Содержание

Переводы

Пролог

Вера в чудеса! В цветок
Голубой, увядший ныне,
Но блиставший в каждом сердце
В воспеваемое мною

Время веры в чудо. Чудом
Кажется оно само.
Столько в нем чудес, что люди
Больше им не удивлялись.

Как в холодном свете будней,
Человек смотрел привычно
На чудеснейшие вещи,
Что могли бы превзойти

Их безумием безумье
Баснословии легендарных
Чернецов с сожженным мозгом
В старых рыцарских романах.

Как-то утром, как невеста,
Выплыло из океана
Синих вод морское диво,
Неизвестная страна —

Новая страна с иною
Человеческой породой,
Птицами, зверьем, цветами
И болезнями иными.

Тем же временем и старый,
Собственный наш старый мир,
Изменен, преобразован,
Тоже сделался чудесным.

Из-за откровений духа,
Современного нам духа,
Из-за чар Бертольда Шварца,
Из-за черного искусства

Волнователя из Майнца,
Также из-за волшебства,
Что владычествует в книгах,
Принесенных колдунами

Из Египта с Византией,
В современном переводе —
Книга Красоты одна
И другая Книга Правды.

Обе эти книги Бог
Написал на двух различных
Языках небесных, даже
Верим мы, собственноручно.

Старый мир иглой дрожащей,
Этим скиптром мореходов,
Колдовским жезлом, дорогу
В Индию себе открыл.

В вожделенную отчизну
Пряностей, везде растущих
В беспорядочном избытке,
Даже вьющихся во прахе,

Фантастических побегов
Трав, деревьев и цветов,
Что дворянство средь растений
Или камни из короны,

Пряностей, дотоль безвестных,
С их таинственным влияньем,
Что спасает человека,
Иногда же отравляет.

По тому смотря, кто станет
Их мешать: аптекарь умный
Иль бессмысленный венгерец
Из*** Баната.

И когда теперь ворота
Сада Индии открыли,
Море туков бальзамичных
И потоки сладострастных

Небывалых ароматов,
Опьяняющих рассудок
Их дурманом, сразу в сердце
Света Старого проникли,

Как гонимая пожаром,
Плетью огненною, кровь
Бесновалась, вожделея
Золота и наслажденья —

Но лишь золото осталось,
Так как с этой желтой сводней
Каждый сам себе добудет
Все земные наслажденья.

Золото отныне стало
Первым словом у испанца
На пороге в дом индейский —
Лишь потом воды просил он.

Перу с Мексикой узнали
Праздник золотой горячки,
И Пизарро и Кортец,
Пьяны золотом, валялись.

При паденьи храма
Квито Лопец Вакка, унеся
Солнце золота литого,
Весом центеров двенадцать,

Проиграл его тотчас же,
И осталась поговорка:
«Это Лопец, проигравший
До восхода солнца солнце».

Ха! То были игроки,
Были воры и бандиты
(Все мы здесь не совершенны),
Но они творили чудо,

Превзойдя своей отвагой
Всю солдатчину вселенной,
От владыки Олоферна
До Радецкого с Гайнау.

В это время веры в чудо
Чудеса творили люди;
Тот, кто верил в невозможность,
Невозможное свершал.

Лишь глупец мог сомневаться,
Рассудительный же верил
И склонял перед чудесным
Низко голову мудрец.

Странно! Этих дней чудесных
Все звучит в уме сегодня
Удивительная повесть
Дон Жуана де Леон,

Что открыл для нас Флориду,
Но года искал напрасно
Для своей тоски чудесный,
Дальний остров: Бимини!

Бимини! При этом слове,
Сладком звуке у меня
Бьется сердце, и былые
Грезы юности проснулись,

На челе венки увяли,
Грустно смотрят на меня,
Точно кровью истекая,
Соловей рыдает мертвый.

И я вздрагиваю в страхе,
Содрогаюсь я так сильно,
Что потрескивают швы
На горячечной рубашке.

Но затем я улыбаюсь,
Потому что попугаи
Заскрипели смехотворно
И печально: «Бимини».

Помоги мне муза, фея
Париосса, дочь богов,
Докажи мне власть искусства
Благородного, поэзии —

Покажи, как ты колдуешь,
Преврати единым взмахом
Песнь мою в корабль волшебный,
Чтобы плыть на Бимини!

Лишь сказал я это слово,
Как исполнилось желанье
И корабль волшебный с доков
Мысли в воду погрузился.

