Гумилёв

Материалы по теме:

О Гумилёве… Биография и воспоминания
теги: современники, любовь

Я увидела его в первый раз 14 мая 1916 г. Это был вечер В. Брюсова об армянской поэзии — в Тенишевском училище на Моховой. Народу было много; Брюсов читал прекрасные стихи, очень пылкие — «ты сожгла мое сердце, чтоб подвести себе углем брови»,1 — остального я не помню. Меня одну по вечерам не пускали, я часто болела и иногда падала в обморок — даже в ванну! Со мной была моя Лина Ивановна2 (которую «мальчики» звали «цербером»). И еще пришел по сговору со мной мой «взрослый» поклонник, поэт Всеволод Курдюмов3 (у него была жена и даже родился сын).

В антракте, проходя одна по выходу в фойе, я в испуге увидела совершенно дикое выражение восхищения на очень некрасивом лице. Восхищение казалось диким, скорее глупым, и взгляд почти зверским. Этот взгляд принадлежал высокому военному с бритой головой и с Георгием на груди. Это был Гумилёв.

Я была очень, очень молода, но по странному совпадению моей судьбы уже пережила и самое печальное в своей жизни — и довольно сильные радости и увлечения, хотя меня крайне строго держали, я много болела и много училась. Он сказал мне потом, что сразу помчался узнавать, кто я такая. «Это сестра Бальмонта». Меня вечно путали с Аней Энгельгардт,4 хотя она и не была похожа со мной, — более темноволосая, кареглазая, с монгольскими скулами, более яркая и, с моей точки зрения, гораздо более хорошенькая! На Никса Бальмонта,5 ее брата, я скорее могла походить по краскам — он был рыжий, зеленоглазый, со светло-розовым лицом и с тиком в лице — последнее мне очень нравилось в нем — а он ко мне очень нежно относился, говорил, что я должно быть такая, какой была бы его умершая сестра Ариадна — и ставил в пример своей сестре Ане.a1 И вот — говорил мне потом Гумилёв: — «Я пошел и попросил Николая Константиновича — Представьте меня вашей сестре. — Он познакомил меня с нею... Это была тоже очаровательная девушка, но ведь это же не та».

Мне пришлось опять пройти тем же проходом. Почему одной? Лина Ивановна сидела на месте — но куда девался Курдюмов? и другие знакомые?

Я увидала Аню, и рядом с ней стоял Гумилёв, т. е. это я узнала от нее, — она меня остановила, сказав: «Оля, Николай Степанович Гумилёв просит меня тебе его представить». Я обалдела! Поэт Гумилёв, известный поэт, и Георгиевский кавалер, и путешественник по Африке, и муж Ахматовой... и вдруг так на меня смотрит... Он «слегка» умерил свой взгляд, и я что-то смогла сказать о стихах и поэтах. Аня потом сказала с завистью: «Какая ты умная! А я стою и мямлю, не знаю, что».

Я не могу сказать точно, была ли у меня намеренная уловка, или нет ( а он следил за мной), но я одна выбралась опять в фойе, и Гумилёв тут же появился и встал передо мной. Он смотрел на меня в упор, и я услыхала его голос (теперь это было бы впечатлением от голоса по радио — в то время как сам человек стоит и молчит), но тогда ведь не было радио, и сказанные слова прозвучали как в воздухе, — «я чувствую, что буду вас очень любить. Я надеюсь, что вы не prude. Приходите завтра к Исаакиевскому собору».

Я ответила в обратном порядке: — «Это мне очень далеко... И все же неловко...» («так скоро» — я не сказала). Но на любовь я могла только улыбнуться.

На просьбу пойти меня проводить я могла только сказать, что я не одна — телефон ему дала — еще он сказал: «Я вчера написал стихи за присланные к нам в лазарет акации Ольге Николаевне Романовой6 — завтра напишу Ольге Николаевне Арбениной».

Он был ранен (или контужен) и лежал в лазарете (а не жил у матери), в Царском.

Он, конечно (т. е. я думаю!), пошел проводить Аню.a2 Как она пошла без брата, не знаю. Она была старше меня, была сестрой милосердия и ходила в форме сестры, которая ей чрезвычайно шла. Что было ясно: она «учуяла» опасность и «бросилась наперерез». У нас с ней были общие поклонники, и, как я сказала, нас часто путали. Брат ее не любил Гумилёва как поэта; он был поклонником Кузмина.

И вот Гумилёв мне позвонил. Он попросил прийти... но я сказала, что занята (я днем ходила одна, но я обещала Курдюмовуa3 с ним погулять и Гумилёву сказала на следующий день). Вот и началась комедия-путаница

Пошла я в Летний сад с Курдюмовым (отношения сугубо платонические) — и на крайней скамейке у решетки увидела Гумилёва с Аней!..

Мужчины о чем-то поговорили, Аня имела вид смущенный, девический и счастливый, а я собрала все свое нахальство и какой-то актерский талант и переглянулась с Гумилёвым как в романах Мопассана.

В назначенный день и час мы встретились — как будто в районе Греческой церкви7 — было ветрено, холодно, листья распустились, но весна задерживалась,a4 — он, с моего согласия, повез меня не на Острова, а в Лавру. Мы прошли через тот ход, где могила Наталии Николаевны и Ланского.8 Вероятно, хитрый Гумилёв придумал эту овеянную ветрами поездку, чтобы уговорить потом поехать с ним в ресторан — согреться. По дороге мы заехали в книжный магазин, где он купил мне «Жемчуга» и написал:

«Оле. Олъ
Отданный во власть ее причуде
Юный маг забыл про все вокруг...»
И поставил какое-то «будущее» число...

В ресторане (в отдельном кабинете, конечно!) я до того бывала только со своим французом-дедушкой и его знакомым французом в Астории и в Европейской, но тут я испугалась... и очень развеселилась. Было сказано все: и любовь на всю жизнь, и развод с Ахматовой, и стихи.a5 Первые, что он прочел обо мне: «Женский голос в телефоне, Упоительно-несмелый... Сколько сладостных гармоний в этом голосе без тела...» Стихи были довольно длинные, и я их не помню. Очень пылкие и шли crescendo, как в «Самофракийской победе»9...

Увы! эти самые стихи он через год «отдал» Елене из Парижа,10 конец пропал — и он отрубил им хвост.a6 У «нее» звучало:

Женский голос в телефоне — неожиданный и смелый...

Вообще мы говорили обо всем: и о войне, и об Африке, и о царице, и о Ронсаре,11 и Дю Белле.a7 12 Кажется, мы не упомянули о нашей «неловкой встрече» в Летнем саду — ни об Ане. Надо сказать, очень странную вещь: Аня была бойкая, с загорающимся румянцем, вертлявая; о нас говорили: «Коломбина и Пьеретта», имелось (про меня) мнение, что это Блоковская Коломбина, — я была бледнее, болезненнее, и меня без конца называли принцессой Малэн, Мелисандой, Сольвейг,13 — и другими нежными «северными девушками».

С первой встречи в ресторане меня «подменили», и у меня вдруг прорвалась бешеная веселость и чуть-ли не вакхичность — и сила — выдерживать натиск.

Гумилёв доставил мне радость, отметя нежных северянок, и называл меня Хлоей («с козленком, в золотой пыли»), Розиной (это, верно, за нечаянную, но вовсе не свойственную мне хитрость!) и... Кармен. Это была моя мечта: и Блоковская Кармен, и музыка Визе, и сама Кармен — и главное — Судьба. Он еще сказал «красный перец». Тут уж моя доля была предопределена!

Но я выдерживала все натиски и безумно боялась. Я знала все «про любовь» из «Суламифи»,16 из «Саламбо»,17 из романов д'Аннунцио.18 Я ничего не знала реально. Помню, на улице (на какой, не помню!) мы говорили о существующих поэтах, как о «кандидатах».a8 «Бальмонт уже стар. Брюсов с бородой. Блок начинает болеть. Кузмин любит мальчиков. Вам остаюсь только я». Я говорила, что очень люблю Блока. Он тоже. Я хотела (по карточке и по стихам) с детства иметь роман с Блоком — но его внешний облик меня расхолодил. (Этого я не сказала). «Я чувствую себя по отношению к Блоку, как герцог Лотарингии к королю Франции».a9 19 «Но я бы предпочла быть королевой французской».

Я помню, что проявила зверство, спросив: «Сколько немцев вы убьете в мою честь?». — Ведь я мечтала о проливах, и патриотизм был у нас одного толка.

Мы встретились еще раз, и тут было еще труднее выдерживать штурм.

Он говорил, что надо завести «альбом Оли» и туда вписывать все стихи. Увы!... Это было последнее мое свидание с Гумилёвым в ту весну. Он начитал мне бездну стихов, и старых, и новых, — и вся эта бурность, которая меня заколдовала, через год перешла в другой альбом — Елены — в Париже. Меня наказали — и мне нельзя было увидеть его перед его отъездом в Массандру, — ни получать от него писем. И потом — пришла Аня, и мы «повыведывали» друг у друга свои новости. Она перешла в мою шкуру, побледнела и стала говорить тише и смиреннее. Мне кажется, у нее уже все случилось. И теперь еще мне непонятно, почему я хохотала, как в исступлении, и меня выбрасывало с кровати по ночам, как будто шло какое-то колдовство?!

И вот я написала «злое», горделивое письмо — он потом мне сказал, что сжег его в Вогезах21(?).

Как, такая хорошенькая девушка, сумевшая принять образ «Иерусалима Пилигримов»,22 не утишила его бешенства?

У кого я попрошу совета,
Как до легкой осени дожить,
Чтобы это огненное лето
Не могло меня испепелить...23
(Откуда это?)

Я не хочу вспоминать обрывки стихов из «Синей звезды», — он отдал их другой... через год.

А вот это скорее об Ане... «подошла девической походкой, Посмотрела на меня любовь. Отравила взглядом и дыханьем... и ушла — в белый май с его очарованьем»...24

———

Лето (у него, в Массандре, у меня — на даче) кончилось. Осенью я была очень занята, и как-то (даже не помню, как) меня попросили прийти по просьбе Гумилёва послушать «Гондлу» и летние стихи.a10 Я не пошла. Вероятно, ошибка. Я не повидалась с ним перед заграницей. И перед войной. Ведь он еще воевал. Я предоставила Ане и проводы, и переписку.

