Содержание

Переводы

Когда внимали люди лирам,
Скелет ужасный был незрим,
Был человек доволен миром
И ничего не ждал за ним.

И труп не осквернял гробницу,
Не в силах тленья побороть,
Не сбрасывал, как багряницу,
С себя сгнивающую плоть.

И склеп растреснутый, в котором
Гнездились тысячи червей,
Не открывал смущенным взорам
Собранья брошенных костей.

Но на костре, пылавшем бурно,
Щепотка оставалась лишь,
Её скрывала нежно урна
В свою таинственную тишь.

Вот всё, что мотылёк сознанья,
Как пыль, бросает на земле,
Всё, что осталось от пыланья,
Когда треножник в полумгле.

Среди плюща, цветов, акаций
На белом мраморе идёт
Амуров, эгипранов, граций,
Танцуя, легкий хоровод.

Да, гений маленький, пожалуй,
Что факел ножкой затушил;
Искусство древнее смягчало
Тревожную печаль могил.

И жизнь раскрашивала гробы,
Как люльку, где лежит дитя,
Своими образами, чтобы
Ложились трупы в них, шутя.

Дырявый нос и скулы-дуги,
Маскировала смерть свой лик,
Которого бежит в испуге
И сам кошмар, её двойник.

Чудовище под тканью тела
Скрывало страшный образ свой,
И взоры девушки несмелой
Так властно влёк эфеб нагой.

И только, чтоб склонить к попойке,
На пир, где вождь Трималхион,
Лавр из слоновой кости, бойкий,
Бывал случайно принесён.

Дышали боги благодатью
Средь беломраморных небес;
Но уступил Олимп Распятью
И Назареянину Зевс.

Был голос: — Умер Пан! — И тени
Простерлись. — Словно на стене,
Над тягостью земных томлений
Встал белый призрак в тишине.

Он чертит погребальный камень
Огромным росчерком руки,
Вдоль стен кладбищенских, как пламень,
Развешивает позвонки.

Он поднимает крышку гроба
Своей костлявою рукой,
Круглятся ребра, дышит злоба
Из рта, из ямины пустой.

Со смехом в адский пляс толкает
Сеньоров, пап и королей
И, полных ужаса, бросает
Бойцов с испуганных коней.

Он в доме куртизанки бледной
Гримасничает у зеркал,
Он пьёт больных напиток бедный,
Он у скупого ключ украл.

Коля зазубренною костью
Ревущих, медленных быков,
За плугом он идёт со злостью
И превращает ниву в ров.

Средь приглашенных, неудачный
Пришелец, он твердит своё
И тянет с бледной новобрачной
Подвязку красную её.

И каждый миг всё больше банда;
За старцем следом молодой;
Стремительная сарабанда
Бросает в пляску род людской.

Фантом идет походкой тряской,
Танцует и в гудок трубит,
На чёрном фоне белой краской
Гольбейн его изобразит.

Когда смеётся жизнь живая,
И он по моде: в кринолин
Расправит саван, улетая, —
Совсем балетный арлекин,

Туда, где, от любимой грёзы
Устав, маркизы и Амур,
Принял изысканные позы,
Лежат в капеллах Помпадур.

Но скрой очей пустую яму
Ты, клоун, изгрызенный червём,
Ужасной смерти мелодраму
Ты доиграешь нам потом.

Вернись античная причуда,
В паросский блещущий убор
Облечь готическое чудо,
Пожри, пожри его костёр.

И если в правду мы — статуя
Господня, то её не тронь,
Когда ж обрушилась, ликуя,
Остатки выброси в огонь.

Пусть форма вечная взлетает
В тот рай, что ей Господь открыл,
Но пусть и глина не узнает
Стыда и ужаса могил.

____

Bûchers et Tombeaux

Le squelette était invisible,
Au temps heureux de l’Art païen;
L’homme, sous la forme sensible,
Content du beau, ne cherchait rien.

Pas de cadavre sous la tombe,
Spectre hideux de l’être cher,
Comme d’un vêtement qui tombe
Se déshabillant de sa chair,

Et, quand la pierre se lézarde,
Parmi les épouvantements,
Montrait à l’œil qui s’y hasarde
Une armature d’ossements;

Mais au feu du bûcher ravie
Une pincée entre les doigts,
Résidu léger de la vie,
Qu’enserrait l’urne aux flancs étroits,

Ce que le papillon de l’âme
Laisse de poussière après lui,
Et ce qui reste de la flamme
Sur le trépied, quand elle a lui!

Entre les fleurs et les acanthes,
Dans le marbre, joyeusement,
Amours, ægipans et bacchantes
Dansaient autour du monument;

Tout au plus un petit génie
Du pied éteignait un flambeau;
Et l’Art versait son harmonie
Sur la tristesse du tombeau.

Les tombes étaient attrayantes:
Comme on fait d’un enfant qui dort,
D’images douces et riantes
La Vie enveloppait la Mort;

La Mort dissimulait sa face
Aux trous profonds, au nez camard,
Dont la hideur railleuse efface
Les chimères du cauchemar.

Le monstre sous la chair splendide
Cachait son fantôme inconnu,
Et l’œil de la vierge candide
Allait au bel éphèbe nu.

Seulement pour pousser à boire,
Au banquet de Trimalcion,
Une larve, joujou d’ivoire,
Faisait son apparition;

Des dieux que l’art toujours révère
Trônaient au ciel marmoréen.
Mais l’Olympe cède au Calvaire,
Jupiter au Nazaréen;

Une voix dit: «Pan est mort!» — L’ombre
S’étend. — Comme sur un drap noir,
Sur la tristesse immense et sombre
Le blanc squelette se fait voir.

Il signe les pierres funèbres
De son paraphe de fémurs,
Pend son chapelet de vertèbres
Dans les charniers, le long des murs;

Des cercueils lève le couvercle
Avec ses bras aux os pointus,
Dessine ses côtes en cercle
Et rit de son large rictus.

Il pousse à la danse macabre
L’empereur, le pape et le roi,
Et de son cheval qui se cabre
Jette bas le preux plein d’effroi.

Il entre chez la courtisane
Et fait des mines au miroir;
Du malade il boit la tisane,
De l’avare ouvre le tiroir;

Piquant l’attelage qui rue
Avec un os pour aiguillon,
Du laboureur à la charrue
Termine en fosse le sillon;

Et, parmi la foule priée,
Hôte inattendu, sous le banc,
Vole à la pâle mariée
Sa jarretière de ruban.

À chaque pas grossit la bande;
Le jeune au vieux donne la main;
L’irrésistible sarabande
Met en branle le genre humain.

Le spectre en tête se déhanche,
Dansant et jouant du rebec,
Et sur fond noir, en couleur blanche,
Holbein l’esquisse d’un trait sec.

Quand le siècle devient frivole,
Il suit la mode: en tonnelet
Retrousse son linceul et vole,
Comme un Cupidon de ballet,

Au tombeau-sofa des marquises
Qui reposent, lasses d’amour,
En des attitudes exquises,
Dans les chapelles Pompadour.

Mais voile-toi, masque sans joues,
Comédien que le ver mord,
Depuis assez longtemps tu joues
Le mélodrame de la Mort.

Reviens, reviens, bel Art antique,
De ton paros étincelant
Couvrir ce squelette gothique;
Dévore-le, bûcher brûlant!

Si nous sommes une statue
Sculptée à l’image de Dieu,
Quand cette image est abattue,
Jetons-en les débris au feu.

Toi, forme immortelle, remonte
Dans la flamme aux sources du Beau,
Sans que ton argile ait la honte
Et les misères du tombeau!