Содержание

Translations

非洲史诗

一

穿过深蓝的夜空
像蛇一样爬行
静默地从一片树林到另一片，
在沼泽中，在岩石中
一支凶猛的战士小队
十个人一列——向前进，
肩上披的是豹皮，
剑别在腰旁，手中握火枪，——
这就是阿比西尼亚人，
他们的内古斯 征服整个国家，
只有古拉勃部落
反抗他们被征服的命运，
数以百计简陋的木矛——
曼涅里克皇帝 愤怒了。

月亮升起了，村庄将睡去，
森林之神保持月色的明亮，
曼涅里克默默跟在所有人身后，
他骑着火焰的大象：
为了让犀牛欧雷思
无法攻击睡着的人，
为了不在黎明时分
被古马雷 的河马包围，
亦为了不让阿左 的鳄鱼
从湖面上离开。
他拉扯红狮的尾巴，
它时而温顺，时而怒吼。
但是，显然，他无从做到
在今晚拯救存在！
如一群疯狂的狼，
敌人出发了……可怕的咆哮
响起了，作为对他的回答
恐怖的喊叫穿越黑暗。
勇敢的古拉勃部落，
早已习惯了战斗，
但夜间的战斗——如在口袋中奔跑，
长矛没有在手中紧握，
他们猝不及防便沦为俘虏，
他们的木神不堪一击。

但这意想不到的黎明
在国王的小屋上升起。
他惊起深夜的睡鼠，
点燃了毁灭的火焰
可怖的他一丝不挂地离开，
农村妇女成了战斗的火棍。
鼻孔胀大，眼睛燃烧，
他拳打脚踢在
盾牌般宽广的胸口……
谁会同这样的敌人战斗？
阿比西尼亚人起身反抗，
阿托-加诺忽然出现，
并将他们领导，他是一个老人，
在人群中和蔼，在战场上疯狂，
对于一切危险的事物
他只是不屑一顾地瞥一眼。
他喊道：“喂，你不是懦夫！
去它的吧，——我来担起这一切。”

黑人举起了粗棍；灵巧的
老人在地上躲闪自如，
他扔出一支矛，趁机飞逃
全身的重量压在胸前，
敌人吃了一惊，
老人踏出一步笨拙的步伐，
应声倒地——胸膛被划开
老人放声大笑。
后来战士们喁喁私语，
在寒光闪闪的刀下
仿佛火热的舌头
从他的胸口涌出
像羽毛一样消失在天空。
强大的灵魂飞走了，
化作一颗流浪的星星，
在潮湿的黑暗沼泽中化作一道光，
或是在豹子与雄狮的眼中
闪耀起光芒。

但森林之神勃然大怒
他看到火光，听到声响
闻到鲜血的味道，他站起身
想了想，隆隆地说起话：
“嘿，犀牛，喂，大象，
所有邪恶的，强有力的，
从牧场中，从池塘里
暴躁的你们快快赶过来，
哦吼吼，哦吼吼！
一个人也不要饶恕。”
黑暗的森林仿佛重现生机
怪人与野兽成群结队；
狂暴愤怒的大象
从远方飞奔而来，
张开塞满青草的嘴，
像疾驰的马儿一样狂奔，
身形庞大的野兽，
长着猫的嘴脸，而犄角——
长在身后。我躲起来
梦想着我将它杀死
令朋友们惊讶的是，
我带来荒原之美
带到动物园展览馆中
在一片羡慕声中带给敌人。

“好吧，好吧，”阿托-加诺说道，——
“这里是万丈深渊也毫不奇怪，
带上囚徒——回家去吧！”
军队将人群抛弃。
加诺离开领导者的尸体
他踉踉跄跄地跑开了，
他还是一个七岁的男孩，
人们将他遗忘。
“你是谁？”——老人问他，
但加诺咬了一下手指。
“唔，我是国王的儿子，真的。”
一个战士想了想，说道：
“我将亲自带你走，
你将住在我家里。”
而后这位老人想起
这个被俘的男孩叫做米克。

二

亚的斯贝亚巴欢庆节日，
加诺收到了这赠礼，
他从皇宫的厅堂回到家中，
欢快地对米克说：
“摘下头枷，不要
哭泣。以后这里就是你的家；
你是侍者，时刻记住
阿夫托-乔治是奴隶。”
三年过去了。米克侍弄这一切，
尽管他身体瘦弱，个头矮小。
有时，他清扫后院，
有时，他修补破烂的帐幕，
而在深夜他走向篝火，
烤制无花果
并得到一小块食物，
而仆人们有时诅咒
他最喜爱的食物。

有时仆人们将他嘲弄
他跑到附近的草地上，
那里住着毛发蓬松的大猩猩，
它被套索牢牢捆住。
阿托·加诺不久前
在深山老林中将它捕获，
他突发奇想，将猎物带到
亚的斯贝亚巴，玫瑰之城。
大猩猩不让任何人接近，
牙齿咯咯，咆哮隆隆，
仆人们以为，这怪物
会渐渐无力，昏死过去。
但最恶毒的是
一群狗：总是
跑在它面前吠叫，
以躁狂的愤怒将它折磨，
它在挂架上抬起头来，
乱刨地面，啃咬木柱。

只有米克，手拿鞭子，
将吠叫的狗驱走。
米克给它带来了果子
掰开南瓜，带来了水，
米克站在它面前，
米克不把它看作俘虏。

最后他们成了好朋友：
有时，他们双目对视，
他们拥抱，手牵着手，
他们操着猩猩的语言，
互相给彼此分享
不同国度的梦想，
那里是猿猴的城市，
那里它们永不争斗，
那里每一只都很安宁、富足，
尽情玩耍、尽情睡觉。

这只老猩猩以
它灰色的胸毛发誓，
万兽都有一只王，
唯独猴子没有王。
狮王——是只白色的盲狮，
它戴上金色的王冠，
它生活在索马里的沙漠中，
远在地球的边缘。
大象之王——看到梦境，
而后它醒来，说道：
大象们该如何面对，
何样的灭绝将它们威胁。
斑马之王——梦一般的魔幻，
它跳跃，在微风中舞动。
许久之前它就与
鸵鸟之王订了婚。
但在沙漠中有个传说，
有一只野兽，比一切都强大，
它的犄角火热，红得像血，
猫一般的毛皮闪闪发亮。
或许它是第一个王，
但它想不到的是，
倘若有谁遇见它，
顷刻间便倒地身亡。

聆听到朋友的话语，米克
厌倦了成为人们的奴隶，
仆人们看到他
突然变得懒惰笨拙，
阿托-加诺知晓了这些，
他派米克去碾小米，
而这工作——是女人的活计，
男人们都围着他跑。

整院子人都发出满意的叫喊，
将米克惩罚，将米克辱骂，
甚至连女孩们也将他嘲笑，
向他投掷垃圾与污泥。

夜幕降临了，
当他完成工作时，
烦闷让他迷失自我，
他没有吃下无花果，
整晚他的朋友
将他拥抱，米克紧皱眉头
在它毛茸茸，闻起来像山羊的
的胸口落下眼泪。
当月亮落下山崖，
发出奇妙的亮光，
清晨的风给他们带来
野生的青草香气，
猩猩和米克
一同计划逃跑。

三

法国执政官许久地呼唤
内古斯的红人加诺，
唤他致敬使馆的大厅，
品尝他的葡萄酒，
加诺最终决定动身出发，
经历困难，仿佛一次远足。
他有一只比画布更白的骡子，
被饶恕的米克在他身后奔跑
手里拿着昂贵的比利时火枪，
嘹亮的呐喊声响起：
“所有人离开道路！躲开！”

加诺坐在领事身旁，
投来问候的目光，吐出精彩的谄媚，
而领事，感到奇怪，
在他面前打开留声机，
玩具的飞机
在椅子和沙发间飞来飞去，
谁也没触碰过的
电铃突然响起。
加诺悄悄吞下烈酒，
对所有人殷勤地赞叹，
他大声地低语：“哦，很好！
哦，朋友，他们会明白一切！”

而在这时，米克在花园中
用缰绳套住骡子，
无从尽兴欣赏
稀奇古怪的狗，
或是坐在门口的
长着翼的石兽。
他走过去，突然看到
一个小男孩在门槛外，
还有一个车轮般的箍，
他玩着滚铁箍的游戏。
他皮肤雪白，衣服也雪白，
他如蜻蜓一般活泼，
一双勇敢的大眼睛，
燃起明亮的火焰。
白人小男孩站在米克身前，
眯上眼睛，打起胡哨：
“你是谁？”——“我是阿比西尼亚的奴隶。”
“你喜欢打仗吗？”——“不，我很瘦弱。”——
“我的父亲是领事。”——“我的父亲曾是
部族首领。”——“他在哪儿？”——“被敌人杀了。”——
“我的名字叫路易。”——“而我
被起名为米克。”——“我们当好朋友吧。”

