Содержание

Translations

这曾是一个金色的夜晚，
金色的夜晚，可是没有月亮，
他跑着，跑过了草原，
如同被射伤的兔子东奔西突，
他突然跪倒，高高跃起，
两行热泪流淌下来
流过长满刀刻般皱纹的脸颊，
流淌过老人的山羊胡子。
而他的孩子们向他跑去，
他的孙子们向他跑去，
帐篷中，从未漂白的纺织品那儿
被遗弃的曾孙女尖声喊叫。

“请回来，－孩子们冲他大喊，
孙子们紧握住他的双手，－
不祥之事一件也未曾发生：
绵羊没有将龙虎草吃光，
神圣的火焰雨并未倾泻，
不是毛茸茸的雄狮，亦非无情的波斯古经
向我们的帐篷走来。”

一团黑色在他们之前变得更黑。
古老的悬崖在黑暗处未被发现，
轰然倒塌，如客人在喋喋不休，
灵魂没有稍稍出鞘，
孩子们爬着走，想办法，
突然孩子们猛地抓住了他，
孙子们按住大衣的前襟，
他就这样对他们道出话来：

“痛苦！痛苦！恐惧，灾难和死牢
是谁在这片土地上出生，是为了什么，
因为这么多双眼睛
凝视着黑色的夜空
窥探着他的秘密。
这一晚我安然入睡，
变成田野的皮肤和鼻子，
有着下垂的，鼓起的乳房的
健康的母牛把我梦见。
我爬到她身下，
想获得那一对乳房中的奶，
她只是在我的周围胡乱踢踏。
我翻过身子，一觉醒来：
假使我没有皮肤和朝天鼻。
一切尚好，变质的果汁散发臭味，
将我的右眼完全烧毁，
假使我留在这片死亡之地
我没法同时睁开两只眼睛，
痛苦！痛苦！恐惧，灾难和死牢
是谁在这片土地上出生，是为了什么”

孩子们低下头凝视田野，
孙子们环抱双臂，将脸遮住。
所有人都默不作声地等待着
大儿子蓄着银白色的胡须。
开口说出这般话来：

“从那时，我生活着，身边
什么恶事都没有，
我的心脏怦然跳动，
以后我也不会遭遇恶事。
我想用我的双眼望见
到底是谁要去漫步天边。”

所有人在土地上一齐低语，
朝向土地的不是脸，而是脊背。
所有人站起身来，屏住呼吸，
等候了许久，倾听了许久。
老人浑身颤抖，害怕地问道：
“你看见了什么？”可是他的
蓄着银白色胡须的儿子并没有回答。
当在他们兄弟互相鞠躬之时，
他们发现老人没了呼吸，
老人的面色比铜还要黯淡，
死亡的双手将他毁灭。

呦！孩子们哀求着，像是在哭泣，
像是女人们在狂乱地哭喊！
老人刮去难看的胡子，
令人惊悚的咒语被嘶哑地喊出。
八个兄弟突然站起身来，
他们抓住了健壮男人的长弓。

“我们射击－他说道－朝向天空，
谁在那里徘徊，我们将把什么击中……
当我们像这样进攻的时候？”
而老人的遗孀高声呼喊：
“报复是冲我的，不是冲你们的！
我想看到他的面庞，
他的喉咙被牙齿咬断
而双眼被利爪挖出。”

她在田地里呼喊着，突然倒地，
但她双眼眯起，许久
一个人低声念着咒语，
她将心脏剜出，将手指咬下。
最后她注视着，冷笑着
像一只布谷鸟咕咕低语：

“利恩，你为什么走向湖边？
卡姗德拉，新鲜的羚羊肝脏？
孩子们，瓦罐的罐嘴被砸掉了。
看，我在您跟前！父亲，快站起身
来拉拽筐子的芦苇。
他们是去经商，而不是打仗。
这里有多少团火焰，就有多少个民族！
所有部族聚集在一起……光辉的节日！”

老人开始镇静下来，
开始触碰膝盖的肿块，
孩子们放下了箭，孙子们
变得勇敢，甚至不见踪迹。
但当被倒地的老人跳到了
脚上，所有人脸色发绿，
所有人都惊出一身冷汗：
老妇人皮肤黝黑，但双眼发白，
她怒气冲冲地狂窜，呼喊道：
“痛苦！痛苦！恐惧，灾难和死牢！
我在哪儿？我带着什么？红色天鹅
追逐着我……三只脑袋的龙
悄悄离开……野兽们，野兽们，请离开！
巨蟹没有伤害！快从摩羯走开！”

而当她和一切的吼叫，
和疯狗的吼叫一起，
沿着山脊狂奔至深渊，
没有一个人能追得上她。

惊慌不安的人们回到帐篷中，
在立柱旁安定下来，极度惊恐。
时光流逝直到午夜，公狗
惊叫一声，而又迅速默不作声。
人们说：“在天上的人，
是上帝或者猛兽，他，大约，是想要祭品。
我们应给他送去牝牛，
还有未曾嫁过男人的
纯洁无瑕的少女。
加尔死了，他的妻子丧失了理智，
他们的女儿可只有八岁，
或许，她会因此受益。”