———

Я много думала о Гумилёве, считала себя внутренне с ним связанной, но не делала ничего, чтобы с ним связаться в жизни. Я забыла написать, что в «ту весну» пришлось говорить много о Гумилёве с Мишей Долиновым.25 Хотя Гумилёв не одобрял Мишу (в статье из «Аполлона»),26 тот его обожал, рассказывал, как он в «Бродячей собаке» среди общего гама и скандалов стоит с надменным видом и презрительной улыбкой, не реагируя ни на что. Миша не без гордости говорил, что Гумилёв слегка ухажнул за Верой Алперс, его женой.

А я... кончая вечер, у меня вырвалось имя Гумилёва. И моя московская бабушка, гостившая у нас, говорила: «Ну вот, уж и до Гумилёва дошло! Пойду-ка я спать».

Я пишу о себе, но ведь я его не видела столько лет и могу говорить только в прошлом (по его рассказам в 1920 г.) и о том, — позже — что было при мне в этом 1920 г.

А со мной случилось вот что. Весной 1917 г. шел «Маскарад»,28 я встречалась с друзьями Гумилёва и слушала о нем всякие россказни, и моя «магическая» связь с ним не прекращалась! Эта «революционная» весна вспоминается мне тоже счастливым временем. Никогда я не имела такого «массового» успеха.a11 И было счастье другого рода: я потом читала Гумилёву свои стихи о черноглазом мальчике, за которого я выйти замуж не хотела, — это было изменчивое существо моих лет, но этот мальчик — и «все остальные»... «номера» — все это было не то, как потом было представлено в дурных слухах обо мне, я не могу сказать, что все было вызвано моей тоской, может быть, даже без этой тоски было бы еще веселее — и еще нежнее.

Лето я жила на даче, а тут разыгрывались «страшные» события революции. Надвигался голод. В театры ринулась «масса», и был страх, что в атласных ложах заведутся насекомые.

А потом был вечер Маяковского.31 Я не помню, в каком зале. Не помню, какого числа и месяца. Пьеса Маяковского. Выступал Мейерхольд. Много народу. Я помню восторженную Анну Радлову,32 в экстазе говорившую про пьесу... и как будто «новые времена». Я со своей «интуицией» почувствовала, что опустился какой-то занавес (позже говорилось «железный» занавес), и все погрузилось в противный серый полумрак. Погас волшебный Мейерхольд, потускнел свет, я не умерла — я «полуумерла», и все события сразу предстали в другом свете — и люди, и желания, и чувства, в ту минуту и надолго, надолго вперед. Конечно, жизнь продолжалась, и было все будто по-прежнему, и случались «хорошие» события и интересные встречи, но даже горе (не только счастье) потеряло свою остроту.

Настал другой век.

Аня

Аня была старше меня, училась скверно, была шумная, танцевала, как будто полотер, волосы выбивались. По временам была очень хорошенькой, с слегка монгольскими глазами и скулами. Ходили слухи, что она, как и Нике, дочь Бальмонта и ее мать, Лариса Михайловна,33 развелась с Бальмонтом и вышла за Энгельгардта, захватив детей. Но моя мама знала ее бабушку, тоже Анну Николаевну (в женском благотворительном обществе) и говорила, что она — вылитая бабушка лицом. Нике носил фамилию Бальмонта, а в университете его называли «Дорианом Греем».34

Я бы, наверное, не сошлась близко с Аней, если б не мои (и ее) литературные вкусы. Когда же я познакомилась с Никсом, то еще больше подружилась с Аней.

Когда она стала сестрой, я иногда бывала в лазарете, где она работала; помню, какой-то ее подопечный в меня влюбился и писал очень смешные письма. Звали его Адриан.

Я была ужасно занята, много училась и болела. У меня были только «проблески» жизни...

Аня приходила с ворохом событий. Я вспоминаю ее «каскад» разговора.

«Как? ты уже не любишь Вайю?a12 (это Бальмонт). Тебе теперь нравится Игорь Северянин? — Да, я была в студии (Мейерхольда).35 Там так интересно! Почему тебя не пускают? Столько народа! Знаешь, Жирмунский вставал на колени и сделал мне предложение. Что он думает? Разве он настоящий поэт?.. Я, конечно, отказала. И потом меня называли принцесса Малэн. А. ... (не помню, кто) сказал, что это не я, а ты — принцесса Малэн.

Никс был в гостях у Паллады.36 И еще какая-то Клеомена.a13 Нике бывает у Пастухова,a14 37 и есть какие-то стихи про него:

Жил на свете мальчик — Никсик,
У него был ротик алый.
К Пастухову на журфиксы
Мама Никса не пускала.

Но это было раньше, теперь он ходит. А Лева38 тебе читал стихи?» — «Да». — «Красивые?» — «По-моему, да». — «Как он прочел?»

— Я падаю лозой надрубленной,
Надрубленной серпом искусственным,
Я не любим возлюбленной,
Но не хочу казаться грустным...

(Если бы Лева был настойчивым, я лично его бы полюбила. Боже сохрани, сказать Ане!). — «Знаешь — на самом деле лучше:

Я падаю стеблем надрубленным...
Я не любим моим возлюбленным,
Но не хочу казаться грустным...»

— «Да, так интереснее». — «У Вайю будет вечер. Ты пойдешь? У него и от этой жены дочь. Мирра — Саломея».39

— «Нике говорит, что ты похожа на такую травку... Знаешь, не цветок, а такая травка колеблется. Тебе это нравится? А что твоя Шалонская?»

(Шалонская, Кэт,a15 «Ding an Sich»,40 обложка «Vogue'a»,41 с моей точки зрения того года, нечто аналогичное Венере Милосской или Джиоконде — черные волосы, серо-голубые глаза, высокая; модная короткая юбка, меховой жакет — и громадный бант за зачесанными гладко за уши волосами; челка (реденькая). Когда у меня случилась беда — начатки туберкулеза и печальная история с В. Чернявским42 — первая (ничего не зная) меня взбадривала, и я смотрела на нее почти как на мужчину (конечно, без греха!), такая она была «самостоятельная». А ее бант (в жизни все связано!) был «свистнут» Радой Одоевцевой.43 Бант, вошедший в литературу, — Раде бы не придумать! — но Кэт вряд ли была бы особенно довольной быть эталоном очарования среди писателей. Девушка из военной семьи, родом из Ростова-на-Дону, братья — офицеры Феликс и Александр, богатая и нарядная. Я Раду тогда не знала (и не замечала). Не заметить Кэт было невозможно. И потом она была одним из главных персонажей моей жизни в «догумилёвский» период. А после я ее больше не видела. Я думаю, ей бы очень подошло стать женой американского миллионера или английского адмирала.

...От Ани я услыхала впервые о Юре.44 Она говорила — «фамилия не то Юренев, не то Юрковский».

В очень «ранний» момент нашей довоенной жизни, в один из счастливых часов, когда я вызвала и выслушала восхищение и всякие слова от В. Чернявского, который считал меня «неземной», Аня, которой он нравился, приревновала и даже заплакала. Это было на улице, и Никc шепнул мне: «Какая вы злая». Мы шли с лекции Мережковского. Мы с В. Чернявским сбежали во время лекции куда-то на лестницу! Лина Ивановна была в ужасе, все волновались, где я. Потом был только разговор. В. Чернявский ко мне остыл после моей болезни, и Аня опять стала его заманивать, но это все было «разговорами». Ведь у меня был почти младенческий возраст. Я все это вспомнила, потому что это имеет отношение к Гумилёву. О Гумилёве говорилось немного. Больше всего говорилось о Блоке, Кузмине, Ахматовой. (Среди друзей и знакомых Никса и Ани). Было известно, что Гумилёв воюет. Я знала его сборник «Чужое небо»,a16 и мне нравились «Конквистадоры» и некоторые стихи. Но если б он не обратил на меня внимание, Аня не ринулась бы... на все, чтобы только помешать мне. Но главное то, что мы обе, как звери, одновременно поменяли окраску! В меня будто впрыснули кровь и здоровье, а Аня сразу побледнела и прикинулась тихой и нежной девушкой. В некоторые моменты Аня была похожа на Леонардовского Ангела из Парижского «Св. Семейства».a17

———

Гумилёв вернулся в Россию в 1918 г. Судьба играет человеком! Я фаталистка, и вот раз в жизни я «выступила» сама, проявила активность. Этого не надо было делать!

Весна 1918 г. На афишах вечер поэзии,45 Блок — и даже не помню, был ли Гумилёв или нет, — но я знала, что он будет. Я выглядела прекрасно (для себя — лучше нельзя). У меня была красивая большая коричневая шляпа с черной смородиной, очень естественной. Единственный раз в жизни — Гумилёв был совершенно равнодушен. Нехотя ответил на мой вопрос об Ане, побежал знакомить меня с Блоком — я уже говорила, что пережила все вполсилы — кажется, он уже был, «обручен» с Аней, или как это называлось тогда, но, главное, недалеко от него вертелась какая-то темноволосая невысокая девица — довольно миленькая — его очередной «забег», он у таких «легких» девиц потом даже имени не помнил, — но тогда (он сказал мне в 1920-м) ему надобно торопиться!

Я играла летом в Павловске, увозя громадные букеты сирени из сада милого и умного Саши Зива.a18 Я относилась с какой-то мертвенностью и к Гумилёву, и даже к себе.

Уже к исходу лета (или в середине?) Аня просила меня прийти к ней — она уже была замужем за Гумилёвым, даже приглашения (или оповещения) о свадьбе были отпечатаны по всем правилам, и она уговаривала: они оба так хотят, чтобы я пришла, — если бы я не пошла, она бы вообразила, что я ревную, а этого я не хотела показать, да, говоря правду, я была спокойна — шпоры не позванивали, шпага не ударялась о плиты, и нельзя было дотронуться до «святого брелка» — Георгия — на его груди. Он был в штатском, по-прежнему бритоголовый, с насмешливой маской на своем обжигающе-некрасивом лице. Тот — и не тот. Главное — время было другое! Проклятое время!

Я пошла. Они жили тогда на квартире С. Маковского.47

Помню длинную, большую комнату. Были ли картины, книги? Я не помню.a19 Какой-то нарядный полумрак. Полукруглый диван, на котором мы сидели. Что ели, пили — не помню. А разговор? Он нес, скорее, какую-то чепуху. Слегка подиздевывался над моими королями, и герцогами, и индийскими раджами. Помню, высказал мысль, что на свете настоящих мужчин и нет, — только он, Лозинский (!!)48 и... Честертон.

