16 апреля 1914 года. Петербург

Дорогой Николай,

я приду сегодня к Кинши, но сначала ты должен выслушать возражения на «тона» твоего письма, действительно неверные.

1. Союз для меня равняется дружбе, и потому то, что тебе кажется передержкой, есть только идеализация наших отношений.

2. «Твои» никого и ничем не оскорбляют, смею тебя уверить. Мы с тобой не раз делили Цех на твоих и моих — вспомни.

3. От акмеизма ты сам уходишь, заявляя, что он не школа; также и из Цеха, говоря, что он погиб. Я только требую соответствия между образом мыслей и поступками. Слово «предательство» ты не имел право употреблять даже с глаголом в сослагательном наклонении.

4. Объяснений я требовал не раз насчет «Гиперборея». Ты совершенно напрасно отделываешься шутками. Ответственным считаю я тебя, потому что дело было решено твоим, без моего ведома, попустительством.

Никаких других оснований, кроме затронутых вчерашним разговором, у меня не было. О моем личном к тебе чувстве распространяться не считаю уместным даже в ответ на обвинение в неприязни. А выставлять меня политиканом (твое P.S.) значит или не знать меня, или шутить неуместно.

Надеюсь, ты теперь согласишься, что «тон» моих писем вполне приемлем и акмеистичен.

С. <ергей> Г. <ородецкий>