Кто со мной на Бимини
Едет, господа и дамы?
Ветр попутный, вас доставит
Мой корабль на Бимини.

Вы страдаете подагрой,
Господа? Быть может, дамы
На своем челе лилейном
Уж морщинку отыскали?

Так за мной, на Бимини!
Там найдете исцеленье
От позорнейших пороков
При посредстве гидропатии.

И пожалуйста, не бойтесь,
Очень прочен мой корабль.
Из хореев, крепче дуба
Выстроены киль и помост.

На руле сидит Фантазия,
Радость правит парусами,
Юнги — быстрые остроты,
Здесь ли Разум? Я не знаю!

Реи — только из метафор,
Из гипербол — мачты, флаг мой
Черно-красно-золотой,
Баснословно-романтичный,

Флаг трехцветный Барбароссы,
Как его давно я видел
В Kyffhauzer’e и в соборе
Франкфуртском Святого Павла. —

Быстро морем мира сказки,
Синим морем мира сказки,
Мой корабль, корабль волшебный,
Тянет борозды мечтанья.

Искрометно предо мною
В колыхающейся сини
Стаей плещутся веселой
Большеротые дельфины —

И на них верхом несутся
Водяные почтальоны.
То амуры, что, надув
Щеки, в раковины трубят.

Трубят в звонкие фанфары,
Но послушай! Как звучит там
Из глубин морских внезапно
То хихиканье, то смех.

Ах, я знаю эти звуки,
Эти сладкие насмешки —
То задорные Ундины
Недоверчиво смеются

Надо мной, над шутовским
Кораблем, над шутовскою
Публикой и над поездкой
Шутовской на Бимини.

I

Одинок, на берегу
Кубы, пред водой зеркальной
Человек стоит и смотрит
Как в воде он отразился.

Человек тот стар, но прямо
Держится он, по-испански.
И странна его одежда
И матроса, и солдата.

Вот штанов рыбацких складки
Падают из-под камзола
Желтого, оленьей кожи;
Золотая портупея

Меч поддерживает длинный,
Неизбежный, из Толедо;
И над серым фетром вьются
Красные петушьи перья.

И они склонились томно
К лику старца, над которым
Современники и время
Так досадно потрудились.

Там с морщинами, что годы
И тяготы проложили,
Перекрещивались шрамы
Давних сабельных ударов.

Не с особенной приязнью,
Как мне кажется, старик
Озабоченный взирает
На свое изображенье.

То протягивает, точно
Защищаясь, обе руки,
То качает головою,
Сам с собою говоря:

«Это ль Дон Жуан де Леон,
Паж веселый при дворе
Дона Гомеца, носивший
Шлейф за дочерью Алькада?

Он был строен и воздушен,
Золотые кудри вились
Вкруг чела, в котором жили
Легкомыслие и счастье.

Все красавицы Севильи
Знали шаг его коня,
И они бросались к окнам,
Как по улицам он ехал.

Звал ли он свою собаку,
Языком о нёбо щелкнув,
Этот звук пронзал сердца
Розовеющих красавиц.

Это ль Дон Жуан де Леон,
Бывший пугалом для мавров
И срубавший, как репейник,
Эти головы в тюрбанах?

На равнине пред Гренадой
И передо всем Христовым
Воинством сам Дон Гонзальво
Дал мне рыцарское званье.

В тот же самый день под вечер
Я в палатке у инфанта
Танцевал под звуки скрипок,
Выбирая лучших дам.

Но не звуки этих скрипок,
Не приветы дам прекрасных
Слышал я в чудесный вечер
Дня того — как жеребенок

Топал по полу палатки,
Я и слышал только звоны,
Только звоны этих первых
Золоченых шпор моих.

Но с годами честолюбье
Появилось, и поехал
Я с Колумбом во второе
Путешествие его.

И всегда остался предан
Я второму Христофору,
Свет несущему Спасенья
Для язычников чрез воды.

Глаз его я не забуду,
Молча он страдал и только
Ночью жаловался звездам
И бушующим волнам.

И когда Колумб в Севилью
Возвратился, нанялся
Я к Ойеде, чтобы вместе
Приключений поискать.

Дон Ойеда славный рыцарь
Был от головы до ног,
И у короля Артура
Лучше не было когда-то.

Битва лишь была отрадой
Для него. Смеясь, сражался
Он с отрядами индейцев,
Окружавшими его.