И — обо мне — впервые всплыл образ валькирии. Почему? — Мы тогда (в мае) не говорили о валькириях.a20 Он сравнил меня с борющейся и отбивающейся валькирией, а Аню — с едущей за спиной своего повелителя кроткой восточной женщиной. Эти разговоры при жене казались мне шокирующими, несмотря на слегка иронический тон Гумилёва. А я? Мне надо было встать и уйти, но меня как будто парализовали. Гадали на Библии. «Она войдет в твою палатку, Авраам...» И что-то о магии. О черной? Я не соображала от неловкости.

Мы так засиделись, что пришлось «разойтись» и лечь спать. Аня уговаривала меня остаться. Опять — неловко отказаться, будто я боюсь. Комнатка с двумя почти детскими кроватями, беленькая, уютная, — верно детей Маковского. Аня устроила меня на одной (расположение помню) и удрала прощаться со своим супругом. Вернулась со смехом. «Слушай! Коля с ума сошел! Он говорит: приведи ко мне Олю!». — Я помертвела.

Я не знаю, как я вытерпела выждать, пока она заснет, и выбралась из незнакомой квартиры, которая теперь казалась мне пещерой людоеда.

———

Я теперь играла в других местах и Сашу с букетами сирени передала другой девушке: за мной ходил другой человек, В.,a21 с слегка косящими, как у Гумилёва, глазами! Он был старше, выше ростом и гораздо красивей. Это-то конечно. У него были и жена, и взрослые дети, и даже хорошенькая девушка. Он меня пожурил, что я пошла к Гумилёву (что-то я ему рассказывала). Он ужасно меня баловал и возился со мной. У меня было чувство, что это не моя жизнь. Мне было с ним легко и даже мило. Но без особой причины я с ним рассталась. Он меня возненавидел.

В театре было неплохо, хотя никто из режиссеров не достигал уровня Мейерхольда; товарищи по школе меня любили, играла я много и даже зарабатывала больше, чем потом, будучи актрисой. Заработки за роли «со словами» были порядочные. А я играла цветочницу в Александринке (в пьесе Гнедича «Декабрист»)49 и в Михайловском лебедя Аоди в пьесе «Рыцарь Ланваль».50 Я дружила с актерами, с Вивьеном, А. Зилоти и особенно с Игорем Калугиным.51 Но все это не заполняло души, как говорится. О Гумилёве я ничего не знала и знать не хотела.

Когда настала осень, очень теплая и мокрая, я была настолько подавлена, что думала, кажется, только о смерти.

В какой-то вечер услыхала такое предложение от Яши (друг Саши), мой вроде как паж, хотя он был влюблен в мою подругу, красивую Аню Петрову: «Пойдите записываться в Академию художеств (?..) Там сегодня заседание.a22 Вам не будет скучно. Козлинский53 в вас влюбится. Он вас развлечет». — «Козлинский? Что это?». — Я не рисовала, знала (и любила) художников из «Мира искусства», Сомова,54 Судейкина.55 А это были художники «полукубисты», о которых писал Лунин56 в «Аполлоне». Я вовсе не собиралась рисовать! Когда я уходила (с Яшей), нас нагнал незнакомый Козлинскийa23 — высокий, стройный, с какой-то богемной аристократичностью, слегка картавый, Яша исчез, как бес в ночи, только сойдя с лестницы Академии. И вот мы шли через мост (будто лейтенанта Шмидта), разговорились немедленно, и, еще не перейдя моста, я получила от Козлинского самое «законное» предложение! Это было неожиданно — и весело. Несколько месяцев мы встречались почти ежедневно. Он прибегал в театр, мы ходили в балет, в гости, в какие-то столовые, я подружилась с художниками (Левин, Пуни,57 Богуславская,58 Сарра и В. В. Лебедев);59 помню, в балете, в фойе, ко мне приставал Тырса60 — голос Козлинского: «Не подбирайся, Николай Андреич, это моя девочка!». Меня это не обижало. В другой раз — будто подвиг Геркулеса (хотя я была тогда легкая, но, все же, в пальто), было мокро — Козлинский взял меня на руки и понес до угла Невского и Садовой, где оказался извозчик. А двинулись мы из какого-то погребка недалеко от Академии. Я не помню, как и почему мы расстались, — кажется, он уезжал в Москву — во время наших встречен был в периоде развода и вел себя со мной по-джентельменски.a24 Он любил играть в карты и был очень азартен. Меня, как ни смешно, укладывали в какой-то комнате. Пить я пила (первые опыты), никогда не пьянела, карты меня не интересовали. Новые знакомые + театр, и актеры, и ученики школы, будто занавесом, задернули историю с Гумилёвым.

———

Я не знаю, когда у Ани родилась дочка, Лена. Вернее, точно не знаю. Шли его пьесы (короткие). Он стал преподавать в какой-то официальной студии. Я прочла об этом потом у Одоевцевой. Я гнала из памяти его фамилию. Я видалась с Всеволодом Курдюмовым, и он мне еще часто писал.a25 Время было страшное, голодное. Главное, холодное. На улицах иногда лежали мертвые лошади. Бывший мой «обидчик» В. Чернявский пытался мне что-то объяснить — мне это было неприятно.a26 Даже появился поклонник из бывших друзей Кузмина — совершенно безумный!a27 Больше всего в тот год волновали пайки и кража этих пайков. Ведущие актрисы Александрийского театра бегали в какие-то учреждения за реквизированными меховыми шубами. Конечно, я завидовала шубам, но пойти на подобную гадость я никогда не смогла бы, хотя меня, вероятно, «пристегнули» бы к этим набегам, а главное, «там» выдали бы мне шубку. Я людям из «органов» почему-то нравилась.a28 (А что о «краже» — то имеющие отношение к посылкам (АРА)ы,62 не выдавали ничего хорошего в школу, а брали себе). В 1920 г. благодаря халтурам у меня было... 7 пайков. Рекорд! Больше было как будто только у Корчагиной-Александровской.63 Роли меня мало волновали. Репертуар был средне-интересный. Были неприятности, но в общем меня любили в театре. Актеры, а также техперсонал. Горничные, парикмахеры. Мне давали самые лучшие парики — даже золотые волосы Изольды из «Шута Тантриса».64

———

Начался 1920 год. Январские морозы. Шел «Маскарад».a29 В одном из антрактов ко мне кто-то пришел и попросил выйти... к Гумилёву. Гумилёв никакого отношения к театру не имел! Я ничего не понимала! Я о нем не думала! Но что делать? Я подобрала свой длинный-длинный палевого цвета шлейф (платье было белое, с огромным вырезом), на голове колыхались белые страусовые перья — костюм райский! — и пошла. Он стоял на сцене. Не помню ничего, что он объяснял. Кажется, пришел говорить с режиссером насчет «Отравленной туники». Сказал, что надо поговорить со мной. Попросил выйти к нему, когда разденусь. Я согласилась. Пришлось снять наряд прекрасной леди и надеть мое скромное зимнее пальто. Мы пошли «своей» дорогой, т. е. «моя» дорога домой была теперь и «его» дорога — он жил на Преображенской.67 Что он говорил, не помню. Аня была отослана в Бежецк.68 Ему надо было прочесть мне новые стихи. «Заблудившийся трамвай». Неужели это переливало через край? Я была, как мертвая, и шла, как овца на заклание. Я говорю сейчас и помню, что у меня не было ни тени кокетства или лукавства. Уговорить зайти к нему домой, с клятвами, что все будет спокойно, было просто. Я «уговорилась». В его чтении «Трамвая», однако, опять вкралась ложь. Он прочел: «Оленька, я никогда не думал...» (я не поверила).a30 Стихи меня поразили как очень новые, но меня шокировало слово «вымя» — разве такое слово можно пускать в стихи?...

Были и другие стихи и слова. Я не помню. Но когда все было кончено, он сказал страшное: «Я отвечу за это кровью». Он прибавил печально (и вот это было гораздо важнее): «но я люблю все еще больше».a31

———

Я не помню, почему я стала опять «бегать» от Гумилёва. Не помню, как он меня выследил и вернул.

«Что же сон? Жестокая ты или Нежная и моя?»

———

Стихи Ахматовой о нем:

Все равно, что ты наглый и злой...
Все равно, что ты любишь других...69

Наглый? Боже сохрани! Никогда!
Злой? В те месяцы 20-го года? Никогда! Никогда!
Как будто капля ртути покатилась по своему руслу...

Счастья в моем понимании «Sturm und Drang'a»,70 когда все движется и переплескивается через край, быть не могло. Оно было где-то за рубежом нашей жизни, нашей родины. Лицо Гумилёва, которое я теперь видела, было (для меня) добрым, милым, походило, скорее, на лицо отца, который смотрит на свою выросшую дочку. Иногда слегка насмешливымa32 Скорее — к себе. Очень редко — раз или два — оно каменело. Мне нравилось его ироническое и надменное выражение «на сторону».

Мы много говорили... но, главное, о любви.a33 Если представить себе картину, изображающую море, — то это большое пространство, залитое синей краской, и в нем рассыпанные маленькие рисунки кораблей и лодок, — то вот так мне приходится «выскабливать» из этого моря разговоры о литературе, о других людях, о событиях дня. Так было с ним, и то же было и с другими людьми, потом. Очень стыдно, но мне этот разговор никогда не надоедал.a34

Мы много ходили.

Он велел мне креститься на церковь Козьмы и Демьяна на б. Кирочной.72 В моем детстве я видела как-то в садике у этой церкви расцветший цветок красно-розового шиповника. Еще там был памятник — будто птица?.. Теперь церкви этой нет. Другая церковь была близко от его улицы, на Бассейной,74 здание существует, но без церкви.

Помню, весна двигалась быстро, рано стало зеленеть. Он сказал мне: «Вот видите, Юг вас услышал и идет вам навстречу».a35

Ему еще нравился Данте Габриэле Россетти75 (с его ранних лет).

Я знала все его критические статьи из «Аполлона»a36 Я спрашивала его мнения, не изменились ли с годами?

Он часто говорил о Чуковском как об интересном собеседнике.

Помню смешное: «Мне достаточно вас одной для моего счастья. Если бы мы были в Абиссинии, я бы только хотел еще К. Чуковского — для разговора».a37 Рассказал, что, когда он был в Англии,76 встречался там с К. Набоковым.77 Тот вспоминал: в России у меня было только два друга — К. И. Чуковский и покойный Н. Ф. Арбенин.78 — «У Арбенина хорошенькая дочка». — Набоков, равнодушно: «Да, какие-то дети были». К. Набоков занимал тогда какой-то пост в Лондоне (он — дядя писателя Набокова).

