29 июня 1917 года

Милый мой, ненаглядный, любимый Колюня!

С 20-го Мая не имею от тебя весточки. Спасибо Струве 2319, он прислал мне телеграмму о том, что ты благополучно доехал до Лондона, а потом пришли две открытки из Стокгольма, мне и Леве . Я не знаю, кто был более рад их получить, я или Лёвка, он даже запрыгал как куколка на резинке. Мы теперь в Слепневе опять собрались большой семьей, только все одни женщины, единственный мужчина Лёва! Ну за то его все и балуют, общий любимец. Митя все собирался приехать недельки на три отдохнуть, да всё не отпускали, а теперь и вовсе прекратили отпуска. Такое у меня опять неспокойное настроение, точно в первый год войны. От тебя нет, да и надежды не имеется получить известий, а Митя в Петрограде , где хуже всякого фронта! Да еще вдобавок и голодовка. Здесь мы сидим в полной неизвестности, что будет дальше, в настоящую минуту мужики довольно хорошо к нам относятся, но, по-видимому, они убеждены, что Слепнево все перейдет к ним полностью. Конечно, до учредительного собрания они будут ждать, но потом, если им не дадут желаемого, они отберут самовольно. Уже землю под лен три десятины (на тристо 30 р.) они у нас забрали да и денег не платят. Конечно, мы бы могли подать на них жалобу, но не хотим с ними ссориться. Может быть, живем последнее время в Слепневе, а лето-то, как нарочно, чудное. Уже давно не было такого жаркого лета. Мы с Лёвкой с Мая месяца начали купаться, нашли хорошее место в речке, с хорошим песчаным дном, и Левку из воды не вытащишь. Он очень вырос и возмужал, так что Аня говорит , что на улице не узнала бы его. Шура с Марусей тоже живут в Слепневе, Маруся живет почти совсем изолированно наверху, и только Шура сводит ее погулять. Ее состояние не улучшается, но она довольно спокойна. Только жаль бедную Шуру, ей приходится быть с М. все время, а то она наделает разных глупостей. Коля М. пока в Петрограде , но, кажется, его переведут в Одесский округ. Я выписала себе газету, в которой ты корреспондентом, надеялась, что хоть там буду читать, что ты пишешь, но оказывается, что ты не подписываешь своей фамилией, и я не могу ничего узнать. А страшно бы хотелось о тебе узнать побольше! Как-то ты поживаешь. Нравится ли тебе, и как идут твои дела. Но почта и у нас плоха, от Петр<ограда> до нас письма идут по 6-ти дней, а много и совсем пропадают, так что я думаю, что мы и вовсе от тебя писем получать не будем, очень это мне грустно! Доживу ли я когда-нибудь до блаженного времени, когда все успокоится, война кончится и Вы все, мои дорогие, будете в безопасности?!! Я часто вспоминаю наше житье в доме Георгиевского. Жили без забот и хлопот, теперь и с домом и вообще со всем хлопот не обобраться. Ну да Бог даст, все понемногу уладится! А пока до свидания! Сохрани тебя Господь!

Крепко, крепко тебя, мой золотой, обнимаю и целую. Горячо любящая тебя мама.

А. Гумилева.

(Приписка «вверх ногами» на стр. 1 и 4)

Сегодня к вечеру, когда уже было написано это письмо, я получила твое из Лон<дона>: бесконечно рада за тебя, что ты так доволен своим путешествием. Много интересного увидишь! И останутся хорошие воспоминания. А у нас то теперь кажется, Слава Богу, опомнились! Начали наступать, пока все идет хорошо! Дай Бог, чтобы и дальше так продолжалось.