Ядовитою стрелою
Был он ранен, но железом
Раскаленным сразу выжег
Рану, весело смеясь.

Как-то по пояс в болотах,
Из которых был нам выход
Неизвестен, наудачу,
Без еды и без питья,

Мы уж тридцать дней тащились,
Только двадцать человек
Изо ста, а остальные
Умерли при переходе —

А болото становилось
Глубже все — и вот мы встали,
Но Ойеда влил в нас храбрость,
Так же весело смеясь.

Мой товарищ по оружью
После стал Бальбоа — этот
Был отважен, как Ойеда,
Но знаком с военным делом.

Все орлы высокой мощи
В голове его гнездились,
И великодушье в сердце,
Точно солнце, пламенело.

Для Испании открыл он
Сотни королевств, обширней,
Чем Европа, и богаче,
Чем Венеция и Фланды,

Лишь пеньковую веревку
Получил он: на базарной
Людной площади Бальбоа,
Как преступник, был повешен.

Не такой прекрасный рыцарь,
Да и духом послабее,
Но чудесный полководец
Дон Фернандо был, Кортец.

В незначительном отряде,
Мексику завоевавшем,
Я служил — и много тягот
Вынес при походе этом.

Много золота я добыл,
Но и желтую горячку —
Ах, здоровья половину
Потерял у мексиканцев.

Золотом я каравеллы
Нагрузил, своей доверяясь
Собственной звезде, и вот
Я открыл здесь остров Кубу.

И теперь им управляю
Для Жуанны и Фернандо
Аррагонских и Кастильских,
Высочайше благосклонных.

Все теперь мое, к чему
Люди яростно стремятся,
Милость царская, почет,
Также орден Калатравы.

Губернатор я, храню
В кладовых песет сто тысяч
В слитках золота, каменья
Ценные и жемчуга.

Ах! Смотреть на этот жемчуг
Мне бывает очень грустно:
Лучше б зубы получить мне,
Зубы юности моей.

Зубы юности! С зубами
Ведь и юность я утратил —
Вспомню лишь, и скрежещу
Я гнилыми корешками.

Зубы юности и юность,
Если б вас купить обратно,
Как охотно бы расстался
Я со всеми жемчугами,

С драгоценными камнями,
Золотом моим, что стоит
Тысяч сто песет, и дал бы
С ними орден Калатравы.

Пусть возьмут богатство, славу,
Губернаторское званье,
Пусть зовут меня мальчишкой,
Молодым зевакой, дурнем!

О блаженнейшая Дева,
Сжалься, сжалься над безумцем,
Что томится и стыдливо
Прячет суетное горе!

Дева! Я Тебе открою
Душу, лишь Тебе признаюсь,
В чем ни одному святому
В небе я б не смог признаться —

Так как все они мужчины
И не смеют даже в небе
С состраданьем улыбаться
Над Жуаном де Леоном.

Ты же женщина, о Дева,
И хотя вовек нетленна
Красота твоя, но умным,
Женским ты чутьем поймешь,

Как страдает преходящий
Человек, утратив силу
И великолепье тела,
Ставшего карикатурой.

Ах, счастливей нас деревья,
На которых в то же время
Тот же самый ветр осенний
Лиственный наряд сбивает.

Все они зимой голы,
Нет тогда ни деревца,
Чья бы зелень потешалась
Над увядшими друзьями.

А у нас переживает
Каждый собственное время,
И одни дружны с весною,
Над другими же зима.

Горько старец ощущает
Боль бессилия при виде
Молодого сил избытка, —
О блаженнейшая Дева!

Отряхни же с плеч усталых
Этот грустный зимний возраст,
Голову мне оснеживший,
Остужающий мне кровь, —

Солнцу прикажи, чтоб снова
Пыл в мои пролило вены,
И весне, чтоб разбудила
Соловьев в груди моей —

Ах, отдай щекам их розы,
Золотые кудри дай
Голове моей, о Дева, —
Дай мне молодость обратно!»

И когда Жуан де Леон
Сам себе сказал все это,
Вдруг с невыразимой болью
Он закрыл лицо руками.

И стонал он, и рыдал он
Так безумно, горько, бурно,
Что потоки слез катились
Сквозь его худые пальцы.

II

И на суше рыцарь верен
Всем былым морским привычкам,
Как на корабле когда-то
Спит он ночью в гамаке.

И от мерного движенья
Усыпляющих приливов
Он не хочет отказаться
И велит качать гамак.