Его любимая героиня Шекспира — Порция. Он восхищался ее скромностью. (Странно, конечно, все мы хотим быть не тем, что нам дано! Могущественная красавица Порция выбирает Бассанио79 за его красоту. Больше ничем особенно Бассанио не примечателен). Другая его любимица — Дездемона.a38

У него было благоговейное отношение к Гёте. Я тоже любила Гёте, как совсем «своего». Первые стихи, которые я помню (лет 3-х) — «Kennst du das Land...».80 Я даже свое что-то присочиняла, об Италии... Еще в детстве.

Но еще больше (уже с детства) меня пленяла Греция. Мы говорили о Греции. Илиада, мифология. Больше всего хотелось в Грецию:

И мы станем одни вдвоем
В этот тихий вечерний час,
И богиня с длинным копьем
Повенчает, для Славы, нас.a39 81

У него была верная любовь к Абиссинии, а из новых невиданных краев ему очень хотелось побывать на Яве. Привлекал яванский театр теней. В детстве ему нравились книги путешествий и рыцарские эпохи, а также 17-й в. Любил он и Майн Рида.a40

———

Разговор о возрасте. Он считал, что каждый человек имеет свой, коренной и иногда вечный, возраст.

Так, у Ахматовой был возраст 15, перешедший в 30.

У Ани — 9 лет. У меня тоже 15, перешедший в 18.

У него самого — 13 лет.

«А Мишеньке (Кузмину) — 3 года! Как он с детским интересом говорит с тетушками о варке и сортах варений!»

———

Вспоминая детство, все, что у него в стихах. Любимая рыжая собака.

Но надо вспомнить «вокруг» «Заблудившегося трамвая», с которым он явился за мной в театр.

О нем говорилось всегда очень много, как о заядлом Дон Жуане.

Рассказывали о флирте с «рыженькой» поэтессой (Одоевцевой), но фамилии не говорили. Я с конца 1919 г. попала «обедать» в Дом литераторов, на Бассейной.86 Там кишело сплетнями.

Был вечер поэтов, и много фамилий на афише. Фамилия участницы с именем на «М» (Машенька) была Ватсон.87 Я взбесилась. На Бассейной меня поймал Гумилёв и стал расспрашивать. Он меня не мог разыскать. Я пряталась. Я по-идиотски разревелась и закричала: «Уходите к своей Машеньке Ватсон!»a41 Он ужасно хохотал, помню, говорил: «Я ненавижу сцен ревности, но у вас и это совершенно очаровательно!» — И показал мне вскоре и познакомил с М. В. Ватсон.

———

Другой случай был «тяжелее».

Я немного говорила с Гумилёвым в театре и в Доме литераторов, но так как мы вечно ходили вместе, а кое с кем из подружек все-таки я кое-что говорила, то (а люди сплетничали со злом, как комары, все вокруг так и вилось) как-то Лена Долиноваa42 передала мне, что служившая с ней на одной работе Мария Ахшарумова похвасталась, что Гумилёв читал ей за ужином «Заблудившийся трамвай» и намекал, что это о ней.

Я опять «поговорила» об этом. Вот тут у него окаменело лицо. Лена передала, что Гумилёв как бешеный ворвался на их службу и наорал на М. Ахшарумову, а она упала в обморок.

Восторг Лены от такой сенсации!

Я же побежала в мой любимый дом Канегиссеровa43 на Саперном. Тут у меня был настоящий припадок с воплями. Louloua44 хохотала: «Как такая хорошенькая девушка рыдает из-за такой обезьяны!» но Аким Самойлович, отец Левы, старый красавец, взял меня на руки и носил по квартире, чтобы успокоить.

А как я помирилась с Гумилёвым? Конечно, очень нежно. Он мне объяснил, что жалеет только о том, что не сможет больше бывать у доктора Ахшарумова, отца «Машеньки». И умолял не слушать сплетен.

Кроме спектаклей в театрах были халтуры в разных местах за городом; если я была занята только в первых действиях и халтуры близко, я бежала через Лавру, бегом, как стрела, не глядя по сторонам, чтобы не напасть на привидения или на воров, иногда ездила то в санях, то в других «транспортах», — как-то ехала с нашим директором, актером Аполлонским,88 который питал ко мне нежные чувства и ехал (морозы), пряча меня в какую-то исполинскую шубу. Он был красавец, но ума среднего. Помню наш неприличный разговор: «Оля, этот Гумилёв, что, он вам нравится?» — «Да, Роман Борисович». — «Ну... чем же он вам может нравиться?» — «Он хороший поэт». — «Поэт..., ну, так... а еще что?» — «У него Георгий за храбрость». — «Так... А еще?» — «Он много путешествовал. Был в Африке. Кажется, у него был роман с негритянкой». — «Ну... я не понимаю, что за удовольствие побывать в черном теле...».

———

Очень странно, я смотрела на Гумилёва с первого дня знакомства как на свою полную собственность. Конечно, я фактически исполняла его желания и ничего от него не требовала, но вот сознание было такое, и думаю, что он это понимал. Я равнодушно относилась к поездкам в Бежецк, где была его семья, и смотрела на Аню как на случайность. Очень хорошо относилась к сыну — Леве, — о девочке он почти не говорил и вообще никогда не говорил ни одного слова, которое бы мне не понравилось. Я никогда не заметила ни одного взгляда или интонации, которая бы меня обидела. Что это — особая хитрость или так все получалось? Надо сказать, что у меня был только один способ: при малейшей тени неприятности убегать и прятаться, а ему — меня разыскивать и улещивать. Думаю, что меня, которую не боялась ни одна собака, он как-то «боялся». Но как он мог подействовать на свою жену и других дамочекa45 — это странно!

Как будто я ревновала больше к стихам, чем к «экскурсам» в сторону! Какие-то девицы писали ему записочки с предложениями романа и даже со стихами (мы очень хохотали).

Я помню, я даже ходила через Литейный мост проводить его к цыганам (были ли там и цыганки? вероятно!).a46

———

Правда, было состояние, что ртуть покатилась по своему руслу, и, может быть, это было счастьем. Он часто говорил мне: «Мое счастье! Как неистощимый мед!»

Из мелочей, помню, я очень рассердилась, что в «Заговоре Фиеско» мне дали играть даму без слов (а я уже числилась актрисой). Я пошла к нему плакать.a47 Он смешно сказал: «Ну, стоит ли? Наоборот, скажите им спасибо и что вы довольны. Разве не лучше играть в пьесе Шиллера без слов, чем главную роль в «Поруганном»?».90

Помню, он ходил на кухню жарить блинчики (он умел), а я лежала на диване в его кабинете (это тоже к весне) и писала за него рецензии на стихи поэтесс,a48 кажется, он все подписал без помарок («мужские» я боялась). Помню, как мы смеялись над «Родильным домом» у М. Шкапской!91

Он серьезно отнесся к моим стихам (я рассказала о своем письме со стихами к Брюсову), говорил, что это очень хорошо, Брюсов редко отвечает на письма, ему ответил, а Ахматовой — нет. Но он сказал, что, если я достигну мастерства «говорить стихами», вряд ли буду иметь такой успех, как Ахматова, — она говорит о чувствах всех решительно женщин, а у меня что-то совсем свое и непонятное.a49 Я не понимаю, что во мне могло быть не так, как у всех? Я же не могла сказать ничего философского, но думаю, мы много говорили, что может быть на том свете, — и об Эросе и Психее, и о том, как кончится жизнь, но я думаю, это все говорят. (Ведь все думают о смерти и о «после смерти».)

Когда настало лето, в саду Дома литераторов цвел жасмин. Мы там часто сидели.

Помню шпалеры розовых римских свеч (или иван-чая) где-то на том берегу Невы, за Охтой.

Он оставлял мне записочки о встречах за зеркалом в Доме литераторов.

Помню, как я ходила во «Всемирную»92 (редко), и он почему-то брал меня за руку, как маленькую.a50

———

Кроме маленьких неизбежных неприятностей, жизнь казалась легкой. Правда, будто в воздухе вокруг меня была какая-то защитная полоса.


В Доме литераторов я ходила (так глупо!) как султанша, т. е., конечно, я держалась всегда скромно, но было смешно, как «расстилались» Всеволод Рождественский94 и некоторые другие. Вероятно, многие поэты в душе и в своей компании посмеивались над авторитетом Гумилёва, но при нем держались, как вассалы. А я радовалась, как настоящая тщеславная леди Макбет, что со мной ходит такой «мэтр».a51

———

Если я ревновала Гумилёва к кому-нибудь, то это предмет моего обожания в детские годы — А. Блок. Гумилёв умел найти для его определения как поэта самые «трезвые» слова (в статьях «Аполлона» тоже). Отношения «человеческие» между ними были хорошие и простые. Но он сказал как-то, если бы в Блока стреляли, он бы его заслонил. Меня подобная «вассальность» взорвала. (Конечно, я ничего не сказала).

Помню, Гумилёв как-то рассказал со смехом, что две красивые женщины пришли в качестве делегации от поэтов взять на себя «председателя» Союза поэтов (или, как это называлось тогда, не помню)a52 и стали его целовать. Грушко95 и Радлова (правда, обе красивые, но обе не во вкусе Гумилёва).

———

Помню юбилей М. А. Кузмина в Доме искусств.96 Там была торжественная часть, а потом вроде ужина, на котором я была с Гумилёвым.

Но когда шли поздравления, чудесно говорил Блок, я прослезилась — так нежно и трогательно говорил Блок: «Два ангела напрасных за спиной»97 — и поцеловал Кузмина.a53

Гумилёв был с Кузминым на «ты» и очень любил его стихи, но речь произнес как-то сухо. (Я потом его ругала за это, потому что очень любила Кузмина). Я на этом вечере (или утре) получила удовольствие. Гумилёв познакомил меня с Ак. Волынским,100 известным балетоманом. Помню формулировку (Волынский был довольно пожилой): «Аким Львович, позволь тебя представить Арбениной, Ольге Николаевне». — Волынский: «Вы — балерина?» — «Нет, я в драме». — «В первый раз ошибся».a54

———

Я путаю месяцы. Приблизительно лето 20-го г. Было 2 приезда Ани или один? По-моему, более «раннее» лето — был А. Белый.a55 Сколько я помню, на его вечере (или утре) (где?) — мы были вдвоем с Гумилёвым — Белый (которого я по стихам не любила и не понимала) читал удивительно. Совсем как колдун. Даже необычнее, чем позже Мандельштам. А вот когда он был в гостях у Гумилёва, я сидела рядом с Аней за столом в большой столовой (почти никогда там не сидела) и слушала, как Белый разговаривал с Гумилёвым. О чем? не помню абсолютно! Мы обе молчали, даже я. Обе с челками и выглядели, наверное, глупо, как Гумилёвские одалиски! Аня нисколько не держалась «хозяйкой дома».

