия стихотворения», критические «Письма о русской поэзии», статьи по искусству, военные очерки, лекции, активная работа в «Сириусе», «Гиперборее», «Аполлоне», талантливые переводы близко соприкасаются с деятельностью Брюсова, прежде всего, в стремлении быть многогранным.

Во многом схожа их манера анализа в критических статьях. Д. Максимов писал, что статьи Брюсова «отточенные, конструктивно-четкие, лаконически-сжатые, суховатые по стилю – «графичные», всегда ясные и логичные, отчетливые по своим заданиям и целям, внешне сдержанные, но порою язвительные, часто изящные, меткие и острые, блещущие всесторонней эрудицией – представляют собой явление большой культуры, интеллектуальной дисциплины и зрелого мастерства»[21,8]. В своих рецензиях Гумилёв также точен и лаконичен, практически безошибочно указывая на ошибки автора, при этом он не столько оценивает, сколько рекомендует. После смерти Гумилёва Г. Иванов подготовил и издал давно задуманную поэтом книгу критических работ «Письма о русской поэзии». Брюсов высоко оценил эту работу, и (что было не часто) признал талант ученика, написав в статье-рецензии «Суд акмеиста»: «Чтобы угадать по первому опыту степень дарования автора, чтобы в беглой заметке охарактеризовать его ярко, нужно много литературного вкуса и большое писательское умение, особый критический талант и особое чутье <…> Книга Н. Гумилёва заслуживает внимание уже потому, что из трудного испытания автор вышел победителем.<…> У Н. Гумилёва было чутье подлинного критика, его оценки метки, выражают — в кратких формулах – самое существо поэта» [Цит.по: 9,252]. В своих теоретических исследованиях и критических статьях мэтр символизма большое внимание уделял стихотворной форме; известно, что он планировал написать монографию, посвященную истории русской лирики, которая сводилась бы к истории поэтической формы. Несомненно, что именно влияние Брюсова во многом обусловило интерес Гумилёва к поэтике, который тоже задумывал монументальный труд «Теория интегральной поэтики». Видимо, гумилёвское понимание поэзии как ремесла и знаменитое определение — «Поэтом является тот, кто учтет все законы, управляющие комплексом взятых им слов»[9,25], — связано с периодом ученичества у Вяч. Иванова и Брюсова.

Сегодня личность и творчество Брюсова вызывают множество неоднозначных суждений, но нельзя не признать его талант наставника, открывший дорогу в литературу молодым поэтам, которые затем намного превзошли своего учителя в мастерстве. Не только Гумилёв, но и Б. Пастернак, И. Северянин обязаны своим первым шагам в литературе Брюсову, а другой его ученик — Сергей Есенин — сказал: «Все мы учились у него … Брюсов был в искусстве новатором … он всегда приветствовал все молодое и свежее в поэзии» [Цит. по: 17,25].

Литература:

1. Иваницкая Е. Гений позы // Первое сентября. - 1996. - №85.
2. Айхенвальд Ю. И. Гумилёв // Н. С. Гумилёв: pro et contra . - СПб, 1995.
3. Вагин Е. Поэтическая судьба и миропереживание Н. Гумилёва // Н. С. Гумилёв: pro et contra.
4. Брюсов В. Я. Н. Гумилёв Путь конквистадора // Н. С. Гумилёв: pro et contra.
5. Бронгулеев В. В. Посредине странствия земного : Документальная повесть о жизни и творчестве Н. Гумилёва: Годы 1886-1913. -М., 1995.
6. Толмачев М. В. «…Всему, что у меня есть лучшего, я научился у вас…»: По страницам писем Н. С. Гумилёва и В. Я. Брюсова // Лит. учеба. - 1987. - №2.
7. Брюсов В. Я. Дебютанты (отрывок) // Н. С. Гумилёв: pro et contra.
8. Клинг О. Стилевое становление акмеизма: Н. Гумилёв и символизм // Вопр. лит. - 1995. - №5.
9. Гумилёв Н. С. Сочинения: В 3т. - М., 1991. - Т.3.
10. Брюсов В. Я. Н. Гумилёв Жемчуга // Н. С. Гумилёв: pro et contra.
11. Ахматова А. Автобиографическая проза // Лит. обозрение. - 1989. - №5.
12. Брюсов В. Я. Сегодняшний день русской поэзии // Н. С. Гумилёв: pro et contra.
13. Брюсов В. Я. Новые течения в русской поэзии. Акмеизм. // Н. С. Гумилёв: pro et contra.
14. Клинг О. Серебряный век — через сто лет («Диффузное состояние» в русской литературе начала ХХ века») // Вопр. лит. - 2000. - №6.
15. Струве Г. П. Творческий путь Гумилёва // Н. С. Гумилёв: pro et contra.
16. Гумилёв Н. С. Полное собрание сочинений: В 10т. - М., 1998. - Т.2.
17. Брюсов В. Я. Сочинения: В 2т. - М., 1987. - Т.1.
18. Словарь русского языка / Сост. Ожегов С. И. - М., 1952.
19. Гумилёв Н. С. Полное собрание сочинений: В 10т. - М., 1998. - Т.4.
20. Гаспаров М. О русской поэзии: Анализы. Интерпретации. Характеристики. -Спб., 2001.


Материалы по теме:

💬 О Гумилёве…

Биография и воспоминания