Содержание

Переводы

Биорн загадочно и сиро
В горах, где нету ничего,
Живёт вне времени и мира
На башне замка своего.

Дух века у высокой двери
Подъемлет даром молоток,
Биорн молчит, ему не веря,
Защелкивает свой замок.

Когда для всех заря — невеста,
Биорн с пустынного двора
Ещё высматривает место,
Где солнце спряталось вчера.

Ретроспективный дух, он связан
С прошедшим в дедовских стенах;
Давно минувший миг показан
На сломанных его часах.

Под феодальными гербами
Он бродит, эхо будит мрак,
Как будто за его шагами
Другой, такой же слышен шаг.

Он никогда не видел света,
Дворян, священников иль дам,
Лишь предки из глубин портрета
С ним говорят по временам.

И иногда для развлеченья,
Наскучив есть всегда один,
Биорн зовёт изображенья
К себе на ужин из картин.

В броню закованные тени
Идут, чуть полночь прозвенит,
Биорн, хоть и дрожат колени,
Учтивый сохраняет вид.

Садится каждая фигура,
Углом сгибая связки ног,
Где щёлкает мускулатура,
Совсем заржавевший замок.

И сразу всё вооруженье,
Откуда воин ускользнул,
Издав тяжелое гуденье,
Обрушивается на стул.

Ландграфы, герцоги, бургравы,
Покинувшие рай иль ад,
Собрались, немы, величавы,
Железных приглашенных ряд.

Порой осветит луч в тумане
Глаза чудовищных эмблем,
Из геральдических преданий
Переселяемых на шлем.

Зверей необычайных морды
И когти, страшны, как копьё,
Свисают на плечи то гордо,
То как затейное тряпьё.

Но пусто в шлемах величавых,
Как будто на гербах былых,
И лишь два пламени кровавых
Зловеще светятся из них.

Едва хватило всем сидений,
Огромных блюд и круглых чаш;
И на стене от беглой тени
За каждым гостем черный паж.

Озарена струя ликёров
И подозрительно красна,
И странны кушанья, в которых
Подливка красная страшна.

Железо светится порою,
На краткий миг блеснёт шишак,
Вдруг развалившийся бронёю
Тяжелой потрясаем мрак.

Невидимой летучей мыши
Возня и пискотня слышна,
И на стене, под самой крышей,
Висят неверных знамена.

Вот пальцы медные сверкают
И сразу гнутся, как один,
Перчатки в шлемы выливают
Потоки старых рейнских вин;

Или на золоченом блюде
В кабана всаживают нож…
Меж тем по залам, в тьме безлюдий,
Неясная проходит дрожь.

Разгул готов волной разлиться,
Не прогремит же небосклон,
Фантом решает веселиться,
Уж если гроб покинул он.

И в фантастическом восторге
Всё звякает своей бронёй,
Как будто то не грохот оргий,
А грохот стычки боевой.

И, наполняясь бесполезно,
Бокал, и чаша, и кувшин
Выплёскивает в рот железный,
Как водопады, струи вин.

И проволочные кафтаны
Разбила винная струя;
— Ах, все они мертвецки пьяны,
великолепные князья.

Один измазал всю кольчугу,
Под ней струится липкий мёд,
Другой страдающему другу
Обеты громкие даёт.

И брони, в возлияньях частых
Теряющие стыд и страх,
Напоминают львов клыкастых
На их написанных гербах.

Охрипший в склепе над болотом,
Макс тянет песенки слова,
Что, верно, в тысячу трехсотом
Году была ещё нова.

Альбрехт, пьянен безотрадно,
Суров к соседям и один
Их бьёт, колотит беспощадно,
Как колотил он сарацин.

Разгоряченный Фриц снимает
Свой в перьях страусовых шлем
И, ах, о том, что открывает
Лишь пустоту, забыл совсем.

Кричат и скоро в перемешку
Лежат меж кресел и столов,
Вниз головой, как бы в насмешку
Подняв подошвы башмаков.

Уродливое поле боя
С непобедимым бурдюком,
Где губы каждого героя
Полны не кровью, а вином.

Биорн их молча созерцает,
Рукой опёрся на бедро,
Тогда как в окна проникает
Зари лазурь и серебро.

И все становится бледнее,
Как днём свечи ненужный пыл,
И самый пьяный пьёт скорее
Стакан забвения могил.

Поёт петух, бегут фантомы,
И всяк, приняв надменный вид,
На камень преклонить знакомый
Больную голову спешит.

____

Le Souper des Armures

Biorn, étrange cénobite,
Sur le plateau d’un roc pelé,
Hors du temps et du monde, habite
La tour d’un burg démantelé.

De sa porte l’esprit moderne
En vain soulève le marteau:
Biorn verrouille sa poterne
Et barricade son château.