———

Помню (как будто это было позже), Гумилёв сказал мне: «Сдадите экзамен на парижанку» (?). Или в этом роде что-то. До чего я фактически была податлива — мне важно было внутреннее сознание своей силы. Аня не меняла ничего — ведь я играла, уезжала за город. Куда-то мы ходили втроем. Куда-то, помню, на Потемкинскую. Потом к Мгебровым.a56 102

Я жила несколько дальше. Гумилёв сказал как-то повелительно Ане: «Ничего, добежишь» — и пошел меня проводить до дома. Ничего похожего на «гаремность» не было.

Ее можно было даже пожалеть. Сидеть в Бежецке и скучать!..

———

Мы бывали у Мгебровых и без Ани. Помню, Гумилёв брал на колени сына Мгебровых.103 О них ходила молва, что они не очень-то чистые, и я потом сказала Гумилёву, как он не боится набраться чего-нибудь от мальчика.a57 Но мне казалось трогательным, что он брал его на колени, — как будто вспоминая своего Леву.


Чаще всего мы бывали, конечно, в Таврическом саду.
Я всегда мечтала вырваться из России, как из плена.
И в твоей лишь затаенной грусти,
Милая, есть огненный дурман,
Что в проклятом этом захолустье
Словно ветер из далеких стран...

Лето становилось засушливым. Он уезжал на правый берег Невы — дача Чернова, — и я обещала его навестить.

Переехала на пароме (как будто), он встретил меня и снял с пригорка (берег был скалистый), и мы пошли по дороге. У меня было белое легкое платье (материя из американской посылки) и большая соломенная шляпа.a58 На пригорках сидела целая куча ребят (не цыганята, а русские дети). Они сказали хором Гумилёву: «Какая у вас невеста красивая!» Он был очень доволен, а я смутилась.

———

В этом доме отдыха была красивая рыжая Зоя Ольхина. Я думаю, Гумилёв перечел ей все стихи с рыжими волосами!

———

В это же лето (Гумилёв уезжал) был праздник III Интернационала на площади Биржи.106 Я с Диной Мудровой в белокурых париках в виде Англии и Германии стояли на вершине лестницы, Лида Трей и еще кто-то (в черных париках) — ступенями ниже в виде Франции и Италии — и так по всей лестнице. Командовала М. Ф. Андреева,107 а на состав публики я не обратила никакого внимания! Устала безумно. Помню, отдыхали у Володи Козлинского, который жил уже совсем в другом районе. Козлинский и на этот раз сделал мне предложение. Я Гумилёву рассказала о Козлинском. Гумилёв ответил: «У нас с ним такая разница. Я как старинная монета, на которую практически ничего не купишь; а он — как горсть реальных золотых монет». Я это и передала Козлинскому. Он подумал и сказал: «Что же, это правда. Решать вам».

———

Мы с Гумилёвым ходили как-то в Этнографический музей (на Васильевском острове), где были его абиссинские трофеи. Дома у него уже ничего не было! Меня пригласил актер Любош,108 большой поклонник Гумилёва, посмотреть его квартиру.a59

Мне попалась по дороге роскошная ветвь липы, в цвету — и я с этой ветвью внедрилась в квартиру Любоша — действительно, до грусти красивая комната с абиссинскими трофеями, как было бы интересно, чтоб такое было в квартире самого Гумилёва!..

———

Вспоминая Ахматову, как поэтессу, Гумилёв говорил, что она писала стихи про русалок и что-то полудетское под Бальмонта. Потом вдруг у нее получилась фраза (4 строчки, я, конечно, забыла) — вроде слов дамы в гостиной с тайным страданием — нечто похожее на Mahot из «Le bal du comte d'Orgel»109 (это я потом прочитала, и мне напомнило), он ей сказал: «Вот тебе надо это зафиксировать! Это то, что надо».

Он говорил, что Ахматова была удивительная притворщица, просто артистка.a60

Сидя дома, завтракала с аппетитом, смеялась, и вдруг — кто-то приходит (особенно — граф Комаровский)111 — она падает на диван, бледнеет и на вопрос о здоровье цедит что-то трогательно-больное!

———

Гумилёв говорил об Ахматовой всегда добродушно, с легкой иронией. О ее очередном муже, Шилейко,112 говорил с удивлением, что у нее будто и романа с Шилейко не было, а сам Шилейко был странный, ученый ассириолог — и странный человек — Гумилёву и Лозинскому ни с того, ни с сего целовал руку.

Гумилёву были «противны» такие женщины, как Глебова-Судейкина113 и Паллада (?), а про Карсавину114 говорил с восхищением: «Это — наша дама!».

Ему нравился Судейкин (сам) и как художник — картина Судейкина «Отплытье на остров Цитеру» висела у него над кроватью.a61

Я хорошо помню квартиру Гумилёва, проходную столовую и кухню (парадный ход был закрыт, — на ул. Радищева), на кухне — увы! — водились тараканы, он их панически боялся (мой отец, по словам мамы, панически боялся пауков; а я — только змей). Но мы там только проходили, а в большой «летней» комнате стоял мольберт с портретом Гумилёва работы Шведе115 — удачный — с темным, почти коричневым лицом, среди скал (я думаю, Абиссиния), с красным томиком в его красивой руке. Там было 2 окна и зеленый диван около дверей.

———

Я не особенно помню, где у него (в обеих комнатах) были книги, но в передней (между комнатами) стояло кресло, и он часто (в конце зимы, и потом осенью) топил печку.

Иногда мы говорили о стихах, и он объяснял мне свои «разделы»: Кузмин, по его мнению, имел превосходную композицию («как композитор!»), но «вгрызаться в образ» не всегда умел; у Мандельштама была первоклассная стилистика, но у него не было никаких разделений — вce шло гурьбой, наплывами, будто сплошное стихотворение!

Доходило и до «страшного» слова «эйдолология» — уж кого он хвалил в этом плане, не помню!

Меня он хвалил за ритм и радовался, что у меня получался «паузный амфибрахий»...

Но вот немножко глупенькое стихотвореньице, которое будто бы... мой стиль:a62

Вы, нимфы леса и реки,
Грусть свою излейте...
Спойте песню, ветерки,
На тростниковой флейте...

Он как-то вскрикнул: «Я каждый день благодарю небо за вашу божественную глупость...» (?)

Я, конечно, не могу писать то немногое, интимное, что он говорил о двух своих женах. Единственно, что они условились с Ахматовой сказать друг другу о своей первой измене. «Представьте себе, она изменила первая», — сказал он без всякой злости.

О своих «дамах» он был совершенно дискретен, за исключением одной, Татьяны Адамович — которая афишировала свои отношения с ним. Говорила, что она «мстила» за свою сестру... но какая же это месть? Он говорил, что Татьяна была очень бойка, самостоятельна; она ругалась из-за Мопассана, которого она обожала и превозносила. Она его насильно посадила на извозчика и свезла в редакцию, чтобы он (хотя нехотя!) написал посвящение ей в «Колчане».

Она очень почтительно относилась к Ахматовой, а (по слухам) любила девушек — даже первую жену Жоржа Иванова, Габриэль. Но этого Гумилёв не говорил.

В Вере Алперс, бледной и неинтересной жене Миши Долинова, он находил какую-то девическую прелесть.

Кто еще? Меня интересовала Одоевцева — про нее говорил: «Ей бы быть дамой на балу рижского губернатора». Как поэтессу, он находил ее способной — учил ее писать баллады. Рассказывал про «парижскую» любовь — Елену — забыла фамилию. Она была необыкновенна тем, что, будучи строгой и неприступной девушкой, совершенно сникала и смягчалась, когда ей читал он стихи.a63 (Она была невестой американца, и вряд ли можно было ей делать предложение — он еще не был разведен с Ахматовой).a64

Конечно, и то, очень милое, что он говорил мне лично, я не стану писать. А называл он меня, чаще всего, «моя птичка» и еще чаще: «моя певучая девочка» (?... ведь я никогда в жизни не пела).

Я вспоминала все те случаи, когда я плакала ему в плечо! Но мы гораздо чаще смеялись. Он был наедине скорее веселый.a65

———

Мне казалось, что его литературные занятия и «Всемирная литература» ему вполне нравились. Он никогда на жизнь не жаловался. Помню, я как-то сказала «Всемирка» — он меня поправил, смеясь: «Ну, зачем вы так? это наша всемирочка, наша девочка...» (т. е. его самое нежное слово!). — Он о своих встречах за границей почти ничего не говорил. И вот, как-то было, он вдруг обратился ко мне с вопросом (точно не помню слова): «Скажите, если б мне грозила опасность и вы знали это, стали бы вы любить меня больше?» — И на мое удивление:

«Если б вдруг это было с вами, я... хотя любить вас больше невозможно (вечная припевка!!!), но, кажется, я бы...».

Как-то в другой раз он заговорил о какой-то возможности (?) какого-то селения и домика с окном, где только один горшочек с цветком... (будто жены декабристов...). Он, видя мой испуг, сказал, обняв меня: «Нет, нет, я думаю, все еще будет хорошо... Не надо пугаться...». Я такого смысла ни из чего не могла «выскоблить». Он был всегда добр, подтянут и (с другими) ироничен.a66 Да, мне казалось, никакой злости за отнятое имение и дачу у него не было. Он симпатично говорил о царской семье, величавой и милостивой царице, но никогда не бранил существующую обстановку. Раз как-то пожаловался на физическую слабость... Я, имея в виду образ «конквистадора», безжалостно отвернулась.

...Мне хотелось перемен. Европы, других континентов. Всего «другого». Хотела ли я разлучиться с Гумилёвым? Нет и нет. Он меня забрал силой, но я хотела, чтоб он был со мной, и ни на кого не хотела его менять. Вероятно, это была любовь. И может быть, и — счастье?..

