Содержание

Критика

Вышел первый номер нового ежемесячного журнала „Остров“, „посвященного исключительно стихам современных поэтов“.

В вышедшем номере прежде всего привлекают внимание два поэта: Кузмин и Вячеслав Иванов.

Мы давно отмечаем оригинальный талант Кузмина, этого мало понятого и очень серьезного художника. Есть что-то исконно русское, что-то пушкинское в его умении менять стили и оставаться самим собой под разными масками. В его стихах слышны запахи: то александрийских левкоев, то темного мускуса Византии, то искусственных роз Версаля, то березового веника и ладана керженской часовни.

Кузмин до некоторой степени является русским Уайльдом, уступая Уайльду в совершенства и изысканности, но превосходя его свойственной русской природе едкостью мистических переживаний. Подделываясь под наивность духовного стиха раскольничьей стихиры, Кузмин искусно умеет отбросить все полутоны, все неопределенные слова, характеризующая чувство и язык современного культурного человека.

В первом номере „Острова“ Кузмин подарил нас циклом очаровательных стихов, с наивной, детски-народной набожностью воспевающих праздники Пресвятой Богородицы. Особенно хороши естественные, легкие и прозрачные ямбы „Благовещешя“.

Какую книгу ты читала
И дочитала ль до конца,
Когда в калитку постучала
Рука небесного гонца?

Это — наивность и простота итальянских прерафаэлитов, и в то же время изящество французских мастеров XVI века.

Очень интересно „Успение“, написанное совсем в другом тоне и представляющее прямое подражание духовному стиху, и по выбору слов и по метру. Хорош Фома, у которого „белы ноги подгибаются“, „белы руки опускаются“; хороша „купина цветов благовонная вместо тела Богородицы Пречистые“.

Значительно слабее „Покров“ и „Одигитрия“.

Вячеслав Иванов поместил длинное стихотворение „Суд огня“.

В запевающей музыке Рока первых строф, в надвигающемся ужасе стихов:

Встал, и емлет жребий темный
Фессалиец Эврипил,

в образе беснующейся Кассандры, у которой „и ярых уст скипали влагой“, есть что-то Эсхиловское. Описание скрыни с погребенным в ней юношей, у которого „долгий хитон испещрен цветами“ „и кудри-фиалки темны“, как у муз Пиндара, описание расцветающего побега смоковницы, который „пышный ветвием ласкает Эврипидовы виски“ — все это очень антично, и истекает из подлинных ключей греческого искусства. За то уж очень не антична путаница мыслей и образов во второй части стихотворении, треск аллиттераций, напр.:

Пьяный пламень поле пашет,
Жадный жатву жизни жнет,

и юмористические стихи, вроде:

Все лизнет и все рассудит
С Реей сплетшийся Перун.

Н. Гумилев, по-видимому, находится под влиянием Леконта де-Лиля. Его влечет античная Греция, еще больше — красочная экзотика Востока. Стих Гумилева заметно крепнет. Попадаются у него литые строфы, выдающие школу Брюсова, напр.:

Узорный лук в дугу был согнут,
И, вольность древнюю любя,
Я знал, что мускулы не дрогнут,
И острие найдет тебя.

Попадаются яркие образы, напр.: „твои веселые анагры звенели золотом копыт“.

К сожалению, Гумилев злоупотребляет изысканными приемами. Так, в трех строфах подряд у него встречаются: бронзы — бонзы, злобы — Роби, Агры — онагры. А через нисколько строф далее идут: согнут — дрогнуть, былое — алоэ. Эта изысканность рифм характеризует эпоху „Urbi et orbi“.

В античном стихотворении „Воины Агамемнона" Гумилев не строго античен. Рядом с прекрасным и вполне греческим „вождь золотоносных Микен“ неприятно поражает совсем современное: „сказка — в изгибе колен“.

Газелы Потемкина неудачны. Стихи графа Алексея Н. Толстого напоминают Городецкого.

Из двух стихотворений Волошина интересно второе, где рифма применена к сапфическому метру.