女人们跑开了，快速地
将小加拉拽过来。
老人拾起自己的燧石斧头，
他以为——在她神往天空之前，
凿开她的头颅会更好，
要知道她是他的小孙女，很可惜，——
但是别人并未给他别的，而是说：“
为了凿成的黑暗牺牲了什么？”

他们用大石头将小女孩砸死，
那是平坦的黑色石头，在那里
直至今日神圣的火焰都在熊熊燃烧，——
火焰在匆匆的时光中黯然熄灭。
他们低垂着头颅，
等待着，等到她安静下来，所有人
可以去安心睡觉，直到太阳升起。

只有小女孩没有死去，
她看了上面，又看了右面，
那里站着的是她的兄弟，她又一次
凝视之后，她从石头之下一跃而上。
老人没有松开双手，问道：“你看见了什么？”
她带着怨气回答道：“
我什么都没看见，只有凹陷的，
黑色的，空洞的天空，
在天空中星星在各处山药，
像是春天在泥地中的花朵。”

老人思考起来而后说道：
“再看看！”加拉再一次
良久地仰望天空。
“没有，——她说道——这些不是花儿，
这些是金色的手指
他们让我们看到平原，
看到大海，看到啊吠陀经注的山，
还让我们看到发生过的事情，
正在发生的和将会发生的。”

人们聆听这番话语并对此好奇：
不是孩子们，而是男人们
直至今日还学不会说话，
而加拉有着火红的脸颊，
她的眼睛闪闪发光，嘴唇渐渐变红，
她的双臂环抱天空，就像
她想要飞上天去一样。
她突然开始嘹亮地歌唱，
似乎是风儿在芦苇丛中响彻，
从伊朗的山涧吹向幼发拉底河。

梅拉已经十八岁了，
但她仍未嫁给别人，
她跌倒在加拉的身旁，
也在仰望天空，开始歌唱。
为了梅拉·阿赫还有阿赫·乌尔，
她的未婚夫，所有部族的人们，
都趴倒，歌唱，歌唱，歌唱，
似乎是灼热正午的百灵鸟儿，
抑或是昏暗夜晚的青蛙。

只有老人慢慢走向那片地方，
他用拳头捂住耳朵，
眼泪接连不断地
从他唯一的眼睛里流出。
他独自失声痛哭
从悬崖峭壁和他膝盖的肿块，
加拉和老人的遗孀，从前
他们看着别人
在他们的牲畜散养的平原上，
在他们的帆船行驶过的水中，
在他们的孩子嬉戏的草地上，
而在黑夜中，触碰不到的，
别人的星星没有被人看见。

Перевод стихотворения Николая Гумилёва «Звездный ужас» на китайский язык.

Звездный ужас

Это было золотою ночью,
Золотою ночью, но безлунной,
Он бежал, бежал через равнину,
На колени падал, поднимался,
Как подстреленный метался заяц,
И горячие струились слезы
По щекам, морщинами изрытым,
По козлиной, старческой бородке.
А за ним его бежали дети,
А за ним его бежали внуки,
И в шатре из небеленой ткани
Брошенная правнучка визжала.

— Возвратись, — ему кричали дети,
И ладони складывали внуки,
— Ничего худого не случилось,
Овцы не наелись молочая,
Дождь огня священного не залил,
Ни косматый лев, ни зенд жестокий
К нашему шатру не подходили. —

Черная пред ним чернела круча,
Старый кручи в темноте не видел,
Рухнул так, что затрещали кости,
Так, что чуть души себе не вышиб.
И тогда еще ползти пытался,
Но его уже схватили дети,
За полы придерживали внуки,
И такое он им молвил слово:

— Горе! Горе! Страх, петля и яма
Для того, кто на земле родился,
Потому что столькими очами
На него взирает с неба черный,
И его высматривает тайны.
Этой ночью я заснул, как должно,
Обвернувшись шкурой, носом в землю,
Снилась мне хорошая корова
С выменем отвислым и раздутым,
Под нее подполз я, поживиться
Молоком парным, как уж, я думал,
Только вдруг она меня лягнула,
Я перевернулся и проснулся:
Был без шкуры я и носом к небу.
Хорошо еще, что мне вонючка
Правый глаз поганым соком выжгла,
А не то, гляди я в оба глаза,
Мертвым бы остался я на месте.
Горе! Горе! Страх, петля и яма
Для того, кто на земле родился. —

Дети взоры опустили в землю,
Внуки лица спрятали локтями,
Молчаливо ждали все, что скажет
Старший сын с седою бородою,
И такое тот промолвил слово:
— С той поры, что я живу, со мною
Ничего худого не бывало,
И мое выстукивает сердце,
Что и впредь худого мне не будет,
Я хочу обоими глазами
Посмотреть, кто это бродит в небе. —

Вымолвил и сразу лег на землю,
Не ничком на землю лег, спиною,
Все стояли, затаив дыханье,
Слушали и ждали очень долго.
Вот старик спросил, дрожа от страха:
— Что ты видишь? — но ответа не дал
Сын его с седою бородою.
И когда над ним склонились братья,
То увидели, что он не дышит,
Что лицо его, темнее меди,
Исковеркано руками смерти.