Как разительна была перемена в мире!.. В мире все другое... разве можно было повторять (и продолжать) то, что было в 16-м году... и чего я не «доиграла». Мне кажется, его возраст перемахивал с лирики на эпос. Наверное, это «нормальная эволюция». Но мне так хотелось того, прошлого! И военные шпоры, и Георгий на груди... Но связь с ним была крепкая. (У меня по крайней мере). Я ничего на свете не могла этому противопоставить. Это было (внутренне) интереснее всего. Но такая печаль.

И совсем не в мире мы, а где-то
На задворках мира, средь теней...117

Я не помню, когда я начала ходить в Дом искусств, где он вел занятия. Кажется, это было с осени, но до появления в городе Мандельштама. Я бывала и на переводных занятиях с Лозинским. Никого из «студентов» не помню, кроме (опять-таки, не там) Анны Кашиной, к которой я питала слабость за ее не женскую самостоятельность и энергию, при том, что у нее были веселые светлые глаза Грушеньки и ямочки на щеках...

Как-то он попросил меня прочесть стихи. Я была в ужасном страхе, но читала. Обстановка (комнаты) была такая, как описано у Иды Наппельбаум.118 Но Иды еще не было. Помню только толстого мальчика, Колю Чуковского,119 который сидел наискось от меня за столом, близко от Гумилёва.

Из Дома искусств мы часто ходили вместе с Лозинским, и я «заказывала» ему читать по-гречески «Илиаду», что тот и выполнял.

Мне очень нравились стихи Кузмина за их «мажор». Интерес к «греческой» любви у меня появился, вероятно, из-за «Дориана Грея»,120 где я влюбилась в лорда Генри; а его разговор в I главе «Дориана» был какой-то энигматический. К тому же брат Ани — Никс был (на вид) тоже какой-то дорианистый.a67 Я как-то спросила у Гумилёва, нравились ли ему когда-нибудь мальчики. Он чуть не с возмущением сказал: «Ну, конечно, нет!» (ведь он был крайне мужского типа и вкусов). Я спросила: «Но, если все же...». Подумав, он ответил: «Ну, разве что Никс. И то, конечно, нет!» — Никса когда-то принимали за моего брата. Я была удовлетворена.

Но он смеялся над моим пристрастием. Мы оба любили арабский мир («1001 ночь»), Гёте «Западно-восточный диван», и я обрадовалась его стихотворению «Соловьи на кипарисах».121 Там «кравчий» и «розовая» усмешка. — «Ну, теперь вы довольны?» — «Да, я довольна».

———

Странно, что (может быть, после того, как он рассказал мне о пристрастии Татьяны Адамович к Мопассану, которого мы оба не любили, или, может быть, он перечел «Bel-Ami»),a68 он как-то сказал, что у нас с ним такая тяга друг к другу, и все призраки растаивают перед этим (не помню выражений). Его «тяга» была, боюсь, чисто мужская (а может быть, и не только?). Но меня «вязала» какая-то магия.

Помню, я как-то его спросила, с кем из поэтов он больше всего связывает меня. К удивлению, немного подумав, он ответил: «С Бодлером».a69

Помню разговор о «рядах». Он думал, что мы с ним смело будем садиться в 1-й ряд, а Лева (его сын) и моя племянница Тася (когда были детьми) будут более рассудительно выбирать более дальний ряд.

———

У него было (начиная с Гондлы) пристрастие к кельтской культуре.

Он задумал поэму (вроде как про меня!) с именем, любимым мною, Вероника. Эта Вероника была крестницей феи Абреды, и там действовал и Мерлин. Но сама Вероника должна была быть какой-то доброй Цирцеей. Все попадающие к ней на зеленый остров пленники испытывают полное счастье.a70 Но как будто она ни за кем из них не последует. Был ли в этом упрек мне?.. Чем я провинилась перед ним?..

———

У меня память все спутала, и я помню нечетко все, что стало происходить с начала осени и зимы 20-го года.

Помню стихи «Ольга»122 — как будто злое что-то налетело и опять появилась эта валькирия!..a71 Это была осень, потому что Лозинский вдруг меня поздравил с именинами. — «Вы ошибаетесь, Михаил Леонидович, мои именины были летом». — «А я имею в виду, „Ольгу“».a72 — И начинаются стихи с «Эльги», а я всегда говорила, что так имя мое мне нравится больше.

———

Когда появился в городе Мандельштам, точно не помню. Внешне он был неприметен. Стихи (неожиданно) меня ошеломили. Может быть, мой восторг перед этими стихами был ударом в сердце Гумилёву? Тут была и Греция, и море!.. Не помню, как мы с Мандельштамом разболтались (в Доме литераторов, конечно!), а у него была впервые в день вечера Маяковского.124 Я просто «засиделась» у Мандельштама, и нам было так весело, и мы так смеялись, что не пошла в залу слушать; аплодисменты были слышны. Мандельштам (вероятно!) меня удерживал. В мемуарах Одоевцевой Гумилёв волновался (почему-то!).125

Удивительно, что когда я прочла Гумилёву: «Когда Психея-жизнь»126 за свои, он эти стихи принял как мои — он, знавший Мандельштама и мои «возможности», — и такой великолепный критик, как он, верно, я говорила о «пейзажном» восприятии Элизиума... Потом помню стихи — я не помню ничего особенного в моих отношениях с Мандельштамом. Я помню папиросный дым — и стихи — в его комнате. Несколько раз мы бегали по улицам, провожая друг друга — туда и обратно.

У меня не было ссор с Гумилёвым; не было как будто ревности ни с его, ни с моей стороны. Моя «беготня» с Мандельштамом и редкие свидания с Мандельштамом в его комнате не вызывали сомнений у Гумилёва. Или он ревновал к моему восхищению стихами Мандельштама с «греческими» именами?

И вот как-то он сказал мне: «Неудивительно, что Мандельштам в вас влюбился. Но я уверен, что его страсть возрастает от того, что он поверил, что вы происходите от кн. Голицыных».a73

Я рассказала Мандельштаму это, а он со своей забавной интонацией провозгласил: «Со времен Наталии Пушкиной женщина предпочитает гусара поэту».

———

Этапом могла бы назваться история, которая произошла в конце осени на вечере поэтов где-то на Литейном. Одоевцева в мемуарах пишет о нем как для нее важном — и там был Блок.127 Я же сидела на диванчике между Юрой и Милашевским, в безумной тесноте, и не слышала ничего из «поэзии» или забыла. Впервые «всерьез» началось увлечение Юры. В этот вечер Гумилёв обратился ко мне с просьбой «отпустить» его проводить рыжую Зою Ольхину. (Она жила далеко и боялась одна). Я не помню ни рыжей Зои, ни Блока, ничего. «Вас с восторгом проводит Осип». Я дала согласие, и мы пошли с Осипом. На удивление Осип на сей раз стал «интриговать» и говорить о донжуанстве Гумилёва и его неверности, чем вконец меня расстроил.

Я выговорила все это Гумилёву. Где и как, не помню, но помню, как на Бассейной (не на нашей стороне, а на обратной) Гумилёв при мне выговаривал Осипу, а я стояла ни жива ни мертва и ждала потасовки.a74 128 Георгий Иванов увидел эту сценку и, сплетничая, прибавил: «Я слышу страшные слова... предательство... и эта бедная Психея тут стоит».

———

Я не думаю, чтобы Гумилёв думал, что у меня роман с Мандельштамом. Он его не считал способным на реальные романы.

Как я стала ходить с Юрой? Я не помню тоже. Уже зимой, вероятно. Время покатилось, как снежный ком, стремительно и как-то оглушительно.

«Царь-ребенок» — дикое для меня замечание Гумилёва о какой-то моей манере отбрасывать в стороны, как какой-то «Навуходоносор» или разве что «Клеопатра». Так не делают покорные и льнущие женщины... Но разве я что-нибудь подобное могла?...

———

Гумилёв любил врать и сочинять. Я помню, он как-то мне сказал, что прочел мои стихи Блоку и они ему понравились. Я будто обрадовалась, но не слишком-то верила. После он признался, что не читал Блоку: «Но вы были такая грустная, и я не знал, чем вас развеселить».

———

Он всегда очень почтительно говорил о своей матери (редко, правда, мы говорили), но как-то вспомнил о легкомыслии своего отца, который как-то советовал ему и старшему брату Дмитрию не очень строго смотреть на хорошенькие лица, потому что «иногда дурнушка окажется очень приятной» (слов, точно, не помню).

———

Как-то он смеялся: «Я многим девушкам предлагал отправиться со мной в путешествие, но клянусь: поехал бы только с вами! Вы так быстро и много бегаете — бегом по всем пустыням...».

———

Он часто довольно говорил мне: «Кошка, которая бродит сама по себе». — «О, мой враг, и жена моего врага, и сын моего врага...» (Я не была самостоятельной в жизни, но во мнениях — всегда. Думаю, меня легче было уговорить украсть и даже убить, — чем сказать, что я люблю то, чего не люблю. Так и докатилась до валькирии...).

А нежно называл, как Бальзак Ганскую: «Моя атласная кошечка».

———

Как-то мы с Мандельштамом были в Мариинском театре. Сидели в ложе, а вблизи, тоже в ложе, была Лариса Рейснер.131 Она мне послала конфет, и я издали с ней раскланялась (Осип бегал к ней здороваться). Потом он был у нее в гостях и рассказал мне, что она плакала, что Гумилёв с ней не кланяется. Он вообще неверный. Будто Осип спросил ее: «А как же Ольга Николаевна?». Она ответила: «Но это же Моцарт».a75

Растроганная, я стала бранить Гумилёва за то, что он «не джентельмен» в отношении женщины, с которой у него был роман. Он ответил, что романа не было (он всегда так говорил), а не кланяется с ней потому, что она была виновата в убийстве Шингарева и Кокошкина.a76 132

———

Я не могла понять, что в Африке бывают ритуальные убийства. Черная магия. Может быть, это не имело связи — трехпалый цыпленок? Что это вызвало у него — объединить меня и Мандельштама как язычников — «вам мрамор и розы». Я забыла более точно, почему.a77

———

Он на мои «державные» покушения сказал: «Единственно кого бы я вам разрешил, это Лияссо133 — император Эфиопии». — «Да нет, конечно, нет, — ведь у него сифилис».a78

———

Я всегда вела себя очень искренне, что потом так было по душе Юре; но, может быть, в отношениях с Гумилёвым нужна была большая хитрость, даже Аня врала, хоть и глупей была. А девицы той эпохи все играли в «кого-то». Я бы могла еще сильнее «закрутить» своего Гумилёва, хотя в том периоде было достаточно его любви и даже верности!..a79

Какой-то злой рок вытянул меня из моей жизни и втянул в другую. Мне было трудно. Очень. «Иосиф, проданный в Египет, не мог сильнее тосковать...».134 Почему-то вспомнились (потом) эти слова.