而米克深受感动，他说起
他的猩猩的故事，
它很久以前就逃走了
没有人能追得上他，
当它只能打包
燧石、某些食物、
斧头、一把锋利的刀——
没有它们，你将死在沙漠中。
可以住在那里狩猎，
谁也不会同它战斗，
亦可去当猴子的王，
就像猩猩允诺的那样。
路易说道：“好啊，
小孩子，我可找到你了！
我很快就满十岁了，
我还没当过国王。
我将紧握我的手枪，
我们三个将一起出发。
看，在山的后面
等我，直到第三天的深夜；
你们跟着我不会迷路，
不会没食物，也不会没篝火。”
他傲慢地抬起眉头；
忽然一只金色的甲虫飞过，
男孩紧跟在甲虫身后，
而米克却一动不动。
他感到惊奇与不解，
他想：“这，一定是，梦……”
此时，狡猾的骡子
从花坛拉走茉莉与玫瑰。

心满意足，酒足饭饱，蹦跳着回家，
加诺与自己闲谈起来：
“哦，朋友，他们如此聪明，
在虚幻之事和琐碎之事中！
藏在空谈家的棺材中，
他似乎喜欢在底层话事，
人们喜欢他……可是在战斗中，
我扬起自己的头颅，
那些穷鬼、蠢蛋和瞎子
谁都不能将我们战胜。
我们不是猴子，我们
也不需要各种稚气未消的废物。”
而米克沉浸在路易的梦想中，
忘了注意脚下的路，
他从高处跌落到
茂密的灌木丛中。

他沮丧地聆听着猩猩讲起
来自遥远国度的少年，
离开自己的家园，它想要
成为猴子的大王。
他的野兽之心觉察到，
这世界上还有王法，
施于那一个人
就能感觉得到：
城市中欢娱的生活，
沙漠中青草的气息。
他并没有诉说许久，
长吁一口气，挠一挠腋下，
喝了喝水，嘟嘟哝哝道：
“看吧，没什么倒霉的！”

四

月光微微倾泻，
当他们动身启程
穿过沟壑与杂草，
他们是路易、米克与猩猩，——
路易嘴角上扬，说着笑话，
米克拖着一袋面粉，
而猩猩碾死了石头间的
毒狼蛛与毒蛇。
他们一直跑到清晨，
在灌木丛中躲了一整个白天，
香气扑鼻的花丛中
有一处美妙的洞穴。

他们害怕——会被发现。
欢乐的人们再一次围城圆圈：
有奴隶、贵族、商人，
背着大诗琴的歌手，
来自远方国度的使官，
还有衣衫褴褛的巫师们。
恶魔的崇拜者
时而低垂着脑袋
匆匆赶往高原上的安科贝尔 ，
在最黑暗的洞穴中
生活着一条神圣的蛇，
它是大地的母亲。

一个上午，有些晚了，
他们没有藏在草丛中，
遇见了一位
身材魁梧，脸上长斑的士兵。
他将皮带弯卷，
捆住米克的手臂。
“命运正对我微笑，
我抓到了奔逃的奴隶！——
他大喊道。——金钱、食物，因此
我随处都找得到。”
米克大哭不已，而猩猩
藏在草丛中，狂吠不止。
但它脸色惨白；路易
突然举着拳头
疯了似的跳起来：
“放手，白痴，放手，丑八怪！
我是白人，将有艘艘大船
从我的故土驶来
载着成千上万的士兵……
放手吧，否则你不会好过！”
“好吧，好吧，——他懦弱地答道，——
与上帝同行吧，上帝保佑你们。”

在这一天的傍晚，
猩猩忽然回到了
他们的身边，而影子
被可怕的痛苦侵袭。
它捶打自己的脸颊与胸口，
它的眼泪不止地流淌
马上又在沙滩上打滚，
它努力消除痛苦。
看到这一幕，善良的米克
摔倒了，声色俱厉地大哭
一只小胡狼
在一里之外就听到了他
小胡狼决定走去看看：
“是不是有什么人死了。”
路易不知他们的危险，
在溪水旁弯下腰
用帽子舀起水来，
泼向叫喊的朋友。
猩猩结束了这场混乱，
它吸引着深陷危险的朋友：
“在这座山后有一幢房子，
我的儿子被抓了，关在里面。
我看到它咬着一颗坚果，
坐在人群边缘。
我悄声呼唤着它，
它认出我来，放声大叫，
凶恶的老头将我们分开了，
他拿着铁锹，大喝一声。
他的偷窃不可想象，
那里有一群健壮狡猾的狗，
他没有想攻击任何人——
那里有火枪、长矛与斧头。”
路易喊道：“看啊！
我将儿子还给你，
但你只能选择
和一个人陪我见皇帝。”
他接受了最重要的事打扮
他走进院子，并说道
“我来买猩猩。
你们这里有小猩猩——
卖给我！”——“我不卖。”——
老人回答道。“我会给你
十个金币。”“哦！哦！
这可是一头大水牛的价格。
拿走吧”，路易如罪人一样
流下苦涩的泪水，
小猩猩欢乐地骑在父亲头上
蹦蹦跳跳，像皮球一样；最后
父亲充满爱意地拽着它尾巴。
“你都受了哪些苦？”——
“我没感觉到任何痛苦。
我的主人——是我第一个朋友！
我吃的是蜂蜜薄饼，
滚着铁箍，跳着舞，
他们为我缝制红色的裤子，
我在过节的时候将它穿上。”
老猩猩咆哮道：
“你在这里什么也没有！
好吧，如果这不是一场骗局，
那么你重新回到主人身边去。
努力渴求获取所有知识：
吹响号角，从一数到十……
当你比同伴们都聪明时，
逃跑便不再是罪孽。

五

月亮消失了，天空
仿佛是低矮的天花板。
硕大的星星照耀着——
月亮也突然亮了起来。
月光倾泻而下……而下面
玻璃般的空气等待着雷雨，
旅行者们聆听远方的
手鼓拍打与土地喧嚣。
旅行者们看到：黑暗中
模糊的月亮渐渐变大。
五百个健硕的黑人排成一队
背负着燃烧的树干，
其他人跳着舞、唱着歌，
吹着喇叭，拍打着铃鼓。
而在锦缎的花轿上
一位公主环顾四周，静默无言。
这是穆罕默德-阿里的女儿，
阿里是来自也门的商人，
在那里无论富贾还是老人，
都不被允许知晓，他要
从德雷达瓦 去哈勒尔
购买一件件衣服，
在阿拉伯的故事中没有王子，
没有哈里发 对她说：
“我的珍珠，我的光芒，
请让我将生命奉献给你！”
在阿拉伯的故事中没有天女，
来和这个女孩相媲美。

她看到了路易
她举起了双手。
她的嗓音清澈如水，尖利高吭，
如长笛一般唱道：
“哦，小伙子，你的皮肤多么白皙，
你的身躯这般挺拔，你的目光多么坚强！
跟我走吧。在我的花园中，
有很多黄色的玳瑁，
有很多蓝色的鹦鹉，
还有多汁可口的苹果。
我们将要整天整天玩耍，
饲养温顺的绵羊，
在喷泉和泳池周围
与你一同追逐嬉戏。
走吧”，但是，仿佛深夜来临，
路易聆听着她，面色苍白，
路易没有努力掩饰
他的藐视与愤怒：
“我听了故事，成了侍从，
当我成了国王，
数不胜数的子民
听从我的统治吗？
但倘若我决定了，
即使无聊也与你一起：
你不会开枪射击，
你害怕骑在马上。”

公主抬起了悲伤的、
悠长的、温柔的面容
她看着骄傲的路易——突然，
忍不住扑哧一笑……周围
所有人都笑了。宛如雷声
在夜空中响彻：
五百个健硕的黑人
哈哈大笑，还有八百个
奴隶、三十个厨师，
还有十九个马倌。
但公主一个手势，
所有人都以一种方式排队，
再一次向前挺进，
她把笑憋进肚子里。
当花轿消失不见，
心怀忧伤，米克说：
“我不需要神话般的国家，
我曾经是它的奴隶，
而她，我准备好了发誓，——
善良的森林之神的女儿，
住在令人惊叹的花园中，
在好似星星的宫殿中。
永远不要，永远不要，
永远不要来我这，来米克这。”
路易惊呼：好吧，不要害怕，
当我娶她的时候，你就过来吧。