Это дело правит Кака,
Пожилая индианка,
И павлиньим опахалом
От лица москитов гонит.

И качая колыбельку,
Убаюкивает старой
Песней родины своей
Престарелого ребенка.

Волшебство в напеве этом
Или в голосе, который
Звонок, точно щебетанье
Чижика? Она поет:

«Птичка малая, Колибри,
Уведи нас к Бимини;
Ты лети вперед, мы следом
В разукрашенных пирогах.

Рыбка малая, Бридиди,
Уведи нас к Бимини;
Ты плыви вперед, мы следом
С расцвеченными шестами.

Там на Бимини сверкает
Радость вечная весны,
Жаворонки золотые
Кличут в небе: тирили.

Стройные цветы покрыли
Изумрудные саванны,
Сладостные ароматы,
Краски пышные горят.

Высятся большие пальмы
Вырезными веерами
И саваннам навевают
Теневые поцелуи.

И на почвы Бимини
Драгоценный бьет источник,
И его вода чудесна,
Так как юность возвращает.

Стоит лишь цветок увядший
Взбрызнуть этою водою,
Он внезапно расцветает
Прежней свежей красотой.

Стоит лишь сучок засохший
Взбрызнуть этою водою,
Он, прелестно зеленея,
Почки новые пускает.

Выпьет эту воду старец,
Снова станет молод; старость
Сбрасывает он, как жук
Гусеницы оболочку.16

Много там седых голов
Допилось до кудрей русых
И стыдятся возвратиться
Желторотыми птенцами.

Не одна старушка также,
Что себе вернула юность,
Не решается домой
Молодой идти девчонкой —

И остались эти люди
Навсегда на Бимини;
Счастье и весна их держат
В царстве молодости вечной.

К царству молодости вечной,
К золотому Бимини
И меня влечет томленье;
Вы, друзья мои, прощайте!

Старый кот мой, Мимили,
Кирики, петух мой старый,
Всем прости, ведь не вернемся
Мы обратно с Бимини!»

Пела женщина. И рыцарь
Дремлет, дремой опьяненный,
Как во сне, порой бормочет
Он по-детски: «Бимини!»

III

Солнце весело сияет
Над заливом и над Кубой:
И сегодня в синем небе
Только скрипки раздаются.

От весенних поцелуев
Покраснев, в зеленом лифе
Весь разряжен, как невеста,
Искрится прекрасный остров.

Красочно переливаясь,
Много всякого народа
Вышло на берег; но вместе,
Как одно, сердца их бьются.

И одно и то же всеми
Утешенье овладело,
Окрылило — и сказалось
В радостной и тихой дрожи

Дряхлой сморщенной старухи,
Что ползет на костыле
И, перебирая четки,
Шамкает свой Pater Noster —

То же самое сказалось
Утешение в улыбке
Раззолоченной сеньёры,
Принесенной в паланкине,

И болтающей с гидальго,
Возле рта держа цветок,
Тот, концы усов кусая,
С нею радостно шагает —

И у вытянутой стражи
На лице заметна радость,
И на лике клерикальном,
Человеческом сегодня —

Как сюртук сегодня черный
Крепко руки потирает!
Как двойной свой подбородок
Расправляет капуцин!

И епископ, что обычно
Выглядит брюзгою, к мессе
Приступая, потому что
Это завтрак отдаляет —

Даже он теперь доволен,
Радостен карбункул носа,
И в роскошном облаченьи
Он качается довольный

Под пурпурным балдахином
С мальчуганами из хора
И со свитою духовных,
Золотой парчой покрытых

И подъемлющими зонты
Желтые над головами,
Что колышутся порою
Как огромные грибы.

И процессия стремится
Прямо к алтарю Господню,
Он же под открытым небом
Здесь на берегу воздвигнут

И цветами изукрашен,
Лентами и образами,
Серебром и мишурою
И зажженными свечами.

И само Преосвященство
Служит мессу здесь у моря,
Он с молитвою святою
Хочет дать благословенье

Отплывающей флотилии,
Что качается на рейде
И готовится открыть
Бимини, чудесный остров.

Да, суда на рейде — это
Те, что Дон Жуан де Леон
Снарядил, снабдил людьми,
Чтоб открыть чудесный остров,

Где дарующая юность
Нежно плещется вода. —
Много тысяч пожеланий
С берегов летят за ним,

За спасителем народа, —
Каждый верит, что герой
Для него, назад вернувшись,
Привезет в бутылке юность.