———

А его слова: «Не было, нет, и не будет...»:

. . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . .

Не было, нет и не будет
Сердца верней моего...

Все кончилось.

Как началось с Юрой? Разговоры были. Что я могла рассказать? Бегали мы с Юрой. Наверное, в католическое Рождество. Стихи Кузмина: «Любовь чужая расцвела — Под Вифлеемскою звездою...».135 Мы с Юрой говорили о героинях Шекспира — Розалинде и Виоле.136 Все, что я помню. Гумилёв преподнес мне целый букет пакостей про Юру. (Верно, все верно! толку мало было.)a80 В мемуарах Одоевцевой — ее неожиданный приход «на рождество» к очень печальному и мрачному Гумилёву.a81 Он ей так обрадовался и был так ей благодарен, что будто бы снял со стенки картину Судейкина из рамы и подарил ей.137 Я помню потом это отверстие в стене — и мои слезы, вероятно последние, в квартире Гумилёва.a82 Я сказала: «Теперь все кончено».

Радовался Мандельштам: «Юрочка такой бархатный». Юра был не бархатный, а железный. Выбросил из моей жизни и Гумилёва, и Мандельштама.

Отчего начались все эти предсказания? Почему? Я не помню. Гумилёв говорил угрожающе, прямо как Отелло. Я ничего не предполагала. (Может быть, у меня были тайные мысли, что, если он женился на Ане и меня не ждал, — он обязан вытерпеть мой флирт с Юрой?) Тон его речей был странен. Он меня пугал, что его ревность разгорится и потом рассыплется, как пепел. Так было с Ахматовой. И еще там с кем-то... О чем он намекал? О Мандельштаме? О Юре? Я, кажется, смеялась. Я привыкла быть для него «певучей девочкой» и «счастьем», и эти дикие разговоры меня (будто бы) и не испугали.

Я помню еще и такую фразу: «Я не позволю вам с ним ничего, не только дружбы, даже простого знакомства». «Когда я на вас женюсь, я...» (я имела такт не добавить: «слава Богу, я еще не ваша жена...»). «Я, в конце концов, позволю вам Козлинского, если вам так надо!» (!!! Мне надо? при его арабском темпераменте?!!).a83

Почему он все пугал меня и не сказал ни слова о себе?

Почему он не сказал простых русских слов, вроде «не уходи» или «не бросай меня»? Что это, гордость? Стыд? Отчего можно говорить раболепные, слова, когда надо добиться того, чтобы уложить в постель, и не сказать ни слова, чтобы остановить свою женщину? Как он нисколько — ни капли — не верил в мою любовь?.. Я думаю теперь, надо было меня избитьa84 и бросить на пол, а потом легче было бы ему просить прощения, и я обещала бы ему все, все (и все выполнила!).

Вероятно, злая судьба надругалась над нами обоими, и мы оба пошли к своему разрыву, и он — к своей смерти.

Когда мы пошли встречать Новый год в Доме литераторов и я зашла к нему, чтобы идти вместе на эту встречу, ничего не было решено. Мне кажется, и с Юрой не было никакой договоренности. У меня было розовое платье. Кажется, мы собирались «доканчивать» Новый год у Оцупа. У меня не было предчувствия. У него не было особенных злых слов. Мандельштам не встречал Нового года в Доме литераторов. Жестокость в поведении Гумилёва была одна — дикая, непонятная. Я говорила: «Потом, — я приду». Но я все же ничего не предположила.

Я помню: мы сидели за столом, на эстраде. Соседей не помню. Народу было много. Юра сидел внизу, за другим столом. Закивал мне. Гумилёв не велел мне двигаться. Я, кажется, обещала «только поздороваться». Гумилёв пока не ушел. Он сказал, что возьмет часы и будет ждать.

Я сошла вниз — у дверей Юра сунул мне в руки букет альпийских фиалок и схватил за обе руки, держал крепко. Я опустила голову, прямо как на эшафоте. Минуты шли. Потом Юра сказал: «Он ушел».

Я заметалась. Юра сказал: «Пойдем со мной».

Михаил Алексеевич встретил меня приветливо. Мы пошли к Юрию Анненкову. Я мало что помню, но, что помню, — это другая история.a85

1921 г.

Самое страшное случилось для меня, когда видела Гумилёва через... не помню! — сколько дней после Нового года.a86 В Доме литераторов, конечно. На его лице были какие-то борозды — как будто его отстегали. Я защищала его всей душой от насмешки Юры, хотя я знала, что Юра — человек благородный (и может быть, мне это только казалось?), потом я сидела около Юры на диванчике, а за портьерой Гумилёв читал новые — и скверные — стихи своим ученикам. Я старалась не слышать и не давать слышать Юре. — Я раньше хотела стихов про русалок! Тут о русалках («Перстень»)139 было сказано иронически; а я (если это только я!) «и доныне я не умела понять, что такое любовь!». Никогда в жизни я не испытывала такого стыда и такого желания смерти.a87 Только провалиться сквозь землю! Только ничего не понимать! Я не хотела, чтобы меня прощали на том свете. Я не хотела, чтобы надо мной плакали — они оба. Я видела в себе только бесстыдную, мерзкую тварь.a88

Я могла шевельнуться только, когда голос смолк и из-за занавески показалась Лютик, я подошла к ней и помню ее неподвижное, но почтительное лицо, как всегда такое. Я ничего не сказала, и Юра, вероятно, увел меня.

———

В мемуарах Одоевцевой: вспомнилась нелепая сцена во время Кронштадтского восстания.140 Я вспомнила обстановку, но не помню лиц (не видела), не слыхала точно слов. Я была очень напугана. В столовой Дома литераторов. Одоевцева говорит, что показался Гумилёв в очень странном и нелепом одеянии. Кузмин, сидя за одним из столов, ближе к двери, вскрикнул что-то вроде «Коля, что с тобой?», — а Гумилёв в дверях выкрикнул нечто вроде оперного проклятия Альфреда над Травиатой, как будто «эта женщина» или «эту женщину». Я выдернула из рядов Одоевцеву и схватилась за нее, потому что боялась, что Юра начнет меня избивать, — и Одоевцева меня избавит от этого ужаса.a89

———

Третья память о «другом годе жизни» — тоже в Доме литераторов. До того Голлербах141 читал сатирические стихи — я смеялась, потому что Голлербах задевал Одоевцеву. После Гумилёв подошел ко мне и с каменным лицом сказал точно так: «Ольга Николаевна. В вашей власти было отнять у меня вашу благосклонность, но я надеялся, что вы сохраните доверие к моему знанию русского языка».

Я, кажется, молчала или что-то невразумительное пробормотала.a90

———

Я видела его потом очень редко. Как во сне — на улице, не идешь, а подлетаешь — и за руку не берешься. —

———

Один раз он сказал что-то очень злое и дерзкое.
В другой раз он сказал: «Конечно, он моложе!».a91
В третий раз он сказал: «Через семь лет».a92

———

Юра говорил мне, что слыхал от Сторицына,a93 142 что тот говорил, что хотят арестовать Гумилёва.

Юра подошел к нему на улице и сказал: «Николай Степанович, я слыхал, что за вами следят. Вам лучше скрыться». Он поблагодарил Юру и пожал ему руку. Обо мне они оба не сказали ни слова.

———

Как будто об аресте я услыхала на похоронах Блока. Напророчил себе Гумилёв — умереть за Блока!... Мать Блока на кладбище подошла к Ане и поцеловала ее. (Я, как всегда, приревновала, но я не думала, что Гумилёву скоро конец.)

Афиши (или как назвать?) были вывешены на улицах. Его фамилия была третьей. Пошли слухи — о приказе Ленина не допускать расстрела, и будто это — злая воля Зиновьева. Отомщение Зиновьеву пришло через 13 лет.

Было страшно — и не верилось до конца. На панихиде (около Казанского собора, ведь не было тела) Ахматова стояла у стены, одна. Аня — посередине, с черной вуалеткой, плачущая. Я подошла и ее поцеловала. Из-за Юры я старалась держать себя спокойнее. Одоевцева (на улице) упрекнула меня за перчатки — я их, конечно, сняла. Глупо было так говорить. Юра меня старался успокоить. К Ане подошла одна. Она плакала, рассказывала, как его пришли арестовать. Он ее успокаивал, она целовала его руки. Он сказал: «Пришли Платона. Не плачь».

Берберова (будто бы) посылала ему яблочный пирог в тюрьму. О конечно, не смела — ни сказать, ни послать!)

В другой раз Аня рассказала об Ахматовой. Будто та пришла к ней и сурово заявила: «Вам нечего плакать. Он не был способен на настоящую любовь, а тем более — к вам». Я рассердилась и сказала «Отбери у нее Лурье».143 (Лурье, бабник, ходил к Ане.)a94

———

Одоевцева и Ида Наппельбаум написали стихи о нем.144 У Иды — очень трогательные. Я долго не могла свыкнуться с мыслью о его смерти. Будто этого не могло быть, но надо было делать вид, что было, чтоб не сглазить. Я потеряла из виду, куда делись дети — Лева, Лена?..a95

Аня

Аня вела себя «потом» нелепо. У меня из времен гимназии сохранилась какая-то странная власть над Аней — надо мной девочки не то посмеивались, не то восхищались, и был какой-то авторитет: я могла бы исправить что-то в ее поведении, но я не смела из-за Юры; он не любил Аню и держал меня вдали от нее. Она пыталась (на улице) выпытать из меня, было ли у меня что с Гумилёвым, потому что было странно с его стороны говорить с ней о разводе — ради кого, из-за чего? Потом она как-то сказала: «Как жаль, что вы разошлись. Он бы не влез в этот дурацкий «заговор», он не мог надолго уехать из Ленинграда (в 21 г.) — он бы без тебя соскучился».a96

В другое время она говорила о своем безбожии, чуть ли не повторяла «Ильич», стала заниматься в студии Вербовой. Заводила романы. О ней иронически писал К. Вагинов.145

Раз пришла ко мне с «кавалером». Это был длинненький юноша, актер, который в одной из поездок (на севере) таскал мои чемоданы, и я вела себя с ним повелительно! Он и тут смотрел на меня почти восторженно, а она как будто принимала его всерьез. В другой раз я привела к ней по делу Ю. Бахрушина,146 не без волнения входила в этот дом на Эртелевом146 — квартира Никса — и ее адрес для Гумилёва. Она достала фотографии, продавая их, и довела до приступа смеха Бахрушина: на одной из фотографий были вырезаны головы у (2-х ?) сидевших на полу у ног Гумилёва девиц — «потому что она была хорошенькая».