六

又过了三天，他们看到了
一座原始的寺庙，
岩石和陡峭的岩壁，
稀奇的松树生长，
树尖直冲天际，
它在茂密的丛林中生长，
在岩石中扎根。
这个世界一点也不寻常：
黑人成百上千的孔洞
相互连接成了
一条狭窄的道路；
边缘裹着黏土的平台
悬挂着，从孔洞中
粘着几百个可怕的脸庞。
我，永世躺在棺材中，
我敢于肯定，
美式摩天大楼没有
被送走或被拿来。
猩猩欢喜不已地喊道，
这就是猴子们的城市。

顺着布满岩石的山脊
他们爬上了高处。
米克累了，低声哭泣，
路易头痛不止，
在他的面前
聚集着一大群猴子。
但猩猩解决了这窘状：
它带来小猩猩。
开始捏它的尾巴，
而那里——七声八声尖叫不已
这曾经是习俗，片刻之后
所有猴子聚集到一起叫喊。

老猩猩开始喊道：
“哦，部落里自由的猴子们，
我从后囚禁处逃脱，回到你们身边，
与我来的还有我的朋友，
是我的解放者们，
这就是我们选择的，
他是猿猴的大王……
来，让我们选择路易。”
它说完了话，闭上了嘴巴。
路易站起来，米克也站起来，
可怕的咆哮围绕着路易，
几百个声音咆哮起来：
“我们想要自己的国王！”——
“不，我们最好选米克！”
“路易！”——“不，米克！”——“不，路易！”
所有人露出白色的牙齿
他们愤怒……终于
一个年轻的猴子决定了：
“路易带着火枪，他是——魔术师……
此外，他是白人，幽默风趣。”

路易这就当上了领导
他在一片干旱的山岗上，
他的头上戴着
草编成的头巾
手里拿着象牙
那是用来辨识首领的标志。
世界变成了
布满红色与金色的花园，
在他一头金发发之后
夕阳炽热地燃烧，散发着光芒。
宛如天使般可爱，宛如魔鬼般骄傲，
路易一个人站在它们之间
长着大獠牙的与长满鬃毛的手
在路易周围伸向他。
为了圆满的幸福
他还缺少一个人：
为了让姐姐、父母
能够在这里看到他的
神奇的魔法之力，
而后，他喜欢的鲍赛纳德
对小男孩讲述起
《环游世界》的一切故事。

七

路易是一个严厉的国王，
他不关心吃什么、
不关心在哪喝水，怎样睡得更好，
所有人聚集在一起战斗；
队伍召集好了，想去
凶恶的母狮那里夺走幼狮
或者将鳄鱼从河水中
赶到茂密的芦苇荡里，
但为了他的子民，
他不同意去行军，
伤心欲绝的主宰者
一个人徘徊，满怀忧伤，
他下到洞穴底部，
那里有迷雾、毒气和硫磺，
你们在那里看得到
湖水中没眼睛的鱼。
他爬上了悬崖，
他站在山坡之巅；
那里看起来，宛如
上帝的手雕刻云彩。
但只有他看着瀑布，
看着一排排冰一般的水柱，
在山坡上撞得粉碎，
他才高兴得起来，
有一条通往永世黑暗的道路，
这条路在布满荆棘的灌木丛中，
小男孩知晓，那里的
静默和黑暗并非无意，
甚至连鸟儿也不歌唱，
为了恢复这聋子的收容所。
在那里，百年一遇的青草，
簌簌作响，如开门的声音。
与长角的羚羊、狰狞的狮子
一同来喝水的还有一只野兽。
有人知道，他在何处盘踞百年，
他缘何在这里嗥叫
而后用爪子划着地，
只有漆黑不见五指的夜晚，
才有恐惧，才有奔流的水。
受伤的呻吟声，无论
何时也不能将疼痛化解……

但路易觉得一切都无聊——
山坡、嘈杂的水流，
与猴子嬉戏的乐趣
甚至包括米克与猩猩。
他转而与一条
又老又瘸的鬣狗成了好友，
夜晚它在山坡上溜走，
为了偷走小猴子。
它用恶毒狡猾的双眼
将路易凝视，
它每一次都讲起
狡诈的、谄媚的话来：
他确切地听到，在下面，
在一片热带大森林中
栖息着黑豹？路易应该
向山下走去！
黑豹们强大而勇敢，
跑起来比离弦的箭还要快，
它们的皮毛五彩斑斓，
它们的每一宗罪都被原谅。
米克被聋子的感觉折磨，
他徒劳地向朋友乞求，
愿他永远与路易一起
不会离开他去往别处。
路易心神坚定，反应敏捷，
说道：你只不过是我的大臣！
我将权力赐予你
赐予你权杖与我的头巾，
还有我的宽敞的王宫，
而我将会成为猎豹与黑豹的
国王，而不会当
这些贫瘠的洞穴的王者。
他离开了。住满欢声笑语的
猴子们的营垒顿时忧伤哀怨。
猴子们爬上房檐
小心翼翼地向下望着。
从那里传来咆哮声
那是它们不为所知的声音，
它们痛苦地哭起来，
想起过去的日子
并且忧伤地猜测
它们愤怒的大王发生了什么。

八

天刚刚亮，米克才睡着，
在梦中，他他听到了可怕的喧嚣，
他看到了死去的父亲，
汗水从他的脸上流下。
他醒了……老猩猩
带领勇敢的猴子们。
它们开始沿着下坡路走，
抓住树枝，抓住房檐；
它们卷起尾巴，
在深渊之上建起一座桥，
在它们面前的狂野的森林
还没出现，而城市并没有消失
大象们的獠牙与长鼻
没有在树干间闪现。

它们看得见山谷，
山谷周围树木丛生，
在大悬崖的中间，
长满了苔藓与青草。
路易独自一人躺在山崖下，
包扎好道道伤口。
仰望着雾蒙蒙的天，
他微微抬起手中的斧头，
八只凶猛的黑豹
在他面前盘旋；从洞穴中
还有黑豹蹿出……路易与它们
搏斗了一整夜后倒下了。
一群猴子冲下来
到草地上，如冰雹一般，
以浪潮般的身体之力
将豹群冲散
豹群退散了……米克哭着
伏在路易的胸口。
路易轻声对米克说，
他本来能够成为国王，
他的双腿失去力量，
他的双眼冒着红光
传来舒畅、悠扬的声音……
路易不知不觉死去了。

而后，鬣狗从灌木丛中
跑出；它大声叫喊，
喊声粗鲁愤怒：
“他是我的！快把尸体给我！”
猴群迷惑不解，
但老猩猩跳了出来，
从悬崖上跳到鬣狗旁
咬断了这讨厌的喉咙。

在那里，棕榈树扑扇着叶子
向灰白的云彩点头示意，
在那里，鲜花上的红色照亮
天鹅绒般柔软的草地，
在那里，流淌着淙淙泉水，
悲伤的米克将路易埋葬。
在那里，燕子的双眼冒着火光
可爱的燕子们在树枝上呢喃地叫。
它们来自远方，
或许来自法兰西的土地，
它们在哥特式的窗前
唧唧喳喳地表达问候，
在那里，在世袭的宅邸中，
路易看到了第一束光芒。

米克站在朋友的坟墓上
吟唱道：“路易，你曾多么伟大，
你的臂膀多么结实，
你的牙齿比牛奶还要白！
你为何，为何，为何在战斗中
没有接受我的帮助，
你为何，为何，在跌落山崖时，
没有大声将猩猩呼喊？
若是有一颗子弹或是一把长矛
将你的呼吸逼出该有多好！
你将不会与敌人和解……
在我看来，一切都是梦……”
伤心的猩猩哀嚎着，
猴群也哀嚎着，
它们的嗥叫声，
高吭了一个月之久，
强大的森林之神出现了
他骑着一头火象，
在这停下来，环视四周，
向米克厉声喊道：“怎么了？”
当他知晓这一切时，
他用棕榈树的宽叶，
抹去了眼中的泪水……

“我在米克面前，在猴子们面前：
在那个夜晚，古拉勃部落
在凶险的战斗中精疲力竭，
我与月亮侃侃而谈，
我没有去古拉勃，没有去拯救。
米克，你无论梦到了什么，
请求助：老人会给你一切。”
米克抬起了双手
他慢慢地说出：
“我想看一看路易
看看他生前的样子。”——
“他死了。”——“让我也去死。”——
“但他在地狱。”——“我也去地狱！
我会跳进每一个孔洞，
当我的兄弟在那里受折磨。”——
“好吧，既然这样，我就不多争论！
你沿着溪流走上三天
而后的七天，
穿越遍布黑蛇的荒漠。
在那里，地狱的铁门旁，
有一只野兽，它长着猫脸，
但也长着犄角。它知晓
去找你兄弟的路。
但对于到了那里的人来说，
我也给予不了什么帮助。
你看吧！”但米克已经
沿着溪流跑得无影无踪。

