Здесь не откажут пришлецу…
В творческом наследии Николая Степановича Гумилёва (1886-1921) стихотворение "Евангелическая церковь" (1919) кажется несколько загадочным, хотя текст и сюжет по-акмеистски прозрачны.
Тот дом был красная, слепая,
Остроконечная стена.
И только наверху, сверкая,
Два узких виделись окна.
Я дверь толкнул. Мне ясно было:
Здесь не откажут пришлецу.
Так может мертвый лечь в могилу.
Так может сын войти к отцу.
Дрожал вверху под самым сводом
Неясный остов корабля,
Который плыл по бурным водам
С надежным кормчим у руля.
А снизу шум взносился многий,
То пела за скамьей скамья,
И был пред ними некто строгий,
Читавший Книгу Бытия.
И в тот же самый миг безмерность
Мне в грудь плеснула, как волна,
И понял я, что достоверность
Теперь навек обретена.
Когда я вышел, увидали
Мои глаза, что мир стал нем.
Предметы мира убегали,
Их будто не было совсем.
И только на заре слепящей,
Где небом кончилась земля,
Призывно реял уходящий
Флаг неземного корабля.
Поскольку текст стихотворения включает и прямое описание храма и его метафору: очертания остова корабля, то есть так называемого "нефа" (храм-корабль), логично предположить, что имеется в виду либо какая-то протестантская кирха в Петербурге, либо бывший Дом Евангелия баптистов на 24 линии Васильевского острова. Но можно также предположить, что содержание стихотворения было навеяно посещением какого-то протестантского храма в Стокгольме 1918 г. и легло на бумагу после возвращения поэта из Англии в Петербург. В Англию он был послан в составе миссии по закупкам оружия, но случившийся вскоре большевистский переворот сделал его частным лицом без мундира и пенсии.
Некоторых разъяснений хочется и когда читаешь заголовок этого стихотворения. Могут быть разные его толкования: возможно, имелся в виду протестантский храм, например, лютеранский, так как лютеранская конфессия называется "евангелическо-аугсбургской". Возможно, подразумевалась евангельская конфессия, но тогда почему "церковь"? В отношении к молельным домам это слово практически не употреблялось.
Само содержание этого стихотворения не очень вяжется с нашими представлениями о Н. С. Гумилёве, исследователе Африки, дуэлянте, боевом офицере и — предположительно — участнике белогвардейского подполья. Высказывалось мнение, что Гумилёв и известный советский писатель Н. Тихонов вполне могли бы стать певцами белого движения, если бы оно победило в России. Но, допустим, что помимо реального Н. С. Гумилёва существует еще легендарный, мифологизированный Гумилёв.
Зачем и почему Н. С. Гумилёв вернулся из Англии именно в красный Питер? Что хорошего для себя он надеялся найти в Совдепии? Для того и потому, что поэт Гумилёв, вернувшись, хотел остаться самой значимой фигурой в новой поэзии России, что ему и удалось, но за это пришлось поплатиться жизнью. Добавим, что в творческом наследии Гумилёва не найти резких антибольшевистских строк, как у Зинаиды Гиппиус, или открытого прославления белого движения, как у Марины Цветаевой. Правда, проездом через Стокгольм он выразил надежду, что варяги начала XX века, как в первые века нашей эры, снова придут на Русь наводить порядок, но это можно отнести к проявлению политического романтизма.
Безусловно, Гумилёв был сильной личностью. Чего только стоит его фраза, вошедшая в поговорку: "И бесценное право самому выбирать себе смерть". Вариант этой фразы звучит и в рассматриваемом стихотворении. Соседняя строфа: "Так может сын войти к отцу" — не смягчает драматизма обращения лирического героя поэта к евангелической церкви (невольно приходит на ум возвращение блудного сына). Оба сравнения свидетельствуют если не о кризисе духовных ценностей, присущем той эпохе, то о внутренней напряженности и растерянности, которые переживала личность героя. Но ведь именно это характеризует протестантские конфессии, которые столь внимательны к человеческой личности.
Вспомним творчество на ту же тему Тютчева и Мандельштама (см. публикации газеты "Мирт" № 2, 4 за этот год). У Тютчева "нерв" стихотворения — в символе сборов в дорогу. Он концентрируется в образе дороги (жизненного пути), ощущении оставленного людьми храма, намеке на уходе из веры... У Гумилёва символ дороги — "неясный остов корабля" с "надежным кормщиком". И далее метафора подкрепляется образом поющих (ликующих) прихожан и ведущего богослужение. Концовка стихотворения завершает метафору храма-корабля "обретением навек достоверности". Таким образом, у Гумилёва, в отличие от Тютчева, нет ощущения оставленности после появившегося у него опыта религиозных переживаний в незнакомом храме.
Самое главное отличие, которое легко найти, сравнивая творчество Н. Гумилёва с творчеством его предшественников, в том, что его лирический герой испытывает религиозное переживание. У Тютчева — симпатизирующее понимание и тревога за будущее. В "Лютеранине" О. Мандельшама — интеллектуальное размышление, пожалуй, подавляющее само религиозное чувство. У Гумилёва же наоборот, хотя момент понимания есть и у него. В мандельштамовском "Бахе" поиск опоры духа, основанный на музыкальных доказательствах, сам по себе не кажется убедительным, стоит под вопросом. "Достоверность" в духовных исканиях Гумилёва обретается самим переживанием, как бы исчерпывающим "понимание" материальных оболочек веры и ее атрибутов.
"Его объяснения звучат как своего рода извинение, которого, в сущности, не требуется. У героя попросту комплекс неполноценности. Смешанные браки людей разных вероисповеданий были тогда в России предосудительными и нечастыми.
Хотя храмы трех различных христианских конфессий — православной, католической, лютеранской, — стоящие на центральных улицах (что и сегодня показывает Невский проспект), перед революцией можно было встретить не только в Петербурге, но и в г. Рыбинске, возникшем в 18 веке на Волге между Ярославлем и Угличем, этот чеховский оборот, как ни странно, обозначает некий поворотный пункт у части русского общества в отношении других, неправославных христианских конфессий. Официозные ограничения и давлением в национально-религиозной сфере стали подвергаться насмешкам. И. Жемчужников в стихотворении "Скверцо на гражданские мотивы" (1895) написал:
Хоть приняты меры -
Все было б исправно,
Одноко же веры
Не все православной.
Поляков и полек
Нас бесит привычка:
Он вечно католик,
Она — католичка.
От Крыма до Колы,
Сославшись на Бога,
Мы наши расколы
Преследуем строго.
Это стихотворение появилось в печати только осенью 1905 года, после царского манифеста о свободе вероисповеданий. И нетрудно заметить, что именно на смене 19 и 20 веков происходит изменение в отношении к протестантству.
Тютчев и Лесков еще усматривали в "русской вере" какое-то превосходство над протестантством: первый — неявно, проявляя симпатию и понимание, второй — явно, но шаржировано. У Мандельштама в стихотворении "Лютеранин" звучит уже не просто понимание, а усвоенный урок протестантства — адекватное ощущение земного бытия. У Гумилёва во всей полноте показано настоящее религиозное переживание.
На этом восприятие протестантства в русской литературе завершается.
Происходит катастрофа большевистского переворота, и духовно-религиозное мировоззрение России вынуждено либо законсервироваться, либо прекратить свое существование. Но тем более может быть ценен и полезен этот неосвоенный еще нами опыт прошлого.