Уж иной в воображеньи
Пьет целительный напиток
И качается от счастья,
Как на рейде корабли.

Из пяти судов составлен
Этот флот — одна большая
Каравелла, две фелуки
И две малых бригантины.

Адмиральское судно —
То большая каравелла
И на флаге герб Кастильи,
Аррагонии и Леона.

И она, подобно куще,
Изукрашена ветвями
И гирляндою цветочной
И цветными вымпелами.

«Эсперанца» — ей названье,
На корме, на мачте — куклы,
Виден образ этой Донны
В натуральный рост из дуба,

И раскрашен превосходно
И отлично лакирован,
Не страшится бурь и ветра
Величавая фигура.

И лицо кирпично-красно,
И кирпично-красна шея,
А под нею лиф зеленый,
Юбка тоже зелена,

Зелен и венок на черных,
Смоляных кудрях, глаза,
Брови также смоляные,
Якорь у нее в руке.

Экипаж флотильи сто
Восемьдесят человек,
Женщин шестеро меж ними,
Только шестеро аббатов.

Восемьдесят человек
С дамою — на каравелле,
Там, где Дон Жуан де Леон
Сам плывет. Зовется Какой

Эта дама, да, старуха
Кака, сделалась сеньёрой
Жуанитою с тех пор,
Как ее поставил рыцарь

Отгонительницей первой
Мух, качающей гамак,
И мундшенкершей в грядущем,
На счастливом Бимини.

Символ должности подъемлет —
Золотой бокал она,
И подобрана туника
Так высоко, как на Гебе.

Брюссельские кружева,
Ожерелья прикрывают
На сеньёре престарелой
Темные ее красоты.

В людоедском-рококо,
Каранбеко-помпадурском
Стиле высится парик,
Птичками везде утыкан,

Птичками, жуков не больше,
Но зато в роскошных перьях,
Точно из цветов блестящих,
Иль каменьев драгоценных.

Та прическа шутовская
Превосходно отвечает
Какиной оригинальной
Попугайной физиономии.

Боковой фигурой к этой
Роже служит дон Жуан,
Он, поверя безусловно
В скорое преображенье,

Уж заранее облекся
В милой юности одежду,
Разрядился в пестрый, пестрый
Модный франтовской наряд:

С колокольчиками туфли
Клювовидные; с разрезом
Панталоны, и нога
Правая в чулке зеленом,

В красном левая; кафтан
Из атласа; плащ задорно
Брошен за плечо, и перья
Страусовые на берете.

Так разряженный, и лютню
Пред собой держа, порхает
Адмирал туда, сюда,
Отдавая приказанья.

Он велит, чтоб поднят якорь
Был в тот самый миг, когда
Окончание обедни
Возвестят ему сигналом.

Он велит, чтоб при отплытьи
Пушки кораблей его,
Целых тридцать раз стреляя,
Отсалютовали Кубе.

И смеется он и кружит,
Как волчок, на каблуках,
Так его пьянит напиток
Упоительной надежды.

Струны бедные он щиплет,
Лютня жалуется горько,
Дряхлым голосом разбитым
Блеет он слова напева:

«Птичка малая Колибри,
Рыбка малая Бридиди,
Полетите, поплывите,
Путь откройте к Бимини!»

IV

Дон Жун де Леон, правда,
Не был ветреником глупым
В день, когда осуществил он
Странствованье к Бимини.

О его существованьи
Он не допускал сомнений —
Песня — сказка старой Каки
Для него была порукой.

Больше всех других людей
К чудесам моряк доверчив;
Пред его глазами вечно
Чудеса небес горящих.

А вокруг него бушуют,
Полны тайной, воды моря,
Недра, из каких когда-то
Вышла донна Афродита.

Мы в последующих стопах
Добросовестно расскажем,
Сколько вынес рыцарь тягот,
Сколько бедствий и напастей.

И не только не излечен
Был от старости, бедняга,
Но и сокрушен иными
Оскорбленьями для тела.

Ах, пока искал он юность,
С каждым днем старел все больше,
И в морщинах, истощенный,
Наконец достиг земли —

Тихой той земли, где жутко
Под тенистым кипарисом
Плещет речка, чья вода
Также дивно исцеляет —

Летой та река зовется,
Пей оттуда, и забудешь
Всю печаль — забудешь ты
Все прошедшие страданья —

Добрый край с водою доброй!
Кто достиг его, не кинет
Никогда — затем, что это
В самом деле Бимини.