九

在陡峭的岩壁上，
在无法攀登的高度上，
看得到一扇恐怖的、巨大的、
铁铸的黑色大门。
憔悴的米克精疲力竭
在岩壁前垂下了头颅
他低声哼道：“不再有办法了，
我不知道，该去往何处，
尽管有强大的森林之神——
他是我的守护者，是我的保护神”，

这里的门缓缓打开，
一只野兽缓缓走出
它长着猫脸，长着犄角。
米克害怕地低下头不敢看，
米克走进了门。它们沿着廊道
行走，在那里，尘土中
散落着成千上万的骨头
有鱼骨、鸟骨、动物骨和人骨。
这条小路多么可怕！
在那里，头骨小声嘟哝，
公牛的犄角转动，
寻到了一个不见行迹的敌人，
死人们的手指弯曲，
努力抓住什么东西……
他们穿过了一条宽广的沟渠；
呼吸变得顺畅些了。

另一个世界向他们敞开，
有平原、森林与山脉，
无边无际的国家，
没有一处灵魂的住所。
微弱的光照耀在整片土地上
壮美的月光倾泻而下；
夜晚时分，在那里，你无法
时常亲眼看见这般美景，
而它的母亲，明亮，高傲，
在史前时代，
甚至更早就已死去，
那时候还没有开天辟地。
在那里，棕榈树与无花果树的影子
在乌黑的山坡上蔓延，
在那里，死去的牧羊人的影子，
放养着死去的奶牛，
在那里，有时猎人的影子
等待着，在国王面前俯下身，
在那里，海狸群的影子
在梦中啃咬着王冠的影子。
但周围一切寂静：
没有哀叹声，没有水流淙淙声，
也没有嗒嗒声打破沉默。野兽
对米克说：“好吧，现在
去找吧！”而它自己疲惫地躺下，
将它的脸埋在沙子里。

每一株灌木，每一桩树根，
虽然全都是影子而已，
米克一边走，一边用余光瞥着
洞穴、湖泊与泉眼。
在野蓟的阴影背后
他认出了他的父亲，
像是在过去，他的父亲端坐在
脏兮兮的棕色角马皮上。
米克，哭着伸出双手，
他白白哭号着，却看不见父亲，
仅仅像微风一般，
将父亲的脸颊轻轻抚摸。
我们见不到死去的人，
死去的人也见不到我们。

但无论在哪里，都不见路易。
米克将双臂弯向背后，
他突然开始猛跑
跑向野兽躺下睡觉的地方。
米克大声对他喊道：“快起来！
回答我，为什么
这里只有黑人
而白人我在这里看不到一个？”
野兽抬起恐怖的眼睛：
“为什么你之前不问？
所有的白人——都如巫师一般，
他们在出生的时候受洗，
为了在死后，他们的基督
能带着他们去往天堂。
沿着台阶向上走
去捉一只百灵鸟。
它洁净无比，不知罪恶，
它飞得比什么鸟都高。
这是三粒谷子（它们长得奇怪，
在我的脑中生长）；
当百灵鸟吞下这三粒谷子
它便会操持人类的语言。”

米克再一次感到幸福
他看到了沙漠，
听到了风声与泉水声，
还有鹦鹉们的厉声叫喊！
米克用头发做了个套索
在百灵鸟旁潜伏，
他抛出了套索，
扔给百灵鸟一粒谷子。
米克再一次爱上了上帝的光芒，
自由的百灵鸟在高空
飞翔，米克跟在他身后飞奔
心中满怀希望。
当鸟儿从高空
降落在石头上，轻快地呼吸，——
“什么？告诉我，你看到了什么？”——
米克急急忙忙将它抓住。
“我看到了火红的天堂鸟，
它们比闪电还要美丽，
它们在夕阳云筑成的巢穴上盘旋
它们啄食着小星星。
它们向我发誓道，你的朋友
掉入了第七道天堂的门环，
它在星星花园上方
比最黑暗的地狱还要黑暗。”

米克给它另一粒谷子，
它将米克亲吻，并再要一粒谷子，
百灵鸟升上了高空，
尽管它体内的鲜血变得冰冷。
仅仅过了一天便落了下来
一个多小时没有呼吸，
但到了最后它说道：
“在最遥远的地方发出光芒，
在上帝的火之边缘
我遇到了一位天使，他唱着
人类命运之歌，
钻石的铠甲响起：
米克，不要为任何事哭泣，
路易在高处，他去了天堂，
在那里，大天使迈克尔
将路易招入自己的军队中。”

它的亲吻炽热满怀，
米克请求它：“长着翅膀的朋友，
我恳求，你再吃一粒谷子
然后飞向那星辰之上的门环。”
百灵鸟第三次飞上天空
从米克眼中消失了。
米克等了百灵鸟三天
他早已习惯了等待，
当百灵鸟落在沙丘上
它感到寒冷，绒毛缩成一团。
百灵鸟在那里
看到了这样的庆祝，
这使它的心脆弱
因为喜极而心碎。

十

道格拉斯，大象猎人，
发怒道：晚饭还没有做好，
新的驿丁心神忧郁，
他心爱的骡子死去了。
他拿起枪，去了树林，
爬上了干枯的棕榈树，
等待着。他知道，在林中
人们饮水的地方会发生什么，
他有一个梦想——
杀死一头巨大的象；
特别是一对牙齿
又大又重的象。
看，南十字星亮起来了，
周围一片寂静，
宛如年老的森林之神
减缓了深夜时光的流逝。
看，出现的是：豪猪，
它身后是丑陋的角马们，
随后是山羊——道格拉斯决定：
“我将要射杀下一个。”
但是，一只红毛摇晃的
脑袋昂着的狮子
纵身一跃，飞驰而至，
它们都逃走了，甚至就连水牛
也退缩了，害起怕来，
愤怒地打响鼻，而后钻入湿泥中。
兽王喝水喝了很久，打了个哈欠，
而后突然跳起来咆哮不止。
森林中模糊的隆隆声传来，
宛如风儿沙沙作响；
这声响越过了天空
越过棕色的一道道云彩，——
抬起长鼻子，大象成了领导者
让所有大象跟在它身后。
道格拉斯向它弯下腰
他举起步枪，瞄准大象；
那将会有不止一只森林巨人
被爆裂的子弹射死。
他已准备好扣动扳机，
他感受到被推了一把
没有射中。这是米克
钻入树丛冲向了他。
“啊，恶人！你给我记住，
现在就给我悔过！”道格拉斯怒吼道。
米克回答道：“停下来，够了！
不要对大象做恶事：
每一头年老的大象
都会去一处山坡；
那里有为大象们准备的青草，
那里青草更美味，泉水更新鲜，
它们在那里安详地死去
在祖先的遗骨之间。
倘若你同意，我准备好了
做你的仆人，而我
知晓大象的坟墓在哪里，
在高卢的国度中。”——

“愿上帝保佑你！”——
道格拉斯忘了愤怒，朝他呼喊。
“我们走吧，去格拉斯哥，去波尔多
那里需要大象的骨头。”
米克一直干活到清晨，
骡子的尾巴与鬃毛被他剪掉
他擦干净了崭新的
六发转轮枪。

三个月过去了，
米克率领驮运队，
从野蛮的、不出名的国度
将象骨带去了亚的斯亚贝巴。
道格拉斯梦想着：“我要将
这一切都卖给富人
我很快就会成为百万富翁，
而后我要回到我的苏格兰！”

道格拉斯向内古斯带来了
一百三十箱葡萄酒
与一百三十箱亚麻布，
他结束了自己的故事：
“我将我的驮运队
留给了米克。他是富有的。
亚的斯亚贝巴人声鼎沸，
这是一个大兵长 。
他有至高无上的建议，
接受他的建议，与他交流。
他会保护你，使你免受伤害，
凭借你自己的思想与勇气。
造物主向米克投过
一道鹰眼般锐利的目光，
他微笑着，做了一个明显的
先兆：将会如此。
在亚的斯亚贝巴找不到
一个傻瓜，他不知道米克
在明媚的阳光下
在皇宫的道路上散发光辉。
与他同在，溢满仁爱，彪炳千古。
孟尼利克二世 向米克请教，
他在战争中比所有人都英勇，
在整个国家中最令人尊重。

此时，在亚的斯亚贝巴没有
不幸的人或异乡漂泊的人，
大米克宫的大门
在他们面前没有打开。
为了热切的会面
宴会一直举办到清晨，
凉爽的蜂蜜酒准备好了
金色的无花果准备好了。
许久前与米克重归于好的
盲老人阿托-加诺
住在米克的宫殿中，
他感受到厚爱与尊重。

Перевод стихотворения Николая Гумилёва «Мик» на китайский язык.