Quand tous ont les yeux vers l’aurore,
Biorn, sur son donjon perché,
À l’horizon contemple encore
La place du soleil couché.

Âme rétrospective, il loge
Dans son burg et dans le passé;
Le pendule de son horloge
Depuis des siècles est cassé.

Sous ses ogives féodales
Il erre, éveillant les échos,
Et ses pas, sonnant sur les dalles,
Semblent suivis de pas égaux.

Il ne voit ni laïcs, ni prêtres,
Ni gentilshommes, ni bourgeois;
Mais les portraits de ses ancêtres
Causent avec lui quelquefois.

Et certains soirs, pour se distraire,
Trouvant manger seul ennuyeux,
Biorn, caprice funéraire,
Invite à souper ses aïeux.

Les fantômes, quand minuit sonne,
Viennent armés de pied en cap;
Biorn, qui malgré lui frissonne,
Salue en haussant son hanap.

Pour s’asseoir, chaque panoplie
Fait un angle avec son genou,
Dont l’articulation plie
En grinçant comme un vieux verrou;

Et tout d’une pièce, l’armure,
D’un corps absent gauche cercueil,
Rendant un creux et sourd murmure,
Tombe entre les bras du fauteuil.

Landgraves, rhingraves, burgraves,
Venus du ciel ou de l’enfer,
Ils sont tous là, muets et graves,
Les raides convives de fer!

Dans l’ombre, un rayon fauve indique
Un monstre, guivre, aigle à deux cous,
Pris au bestiaire héraldique
Sur les cimiers faussés de coups.

Du mufle des bêtes difformes
Dressant leurs ongles arrogants,
Partent des panaches énormes,
Des lambrequins extravagants;

Mais les casques ouverts sont vides
Comme les timbres du blason;
Seulement deux flammes livides
Y luisent d’étrange façon.

Toute la ferraille est assise
Dans la salle du vieux manoir,
Et, sur le mur, l’ombre indécise
Donne à chaque hôte un page noir.

Les liqueurs aux feux des bougies
Ont des pourpres d’un ton suspect;
Les mets dans leurs sauces rougies
Prennent un singulier aspect.

Parfois un corselet miroite,
Un morion brille un moment;
Une pièce qui se déboîte
Choit sur la nappe lourdement.

L’on entend les battements d’ailes
D’invisibles chauves-souris,
Et les drapeaux des infidèles
Palpitent le long du lambris.

Avec des mouvements fantasques
Courbant leurs phalanges d’airain,
Les gantelets versent aux casques
Des rasades de vin du Rhin,

Ou découpent au fil des dagues
Des sangliers sur des plats d’or…
Cependant passent des bruits vagues
Par les orgues du corridor.

La débauche devient farouche,
On n’entendrait pas tonner Dieu;
Car, lorsqu’un fantôme découche,
C’est le moins qu’il s’amuse un peu.

Et la fantastique assemblée
Se tracassant dans son harnois,
L’orgie a sa rumeur doublée
Du tintamarre des tournois.

Gobelets, hanaps, vidrecomes,
Vidés toujours, remplis en vain,
Entre les mâchoires des heaumes
Forment des cascades de vin;

Les hauberts en bombent leurs ventres,
Et le flot monte aux gorgerins:
— Ils sont tous gris comme des chantres,
Les vaillants comtes suzerains!

L’un allonge dans la salade
Nonchalamment ses pédieux,
L’autre à son compagnon malade
Fait un sermon fastidieux;

Et des armures peu bégueules
Rappellent, dardant leur boisson,
Les lions lampassés de gueules
Blasonnés sur leur écusson.

D’une voix encore enrouée
Par l’humidité du caveau,
Max fredonne, ivresse enjouée,
Un lied, en treize cents, nouveau;

Albrecht, ayant le vin féroce,
Se querelle avec ses voisins,
Qu’il martèle, bossue et rosse,
Comme il faisait des Sarrasins;

Échauffé, Fritz ôte son casque,
Jadis par un crâne habité,
Ne pensant pas que sans son masque
Il semble un tronc décapité.

Bientôt ils roulent pêle-mêle
Sous la table, parmi les brocs,
Tête en bas, montrant la semelle
De leurs souliers courbés en crocs.

C’est un hideux champ de bataille,
Où les pots heurtent les armets,
Où chaque mort, par quelque entaille,
Au lieu de sang, vomit des mets.

Et Biorn, le poing sur la cuisse,
Les contemple, morne et hagard,
Tandis que, par le vitrail suisse,
L’aube jette son bleu regard.

La troupe, qu’un rayon traverse,
Pâlit comme au jour un flambeau,
Et le plus ivrogne se verse
Le coup d’étrier du tombeau.

Le coq chante, les spectres fuient
Et, reprenant un air hautain,
Sur l’oreiller de marbre appuient
Leurs têtes lourdes du festin!