Ух, как женщины заголосили,
Как заплакали, завыли дети,
Старый бороденку дергал, хрипло
Страшные проклятья выкликая.
На ноги вскочили восемь братьев,
Крепких мужей, ухватили луки,
— Выстрелим, — они сказали — в небо,
И того, кто бродит там, подстрелим…
Что нам это за напасть такая? —
Но вдова умершего вскричала:
— Мне отмщения, а не вам отмщенья!
Я хочу лицо его увидеть,
Горло перервать ему зубами
И когтями выцарапать очи. —
Крикнула и брякнулась на землю,
Но глаза зажмуривши, и долго
Про себя шептала заклинанье,
Грудь рвала себе, кусала пальцы.
Наконец взглянула, усмехнулась
И закуковала как кукушка:

— Лин, зачем ты к озеру? Линойя,
Хороша печенка антилопы?
Дети, у кувшина нос отбился,
Вот я вас! Отец, вставай скорее,
Видишь, зенды с ветками омелы
Тростниковые корзины тащут,
Торговать они идут, не биться.
Сколько здесь огней, народу сколько!
Собралось все племя… славный праздник! —

Старый успокаиваться начал,
Трогать шишки на своих коленях,
Дети луки опустили, внуки
Осмелели, даже улыбнулись.
Но когда лежащая вскочила,
На ноги, то все позеленели,
Все вспотели даже от испуга.
Черная, но с белыми глазами,
Яростно она металась, воя:
— Горе! Горе! Страх, петля и яма!
Где я? что со мною? Красный лебедь
Гонится за мной… Дракон трёхглавый
Крадется… Уйдите, звери, звери!
Рак, не тронь! Скорей от козерога! —
И когда она всё с тем же воем,
С воем обезумевшей собаки,
По хребту горы помчалась к бездне,
Ей никто не побежал вдогонку.

Смутные к шатрам вернулись люди,
Сели вкруг на скалы и боялись.
Время шло к полуночи. Гиена
Ухнула и сразу замолчала.
И сказали люди: — Тот, кто в небе,
Бог иль зверь, он верно хочет жертвы.
Надо принести ему телицу
Непорочную, отроковицу,
На которую досель мужчина
Не смотрел ни разу с вожделеньем.
Умер Гар, сошла с ума Гарайя,
Дочери их только восемь весен,
Может быть она и пригодится. —

Побежали женщины и быстро
Притащили маленькую Гарру.
Старый поднял свой топор кремневый,
Думал — лучше продолбить ей темя,
Прежде чем она на небо взглянет,
Внучка ведь она ему, и жалко —
Но другие не дали, сказали:
— Что за жертва с теменем долбленным?
Положили девочку на камень,
Плоский черный камень, на котором
До сих пор пылал огонь священный,
Он погас во время суматохи.
Положили и склонили лица,
Ждали, вот она умрет, и можно
Будет всем пойти заснуть до солнца.

Только девочка не умирала,
Посмотрела вверх, потом направо,
Где стояли братья, после снова
Вверх и захотела спрыгнуть с камня.
Старый не пустил, спросил: Что видишь? —
И она ответила с досадой:
— Ничего не вижу. Только небо
Вогнутое, черное, пустое,
И на небе огоньки повсюду,
Как цветы весною на болоте. —
Старый призадумался и молвил:
— Посмотри еще! — И снова Гарра
Долго, долго на небо смотрела.
— Нет, — сказала, — это не цветочки,
Это просто золотые пальцы
Нам показывают на равнину,
И на море и на горы зендов,
И показывают, что случилось,
Что случается и что случится. —

Люди слушали и удивлялись:
Так не то что дети, так мужчины
Говорить доныне не умели,
А у Гарры пламенели щеки,
Искрились глаза, алели губы,
Руки поднимались к небу, точно
Улететь она хотела в небо.
И она запела вдруг так звонко,
Словно ветер в тростниковой чаще,
Ветер с гор Ирана на Евфрате.

Мелле было восемнадцать весен,
Но она не ведала мужчины,
Вот она упала рядом с Гаррой,
Посмотрела и запела тоже.
А за Меллой Аха, и за Ахой
Урр, ее жених, и вот всё племя
Полегло и пело, пело, пело,
Словно жаворонки жарким полднем
Или смутным вечером лягушки.

Только старый отошел в сторонку,
Зажимая уши кулаками,
И слеза катилась за слезою
Из его единственного глаза.
Он свое оплакивал паденье
С кручи, шишки на своих коленях,
Гарра и вдову его, и время
Прежнее, когда смотрели люди
На равнину, где паслось их стадо,
На воду, где пробегал их парус,
На траву, где их играли дети,
А не в небо черное, где блещут
Недоступные чужие звезды.