Мик

Африканская поэма

I

Сквозь голубую темноту
Неслышно от куста к кусту
Переползая словно змей,
Среди трясин, среди камней
Свирепых воинов отряд
Идет — по десятеро в ряд,
Мех леопарда на плечах,
Меч на боку, ружье в руках, —
То абиссинцы; вся страна
Их негусу покорена,
И только племя Гурабе
Своей противится судьбе,
Сто жалких деревянных пик —
И рассердился Менелик. —

Взошла луна, деревня спит,
Сам Дух Лесов ее хранит.
За всем следит он в тишине,
Верхом на огненном слоне:
Чтоб Аурарис носорог
Напасть на спящего не мог,
Чтоб бегемота Гумаре
Не окружили на заре
И чтобы Азо крокодил
От озера не отходил.
То благосклонен, то суров,
За хвост он треплет рыжих львов.
Но, видно, и ему невмочь
Спасти деревню в эту ночь!
Как стая бешеных волков,
Враги пустились… Страшный рев
Раздался, и в ответ ему
Крик ужаса прорезал тьму.
Отважно племя Гурабе,
Давно приучено к борьбе,
Но бой ночной — как бег в мешке,
Копье не держится в руке,
Они захвачены врасплох,
И слаб их деревянный бог.

Но вот нежданная заря
Взошла над хижиной царя.
Он сам, вспугнув ночную сонь,
Зажег губительный огонь
И вышел, страшный и нагой,
Маша дубиной боевой.
Раздуты ноздри, взор горит,
И в грудь, широкую как щит,
Он ударяет кулаком…
Кто выйдет в бой с таким врагом?
Смутились абиссинцы — но
Вдруг выступил Ато-Гано,
Начальник их. Он был старик,
В собраньях вежлив, в битве дик,
На все опасные дела
Глядевший взорами орла.
Он крикнул: «Э, да ты не трус!
Все прочь, — я за него возьмусь».

Дубину поднял негр; старик
Увертливый к земле приник,
Пустил копье, успел скакнуть
Всей тяжестью ему на грудь,
И, оглушенный, сделал враг
Всего один неловкий шаг,
Упал — и грудь его рассек
С усмешкой старый человек.
Шептались воины потом,
Что под сверкающим ножом
Как будто огненный язык
Вдруг из груди его возник
И скрылся в небе словно пух.
То улетал могучий дух,
Чтоб стать бродячею звездой,
Огнем болотным в тьме сырой
Или поблескивать едва
В глазах пантеры или льва.

Но был разгневан Дух Лесов
Огнем и шумом голосов
И крови запахом, Он встал,
Подумал и загрохотал:
«Эй, носороги, ай, слоны,
И все, что злобны и сильны,
От пастбища и от пруда
Спешите, буйные, сюда,
Ого-го-го, ого-го-го!
Да не щадите никого».
И словно ожил темный лес
Ордой страшилищ и чудес;
Неслись из дальней стороны
Освирепелые слоны,
Открыв травой набитый рот,
Скакал, как лошадь, бегемот,
И зверь, чудовищный на взгляд,
С кошачьей мордой, а рогат —
За ними. Я мечту таю,
Что я его еще убью
И к удивлению друзей,
Врагам на зависть, принесу
В зоологический музей
Его пустынную красу.

«Ну, ну, — сказал Ато-Гано, —
Здесь и пропасть немудрено,
Берите пленных — и домой!»
И войско бросилось гурьбой.
У трупа мертвого вождя
Гано споткнулся, уходя,
На мальчугана лет семи,
Забытого его людьми.
«Ты кто?» — старик его спросил,
Но тот за палец укусил
Гано. «Ну, верно, сын царя» —
Подумал воин, говоря:
«Тебя с собою я возьму,
Ты будешь жить в моем дому».
И лишь потом узнал старик,
Что пленный мальчик звался Мик.

II

В Аддис-Абебе праздник был.
Гано подарок получил,
И, возвратясь из царских зал,
Он Мику весело сказал:
«Сняв голову, по волосам
Не плачут. Вот теперь твой дом;
Служи и вспоминай, что сам
Авто-Георгис был рабом».
Прошло три года. Служит Мик,
Хоть он и слаб, и невелик.
То подметает задний двор,
То чинит прорванный шатер,
А поздно вечером к костру
Идет готовить инджиру
И, получая свой кусок,
Спешит в укромный уголок,
А то ведь сглазят на беду
Его любимую еду.

Порою от насмешек слуг
Он убегал на ближний луг,
Где жил, привязан на аркан,
Большой косматый павиан.
В глухих горах Ато-Гано
Его поймал не так давно
И ради прихоти привез
В Аддис-Абебу, город роз.
Он никого не подпускал,
Зубами щелкал и рычал,
И слуги думали, что вот
Он ослабеет и умрет.
Но злейшая его беда
Собаки были: те всегда
Сбегались лаять перед ним,
И, дикой яростью томик,
Он поднимался на дыбы,
Рыл землю и кусал столбы.

Лишь Мик, вооружась кнутом,
Собачий прекращал содом.
Он приносил ему плоды
И в тыкве срезанной воды,
Покуда пленник не привык,
Что перед ним проходит Мик.

И наконец они сошлись:
Порой, глаза уставя вниз,
Обнявшись и рука в руке,
На обезьяньем языке
Они делились меж собой
Мечтами о стране иной,
Где обезьяньи города,
Где не дерутся никогда,
Где каждый счастлив, каждый сыт,
Играет вволю, вволю спит.

И клялся старый павиан
Седою гривою своей,
Что есть цари у всех зверей,
И только нет у обезьян.
Царь львов — лев белый и слепой,
Венчан короной золотой,
Живет в пустыне Сомали,
Далеко на краю земли.
Слоновий царь — он видит сны
И, просыпаясь, говорит,
Как поступать должны слоны,
Какая гибель им грозит.
Царица зебр — волшебней сна,
Скача, поспорит с ветерком.
Давно помолвлена она
Со страусовым королем.
Но по пустыням говорят,
Есть зверь сильней и выше всех,
Как кровь, рога его горят,
И лоснится кошачий мех.
Он мог бы первым быть царем,
Но он не думает о том,
И если кто его встречал,
Тот быстро чах и умирал.

Заслушиваясь друга, Мик
От службы у людей отвык,
И слуги видели, что он
Вдруг стал ленив и несмышлен.
Узнав о том, Ато-Гано
Его послал толочь пшено,
А этот труд — для женщин труд,
Мужчины все его бегут.
Выла довольна дворня вся,
Наказанного понося,
И даже девочки, смеясь,
В него бросали сор и грязь.

Уже был темен небосклон,
Когда работу кончил он,
И, от досады сам не свой,
Не подкрепившись инджирой,
Всю ночь у друга своего
Провел с нахмуренным лицом
И плакал на груди его
Мохнатой, пахнущей козлом.
Когда же месяц за утес
Спустился, дивно просияв,
И ветер утренний донес
К ним благовонье диких трав,
И павиан, и человек
Вдвоем замыслили побег.

III

Давно французский консул звал
Любимца Негуса, Гано,
Почтить большой посольский зал,
Испробовать его вино,
И наконец собрался тот
С трудом, как будто шел в поход.
Был мул белей, чем полотно,
Был в красной мантии Гано,
Прощенный Мик бежал за ним
С ружьем бельгийским дорогим,
И крики звонкие неслись:
«Прочь все с дороги! сторонись!»

Гано у консула сидит,
Приветно смотрит, важно льстит,
И консул, чтоб дивился он,
Пред ним заводит граммофон,
Игрушечный аэроплан
Порхает с кресла на диван,
И электрический звонок
Звонит, нетронутый никем.
Гано спокойно тянет грог,
Любезно восхищаясь всем,
И громко шепчет: «Ой ю гут!
Ой френджи, все они поймут».

А в это время Мик, в саду
Держащий мула за узду,
Не налюбуется никак
Ни на диковинных собак,
Ни на сидящих у дверей
Крылатых каменных зверей.
Как вдруг он видит, что идет
Какой-то мальчик из ворот,
И обруч, словно колесо,
Он катит для игры в серсо.
И сам он бел, и бел наряд,
Он весел, словно стрекоза,
И светлым пламенем горят
Большие смелые глаза.
Пред Миком белый мальчик стал,
Прищурился и засвистал:
«Ты кто?» — «Я абиссинский раб».
«Ты любишь драться?» — «Нет, я слаб». —
«Отец мой консул.» — «Мой вождем
Был». — «Где же он?» — «Убит врагом». —
«Меня зовут Луи». — «А я
Был прозван Миком». — «Мы друзьями.

И Мик, разнежась, рассказал
Про павиана своего,
Что с ним давно б он убежал
И не настигли бы его,
Когда б он только мог стянуть
Кремень, еды какой-нибудь,
Топор иль просто крепкий нож —
Без них в пустыне пропадешь.
А там охотой можно жить,
Никто его не будет бить,
Иль стать царем у обезьян,
Как обещался павиан.
Луи промолвил: «Хорошо,
Дитя, что я тебя нашел!
Мне скоро минет десять лет,
И не был я еще царем.
Я захвачу мой пистолет,
И мы отправимся втроем.
Смотри: за этою горой
Дождитесь в третью ночь меня;
Не пропадете вы со мной
Ни без еды, ни без огня».
Он важно сдвинул брови; вдруг
Пронесся золотистый жук,
И мальчик бросился за ним,
А Мик остался недвижим.
Он был смущен и удивлен,
Он думал: «Это, верно, сон…»
В то время как лукавый мул
Жасмин и розы с клумб тянул.

Доволен, пьян, скача домой,
Гано болтал с самим собой:
«Ой френджи! Как они ловки
На выдумки и пустяки!
Запрятать в ящик крикуна,
Чтоб говорил он там со дна,
Им любо… Но зато в бою,
Я ставлю голову свою,
Не победит никто из них
Нас, бедных, глупых и слепых.
Не обезьяны мы, и нам
Не нужен разный детский хлам»,
А Мик в мечтаньях о Луи,
Шаги не рассчитав свои,
Чуть не сорвался с высоты
В переплетенные кусты.

Угрюмо слушал павиан
О мальчике из дальних стран,
Что хочет, свой покинув дом,
Стать обезьяньим королем.
Звериным сердцем чуял он,
Что в этом мире есть закон,
Которым каждому дано
Изведать что-нибудь одно:
Тем — жизнь средь городских забав,
Тем — запахи пустынных трав.
Но долго спорить он не стал,
Вздохнул, под мышкой почесал
И пробурчал, хлебнув воды:
«Смотри, чтоб не было беды!»

IV

Луна склонялась, но чуть-чуть,
Когда они пустились в путь
Через канавы и бурьян, —
Луи и Мик, и павиан.
Луи смеялся и шутил,
Мешок с мукою Мик тащил,
А павиан среди камней
Давил тарантулов и змей.
Они бежали до утра,
А на день спрятались в кустах,
И хороша была нора
В благоухающих цветах.

Они боялись — их найдут.
Кругом сновал веселый люд:
Рабы, сановники, купцы,
С большими лютнями певцы,
Послы из дальней стороны
И в пестрых тряпках колдуны.
Поклонник дьявола порой
С опущенною головой
Спешил в нагорный Анкобер,
Где в самой темной из пещер
Живет священная змея,
Земного матерь бытия.

Однажды утром, запоздав,
Они не спрятались средь трав,
И встретил маленький отряд
Огромный и рябой солдат.
Он Мика за руку схватил,
Ременным поясом скрутил.
«Мне улыбается судьба,
Поймал я беглого раба! —
Кричал. — И деньги, и еду
За это всюду я найду».
Заплакал Мик, а павиан
Рычал, запрятавшись в бурьян.
Но, страшно побледнев; Луи
Вдруг поднял кулаки свои
И прыгнул бешено вперед:
«Пусти, болван, пусти, урод!
Я — белый, из моей земли
Придут большие корабли
И с ними тысячи солдат…
Пусти иль будешь сам не рад!»
«Ну, ну, — ответил, струсив, плут, —
Идите с Богом, что уж тут».

И в вечер этого же дня,
Куда-то скрывшись, павиан
Вдруг возвратился к ним, стеня,
Ужасным горем обуян.
Он бил себя в лицо и грудь,
От слез не мог передохнуть
И лишь катался по песку,
Стараясь заглушить тоску.
Увидя это, добрый Мик
Упал и тоже поднял крик
Такой, что маленький шакал
Его за милю услыхал
И порешил, пускаясь в путь:
«Наверно умер кто-нибудь».
Луи, не зная их беды,
К ручью нагнулся поскорей
И, шляпой зачерпнув воды,
Плеснул на воющих друзей.
И павиан, прервав содом,
Утершись, тихо затянул:
«За этою горой есть дом,
И в нем живет мой сын в плену.
Я видел, как он грыз орех,
В сторонке сидя ото всех.
Его я шепотом позвал,
Меня узнал он, завизжал,
И разлучил нас злой старик,
С лопатой выскочив на крик.
Его немыслимо украсть,
Там псы могучи и хитры,
И думать нечего напасть —
Там ружья, копья, топоры».
Луи воскликнул: «Ну, смотри!
Верну я сына твоего,
Но только выберешь в цари
У вас меня ты одного».
Он принял самый важный вид,
Пошел на двор и говорит
«Я покупаю обезьян.
У вас есть крошка-павиан —
Продайте! — «Я не продаю«, —
Старик в ответ. «А я даю
Вам десять талеров. «Ой! ой!
Да столько стоит бык большой.
Бери», И вот Луи понес
Виновника столь горьких слез.
Над сыном радостный отец
Скакал, как мячик; наконец
Рванул его за хвост, любя.
«Что, очень мучили тебя?» —
«Я никаких не видел мук.
Хозяин мой — мой первый друг!
Я ем медовые блины,
Катаю обруч и пляшу,
Мне сшили красные штаны,
Я их по праздникам ношу».
И рявкнул старый павиан:
«Ну, если это не обман,
Тебе здесь нечего торчать!
Вернись к хозяину опять.
Стремись науки все пройти:
Трубить, считать до десяти…
Когда ж умнее станешь всех,
Тогда и убежать не грех».

V

Луны уж не было, и высь
Как низкий потолок. была.
Но звезды крупные зажглись —
И стала вдруг она светла,
Переливалась… А внизу
Стеклянный воздух ждал грозу.
И слышат путники вдали
Удары бубна, гул земли.
И видят путники: растет
Во мгле сомнительный восход.
Пятьсот огромных негров в ряд
Горящие стволы влачат,
Другие пляшут и поют,
Трубят в рога и в бубны бьют.
А на носилках из парчи
Царевна смотрит и молчит.
То дочка Мохамед-Али,
Купца из Иеменекой земли,
Которого нельзя не знать,
Так важен он, богат и стар,
Наряды едет покупать
Из Дире-Дауа в Харрар,
В арабских сказках принца нет,
Калифа, чтобы ей сказать:
«Моя жемчужина, мой свет,
Позвольте мне вам жизнь отдать!»
В арабских сказках гурий нет,
Чтоб с этой девушкой сравнять.

Она увидела Луи
И руки подняла свои.
Прозрачен, тонок и высок,
Запел как флейта голосок:
«О, милый мальчик, как ты бел,
Как стан твой прям, как взор твой смел!
Пойдем со мной. В моих садах
Есть много желтых черепах,
И попугаев голубых,
И яблок, соком налитых.
Мы будем целый день-деньской
Играть, кормить послушных серн
И бегать взапуски с тобой
Вокруг фонтанов и цистерн.
Идем», Но, мрачный словно ночь,
Луи внимал ей, побледнев,
И не старался превозмочь
Свое презрение и гнев:
«Мне — слушать сказки, быть пажом,
Когда я буду королем,
Когда бесчисленный народ
Меня им властвовать зовет?
Но если б и решился я,
С тобою стало б скучно мне:
Ты не стреляешь из ружья,
Боишься ездить на коне».

Печальный, долгий, кроткий взор
Царевна подняла в упор
На гордого Луи — и вдруг,
Вдруг прыснула… И все вокруг
Захохотали. Словно гром
Раздался в воздухе ночном:
Ведь хохотали все пятьсот
Огромных негров, восемьсот
Рабов, и тридцать поваров,
И девятнадцать конюхов.
Но подала царевна знак,
Все выстроились кое-как
И снова двинулись вперед,
Держась от смеха за живот.
Когда же скрылся караван,
Тоскуя, Мик заговорил:
«Не надо мне волшебных стран,
Когда б рабом ее я был.
Она, поклясться я готов, —
Дочь Духа доброго Лесов,
Живет в немыслимом саду,
В дворце, похожем на звезду.
И никогда, и никогда
Мне, Мику, не войти туда»,
Луи воскликнул: Ну, не трусь,
Войдешь, как я на ней женюсь,

VI

Еще три дня, и их глазам
Предстал, как первобытный храм,
Скалистый и крутой отвес,
Поросший редкою сосной,
Вершиной вставший до небес,
Упершийся в дремучий лес
Своею каменной пятой.
То был совсем особый мир:
Чернели сотни крутых дыр
Соединяясь меж собой
Одною узкою тропой;
И как балконы, здесь и там
Площадки с глиной по краям
Висели, и из всех бойниц
Торчали сотни, страшных лиц.
Я, и ложась навеки в гроб,
Осмелился бы утверждать,
Что это был ни дать ни взять
Американский небоскреб.
В восторге крикнул павиан,
Что это город обезьян.

По каменистому хребту
Они взошли на высоту.
Мик тихо хныкал, он устал,
Луи же голову ломал,
Как пред собой он соберет
На сходку ветреный народ.
Но павиан решил вопрос:
Обезьяненка он принес
И начал хвост ему щипать,
А тот — визжать и верещать;
Таков обычай был, и вмиг
Все стадо собралось на крик.

И начал старый павиан:
«О племя вольных обезьян,
Из плена к вам вернулся я,
Со мной пришли мои друзья,
Освободители мои,
Чтоб тот, кого мы изберем,
Стал обезьяньим королем…
Давайте, изберем Луи».
Он, кончив, важно замолчал.
Луи привстал, и Мик привстал,
Кругом разлился страшный рев,
Гул многих сотен голосов:
«Мы своего хотим царем!» —
«Нет, лучше Мика изберем!
«Луи!. — «Нет, Мика!» — «Нет, Луи!»
Все, зубы белые свои
Оскалив, злятся… Наконец
Решил какой-то молодец:
«Луи с ружьем, он — чародей…
К тому ж он белый и смешней».

Луи тотчас же повели
На холмик высохшей земли,
Надев на голову ему
Из трав сплетенную чалму
И в руки дав слоновый клык,
Знак отличительный владык.
И, мир преображая в сад
Алеющий и золотой,
Горел и искрился закат
За белокурой головой.
Как ангел мил, как демон горд,
Луи стоял один средь морд
Клыкастых и мохнатых рук,
К нему протянутых вокруг.
Для счастья полного его
Недоставало одного:
Чтобы сестра, отец и мать
Его могли здесь увидать
Хоть силою волшебных чар,
И в «Вокруг Света» обо всем
Поведал мальчикам потом
Его любимый Буссенар.

VII

Луи суровым был царем.
Он не заботился о том,
Что есть, где пить, как лучше спать,
А все сбирался воевать;
Хотел идти, собрав отряд,
Отнять у злобной львицы львят
Иль крокодила из реки
Загнать в густые тростники,
Но и за что его народ
Не соглашался на поход,
И огорченный властелин
Бродил печален и один,
Спускался он на дно пещер,
Где сумрак, ядовит и сер,
И где увидеть вы могли б
В воде озер безглазых рыб.
Он поднимался на утес,
Собой венчавший весь откос,
И там следил, как облака
Ваяет Божия рука.
Но лишь тогда бывал он рад,
Когда смотрел на водопад,
Столбами пены ледяной
Дробящийся над крутизной,
К нему тропа, где вечно мгла,
В колючих зарослях вела,
И мальчик знал, что не спроста
Там тишина и темнота,
И даже птицы не поют,
Чтоб оживить глухой приют.
Там раз в столетие трава,
Шурша, вскрывается как дверь.
С рогами серны, с мордой льва
Приходит пить какой-то зверь.
Кто знает, где он был сто лет,
И почему так стонет он
И заметает лапой вслед,
Хоть только ночь со всех сторон,
Да, только ночь, черна как смоль,
И страх, и буйная вода.
И в стонах раненого боль,
Не гаснущая никогда…

Но все наскучило Луи —
Откос, шумящие струи,
Забавы резвых обезьян
И даже Мик и павиан.
Сдружился он теперь с одной
Гиеной старой и хромой,
Что кралась по ночам на скат,
во Чтоб воровать обезьянят.
Глазами хитрыми змеи
Она смотрела на Луи,
И заводила каждый раз
Лукавый, льстивый свой рассказ:
Он, верно, слышал, что внизу,
В большом тропическом лесу
Живут пантеры? Вот к кому
Спуститься надо бы ему!
Они могучи и смелы,
Бросаются быстрей стрелы,
И так красив их пестрый мех,
Что им простится всякий грех.

Напрасно друга Мик молил,
Глухим предчувствием томим,
Чтоб он навек остался с ним
И никуда не уходил.
Луи, решителен и быстр,
Сказал: «Ты только мой министр!
Тебе я власть передаю
И скипетр, и чалму мою,
И мой просторный царский дом,
А сам я буду королем
Не этих нищенских пещер,
А леопардов и пантер.
Ушел. И огорчился стан
Всегда веселых обезьян.
Они влезали на карниз,
Внимательно смотрели вниз.
Оттуда доносился рев
Им незнакомых голосов,
И горько плакали они,
Минувшие припомнив дни
И грустно думая о том,
Что сталось с гневным их царем.

VIII

Едва под утро Мик уснул.
Во сне он слышал страшный гул,
Он видел мертвого отца,
И лился пот с его лица.
Проснулся… Старый павиан
Собрал храбрейших обезьян.
Они спускаться стали вниз,
Держась за ветви, за карниз;
Переплетя свои хвосты,
Над бездной строили мосты,
Пока пред ними дикий лес
Не встал, а город не исчез
И не мелькнули средь стволов
Клыки и хоботы слонов.

Долина им была видна,
Деревьями окружена,
И посреди большой утес,
Что мхом и травами оброс.
На нем один лежал Луи
И раны зажимал свои.
Вперив в пространство мутный взор,
Чуть поднимал он свой топор,
А восемь яростных пантер
Пред ним кружились; из пещер
Еще спешили… Отражал
Всю ночь их мальчик и устал.
Как град камней, в траву полян
Сорвалась стая обезьян,
И силою живой волны
Пантеры были сметены
И отступили… C плачем Мик
К груди товарища приник.
Луи в бреду ему шептал,
Что он царем и здесь бы стал,
Когда б не гири на ногах,
Не красный свет в его глазах
И не томящий, долгий звон…
И незаметно умер он.

Тогда, хромая, из кустов
Гиена выбежала; рев
Раздался, яростен и груб:
«Он мой! Скорей отдайте труп!
Смутилась стая обезьян,
Но прыгнул старый павиан
С. утеса на гиену вниз
И горло мерзкой перегрыз.

Где пальмы веером своим
Кивают облакам седым,
Где бархатный ковер лугов
Горит, весь алый от цветов,
И где журчит, звенит родник,
Зарыл Луи печальный Мик.
Там ласточки с огнем в глазах
Щебечут, милые, в ветвях.
Они явились издали,
Из франкской, может быть, земли,
И щебетали свой привет
Перед готическим окном,
Где увидал впервые свет
Луи в жилище родовом.

И над могилой друга Мик
Запел: «Луи, ты был велик,
Была сильна твоя рука,
Белее зубы молока!
Зачем, зачем, зачем в бою
Не принял помощь ты мою,
Зачем, зачем, когда ты пал,
Ты павиана не позвал?
Уж лучше б пуля иль копье
Дыханье вырвали твое!
Не помиришься ты с врагом…
Все это кажется мне сном…»
Завыл печальный павиан,
Завыла стая обезьян,
И вот на шум их голосов,
Горя как месяц в вышине,
Явился мощный Дух Лесов
Верхом на огненном слоне,
Остановился и взглянул,
И грозно крикнул Мику: «Ну?»
Когда ж узнал он обо всем,
Широким пальмовым листом-
Он вытер слезы на глазах…

«Я перед Миком в должниках:
В ту ночь, как племя Гурабе
Изнемогало в злой борьбе,
Болтая с месяцем как раз,
Я не пришел к нему, не спас.
О чем бы ни мечтал ты, Мик,
Проси: все даст тебе старик».
И поднял руки Мик свои
И медленно проговорил:
«Мне видеть хочется Луи
Таким, каким он в жизни был». —
«Он умер». — «Пусть и я умру». —
«Но он в аду». — «Пойду и в ад!
Я брошусь в каждую дыру,
Когда в ней мучится мой брат». —
«Ну, если так — не спорю я!
Вдоль по течению ручья
Иди три дня, потом семь дней
Через пустыню черных змей.
Там у чугунной двери в ад,
С кошачьей мордой, но рогат,
Есть зверь, и к брату твоему
Дорога ведома ему.
Но тем, кто раз туда попал,
Помочь не в силах даже я.
Смотри ж! Но Мик уже бежал
Вдоль по течению ручья.

IX

В отвесной каменной стене,
Страшна, огромна и черна,
Виднелась дверь из чугуна
На неприступной вышине.
Усталый, исхудалый Мик
Пред нею головой поник
И стонет: «Больше нет пути,
Не знаю я, куда идти,
Хоть сам могучий Дух Лесов —
Хранитель мой и мой покров»,

Тут медленно открылась дверь,
И медленно явился зверь
С кошачьей мордой, а рогат.
И Мик потупил в страхе взгляд,
Но в дверь вступил. Они пошли
По коридору, где в пыли
Валялись тысячи костей
Рыб, птиц, животных и людей.
Как та страшна была тропа!
Там бормотали черепа,
Бычачьи двигались рога,
Ища незримого врага,
И гнулись пальцы мертвецов,
Стараясь что-нибудь поймать…
Но вот прошли широкий ров;
И легче сделалось дышать.

Там им открылся мир иной,
Равнина с лесом и горой,
Необозримая страна,
Жилище душ, которых нет.
Над ней струила слабый свет
Великолепная луна;
Не та, которую ты сам
Так часто видишь по ночам,
А мать ее, ясна, горда,
Доисторических времен,
Что умерла еще тогда,
Как мир наш не был сотворен.
Там тени пальм и сикомор
Росли по склонам черных гор,
Где тени мертвых пастухов
Пасли издохнувших коров,
Там тень охотника порой
Ждала, склоняясь над царей,
Где сонно грызли тень корней
Сообщества бобров-теней.
Но было тихо все вокруг:
Ни вздох, ни лепет струй, ни стук
Не нарушал молчанья. Зверь
Промолвил Мику: «Ну, теперь
Ищи! А сам устало лег,
Уткнувшись мордою в песок.

За каждый куст, за каждый пень,
Хотя тот куст и пень — лишь тень,
В пещеру, в озеро, в родник,
Идя, заглядывает Мик.
За тенью дикого волчца
Он своего узнал отца,
Сидевшего, как в старину,
На грязной, бурой шкуре гну.
Мик, плача руки протянул,
Но тот вздохнул и не взглянул,
Как будто только ветерок
Слегка его коснулся щек.
Как мертвецы не видны нам,
Так мы не видны мертвецам.

Но нет нигде, нигде Луи.
Мик руки заломил свои,
Как вдруг он бросился бежать
Туда, где зверь улегся спать.
«Скорей вставай! — кричит ему, —
И отвечай мне, почему
Здесь только черные живут,
А белых я не видел тут?»
Зверь поднял страшные глаза:
«Зачем ты раньше не сказал?
Все белые — как колдуны,
Все при рожденьи крещены,
Чтоб после смерти их Христос
К себе на небеса вознес.
Наверх направь шаги свои
И жаворонка излови.
Он чист, ему неведом грех,
И он летает выше всех.
Вот три зерна (их странен вид,
Они росли в мозгу моем);
Когда их съест, заговорит
Он человечьим языком».

Как было радостно опять
Пустыню Мику увидать,
Услышать ветер и родник,
И попугаев резкий крик!
Он сделал из волос силок
И жаворонка подстерег,
И выпустил его, одно
Сначала дав ему зерно.
Опять, влюбленный в Божий свет,
Свободный жаворонок ввысь
Помчался, и ему вослед
Надежды Мика понеслись.
Когда же птица с высоты
Упала камнем, чуть дыша, —
«Ну, что? Скажи, что видел ты?» —
Мик теребил его, спеша.
«Я видел красных райских птиц,
Они прекраснее зарниц,
В закатных тучах гнезда вьют
И звезды мелкие клюют.
Они клялись мне, что твой друг
Попал в седьмой небесный круг,
Перед которым звездный сад
Черней, чем самый черный ад».

Мик дал ему еще зерно,
Целуя и прося одно,
И взвился жаворонок вновь,
Хоть в нем и холодела кровь.
Он только через день упал
И больше часа не дышал,
Но наконец проговорил:
«Средь отдаленнейших светил,
За гранью Божьего огня
Я встретил ангела, что пел
Про человеческий удел,
Алмазным панцирем звеня:
Пусть ни о чем не плачет Мик:
Луи высоко, он в раю,
Там Михаил Архистратиг
Его зачислил в рать свою».

Его целуя горячо,
Мик попросил: «Крылатый друг,
Молю, вот съешь зерно еще
И полети в надзвездный круг».
И жаворонок третий раз
Поднялся и пропал из глаз.
Три дня ждал жаворонка Мик
И к ожиданию привык,
Когда свалился на песок
Холодный пуховой комок.
Такое видеть торжество
Там жаворонку довелось,
Что сердце слабое его
От радости разорвалось.

X

Дуглас, охотник на слонов,
Сердился: ужин не готов,
Любимый мул его издох,
И новый проводник был плох.
Он взял ружье и вышел в лес,
На пальму высохшую влез
И ждал. Он знал, что здесь пойдет
На водопой лесной народ,
А у него мечта одна —
Убить огромного слона;
Особенно когда клыки
И тяжелы, и велики.
Вот засветился Южный Крест,
И тишина легла окрест,
Как будто старый Дух Лесов
Замедлил бег ночных часов.
И вот, явились: дикобраз,
За ним уродливые гну,
Вслед козы — и решил Дуглас:
«Я после застрелю одну».
Но, рыжей гривою тряся,
Высоко голову неся,
Примчался с тяжким скоком лев,
И все бежали, оробев,
И даже буйвол отступил,
Сердито фыркнув, в мокрый ил.
Царь долго пил, потом зевнул,
И вдруг вскочил и заревел.
В лесу раздался смутный гул,
Как будто ветер прошумел;
И пересекся небосклон
Коричневою полосой, —
То, поднимая хобот, слон
Вожак вел стадо за собой.
Ему согнувшийся Дуглас
Навел винтовку между глаз;
Так не один гигант лесной
Сражен был пулей разрывной.
Он был готов пустить курок,
Когда почувствовал толчок
И промахнулся. Это Мик
К нему среди ветвей проник.
«А, негодяй! — вскричал Дуглас, —
Знай, ты раскаешься сейчас!
И тот ответил: «Гета, ну!
Не надо делать зла слону:
Идет под старость каждый слон
Все на один и тот же склон,
Где травы, данные слонам,
Вкусней, и родники свежей,
И умирают мирно там
Среди прадедовских костей.
Коль ты согласен, я готов
Твоим слугою быть, а мне
Известно кладбище слонов,
В галасской скрытое стране». —

«Пусть Бог хранит тебя за то!» —
Вскричал Дуглас, забывши злость.
«Идем! И в Глазго и в Бордо
Слоновья требуется кость».
Вплоть до утра работал Мик,
Хвосты и гривы мулам стриг
И чистил новое свое
Шестизарядное ружье.

Прошло три месяца, и вот
В Аддис-Абебу Мик ведет
Из диких, неизвестных стран
С слоновой костью караван.
Дуглас мечтает: «Богачу
Я все на месте продаю
И мильонером укачу
К себе, в Шотландию мою!

Сто тридцать ящиков вина,
Сто тридцать ярдов полотна
Подносит негусу Дуглас
И так кончает свой рассказ:
«Я караван мулиный свой
Оставил Мику. Он богат.
В Аддис-Абебе зашумят,
Что это нагадрас большой.
Его в верховный свой совет
Прими и совещайся с ним.
Он защитит тебя от бед
Умом и мужеством своим».
Орлиный светлый взгляд один
На Мика бросил властелин
И, улыбнувшись, сделал знак,
Обозначавший: будет так.
В Аддис-Абебе не найти
Глупца, который бы не знал,
Что Мик на царственном пути
Прекрасней солнца воссиял.
С ним, благосклонен и велик.
Советуется Менелик,
Он всех отважней на войне,
Всех уважаемей в стране.

В Аддис-Абебе нет теперь
Несчастного иль пришлеца,
Пред кем бы не открылась дверь
Большого Микова дворца.
Там вечно для радушных встреч
Пиров до самого утра,
Готовится прохладный тэдж
И золотая инджира.
И во дворце его живет,
Встречая ласку и почет,
С ним помирившийся давно
Слепой старик, Ато-Гано.