Еще раз я видела ее с дочкой — Леночкой — высокой, белокурой, с размытыми бледно-голубыми, косящими глазами — акварельной, хорошенькой дочкой Гумилёва. Та стеснялась, я спросила об учении. Аня не хвалила ее — «разве что в затейники...». Дочь Гумилёва — в затейники?!.. Я чуть не подавилась.

И еще раз — она сообщила о своей новой дочке — Гале — с черными глазами. От кого?.. Я ничего не спрашивала.a97

———

Что говорилось о нем потом? — Редко!

Михаил Алексеевич, добрый секундант Юры, говорил (иногда) с легким сарказмом и не опасался обидеть меня, рассказывая в юмористическом тоне. Юра — очень редко. Помню, он как-то сказал, что юные девочки для Гумилёва были самой «легкой» добычей, а по-настоящему ему хотелось бы вполне взрослую даму! И — скорее темноволосую. И из моих портретов он прозвал «Гумилёвская девушка» темную шатенку. И еще одно. Как-то мы заговорили с Юрой о Гумилёве. Он вспоминал мой «увод». Я спросила: «Почему он не дрался?». Юра всерьез назвал меня дурой. «Разве он смел насиловать вас, когда был в заговоре?..». Почему-то Юрий Бахрушин говорил о Гумилёве с ненавистью. Я не понимаю, нисколько он не был передо мной виноват. Виновата только я.

У меня был (долго) альбомчик (кажется, темно-зеленый) со стихами («отделанными») Гумилёва. С замочком. Одоевцева присвоила себе этот альбомчик — там было «Шестое чувство» и моя седьмая канцона, т.е. то, что должно было быть напечатано. «Неготовые» стихи он прятал. Я этот альбомчик вернула... ему? Ане? Как «ценность». Еще были у меня его переводы. Из Малларме, и еще какие-то. Я их показала Георгию Иванову, и он их замотал. Довольно много переводов. Он мне их просто отдал. Довольно много. Еле помню: « Мадлэна со змеей...» и эти «ваши банты у висков», что-то в «венке шалфейном».

6 мая 1976 г. Четверг.

Сон сегодня: в каком-то месте Ленинградской области (но дальше пригородных). Бежецк? Максатиха? Он был в сером костюме, дневной, обычный, слегка насмешливый. Какие-то люди... У него — по делу. Аня — на диване, говорит чуть ли не о любительском спектакле. Свеженькая. В белой шапочке. Хорошенькая.

Он мне что-то дал... «по делу». Пожал мне руку. Не поцеловал меня и руки не поцеловал, а только пожал.

Я вернулась обратно, отнесла то, что надо. Какие-то куски мяса — кошке или собаке. Какие-то вещички. Вернувшись, я проходила через другую комнату. Встретила Всеволода Петрова.148 Поговорила с ним. У него были темные волосы, как у Бориса Папаригопуло.149 Войдя в комнату, где Гумилёв протянул ему (в платочке) то, что он мне дал, и велел сделать (и я сделала), — вещичка, но главное — крупный серебряный нательный крест. Он взял это из моей руки в свою — «и поднявши руку сухую, он слегка потрогал цветы...». Как будто ничего не сказал, и я ничего, и ничего не случилось, но я поняла, что выполнила его поручение, и крест свой он мне отдал временно, для моей охраны, — и на лице его была написана, очень осторожно, незаметно, не явно, настоящая (бывшая?) любовь.

14 августа. Суббота.

Во сне был Гена Шмаков,150 и разговор с ним, и про Барышникова,151 и другое... а потом я пошла по Невскому (по солнечной стороне, где театр и где мы ходили с Гумилёвым и Лозинским и почти не было встречных (в жизни) и Лозинский читал «Илиаду» по-гречески). Во сне я бежала одна, хотела купить цветы — на мне было черное платье и пальто, Невский был заграничный, толпа не наша, — был длиннее, чем в жизни, — а цветочный магазин был за Владимирским, но попадались цветочницы с весенними цветами (анемонами), а я хотела понарядней... С улицы я попала в зал, полный народу. Среди толпы вдруг появился Гумилёв. Его лицо — молодое, до ужаса некрасивое, с Джиокондовой улыбкой и не то с сарказмом, не то с нежностью (как было), и он взял в руку мою руку, и все просветлело, как будто он сказал, что он меня еще любит, и я без слов сказала ему, что я его люблю (чего говорить, никого не любила), хотя я и любила Юру, — верно он меня простил — и принял — во сне.

Октябрь 1977 г.

Не понимаю, почему Ахматовой вздумалось отбирать у Гумилёва его отношение к Брюсову? По-моему (1920 г.), он вполне серьезно относился к Брюсову и гордился своим «ученичеством».152 Он и меня «поздравил» за то, что Брюсов ответил мне, но не ответил Ахматовой, как не ответил Цветаевой. (Вероятно, мои стихи про Горация и Нэеру!)

Анненским он увлекался сильно, изучал его творчество.153 А Ахматова, я думаю, была в восторге, что Анненский сказал, что на месте Штейна 154 женился бы не на сестре А., а на ней самой.155

Примечания О. Н. Гильдебрандт-Арбениной:

1 Я думаю, Гумилёв спрашивал про меня не у Никса, у кого-то другого; я Никса в тот вечер не помню.

2 Впрочем, этого я точно не знаю. Где они увидались, не знаю.

3 Из стихов Курдюмова:

Славянских девушек и рек К другому берегу пристанет.
Неторопливая краса, Пойдет искать себе ночлег
Ленивый на поле разбег, Под крепкой кровлею резною...
Тугие — к морю — паруса... Чураться надо мне весною
А девушка берет челнок, Славянских девушек и рек.

4 Я помню, что я не могла надеть зеленый костюм, и от холода носила синее осеннее пальто и шляпу серую с синим.

5 Из прочитанных им «старых» стихов мне больше всего понравилось «и закаты в небе пылали, как твои кровавые губы...». 14

6 Я прочла их в 1918 г. — в сб. «Костер»... А насчет альбома Елены он рассказал позже, в 20-м. Я, конечно, не унижалась спрашивать причины. Он сам довольно много рассказал.

7 Он, враг немцев, как-то хорошо относился к кронпринцу.15 Как и я. Вероятно, у кронпринца, как у Гумилёва, была какая-то легкая дегенерация.

8 Вероятно, я имела в виду французскую традицию «королей поэтов».

9 Когда я стояла в роли пажа на сцене Михайловского театра, в пьесе «Генрих III и его двор»,20 в лиловом трико, и слыхала имя Гиза, герцога Лотарингского, я вспоминала... И даже пожалела, когда меня «повысили», и уже в качестве пажа короля (в белом с голубым) становилась первой от публики из девочек за троном короля.

10
В дали, от зноя помертвелой,
Себе и солнцу буйно рада,
О самой нежной, о самой белой
Звенит немолчная цикада...
Увижу ль пены прибрежной
Серебряное полыханье,
О самой милой, о самой нежной
Поет мое воспоминанье..27
(Он сказал в 1920 г. на лестнице, при Ане, что эти стихи обо мне).

11 Я со смехом вспоминаю теперь, как ходила окруженная своими кавалерами! Вся панель Невского была запружена. Похоже, как в кинокартине «Сестра его дворецкого»29 с Диной Дурбин, т. е. человек 11 — 12. И ведь каждому надо было что-то сказать!
Но веселые воспоминания сменились образом голубого Пьеро из «Маскарада» (худеньким черноволосым мальчиком в жизни), о котором можно сказать стихами Гумилёва «в черных глазах томленье, как у восточных пленниц...».30

12 Вайю (полинезийское «ветер») — прозвище К. Д. Бальмонта.

13 Вероятно, сестра Саломея.

14 Молодой человек из очень богатой купеческой семьи; потом женился.

15 Познакомилась с ней на английских курсах.

16 Сборник «Чужое небо» был у меня дома — собственность В. Чернявского (после я вернула ему). Он играл «Дон Жуана» в домашнем спектакле. — Там были автографы: Никса, Левы Канегиссера и других. Меня «тогда» мама в дом Канегиссеров не пускала!

17 Совершенно случайно на Ленфильме мне одна знакомая принесла письмо (водяные знаки?), сказав, что это письмо Ахматовой к Гумилёву. Я в изумлении увидела знакомый почерк! Подпись «Анна», письмо на «ты», тон — Мадонны. Кроткий-кроткий. Она уговаривала его не возвращаться в СССР, радовалась, что он собирает коллекцию икон (?). Из знакомых было мало напоминаний. Жизнь свою изображала очень печальной. Это был конец 1917 г. (или?..). «Надо бы мне говорить о тебе на языке Серафимов».46

18 Саша был первый «коллекционер» из моих знакомых. Он подарил мне рисунок Ю. Анненкова с какой-то выставки. Кажется, Это была иллюстрация к «Дурной компании» Юркуна, довольно рискованная. Она у меня пропала. Я его много лет не видала. Он был убит на войне.

19 Как будто, стоял какой-то мольберт с картиной.

20 Среди моих увлечений (с детства) были балет — Греция — Грузия — русалки и (чтоб не ударяться слишком в стороны) Вагнер. Меня возили на «Нибелунгов». Я потом делала доклад по германской мифологии в гимназии (хвалили!!!). Я не без грусти потом Думала о себе и Ане, что она, как Гудруна, отвела Зигфрида от Брунгильды. Никогда я об этом не сказала ни ей, ни ему. Никому.

21 Актер.

22 В Академии художеств было собрание. Там «принимали» Лебедев,52 как будто Левин... Не помню, ведь Академия «перестраивалась».

23 Козлинский потом неоднократно появлялся в моей жизни и от Гумилёва и от Юры получил «патент на благородство». Да, в этом деятельном и вполне деловом человеке были какие-то рыцарские качества. Он был талантлив, мог, что хотел, но, к сожалению, ограничил свои возможности, работая «за деньги». Он был сын помещика и генерала, до Академии художеств учился в кадетском корпусе. Привык к хорошей жизни и работал крайне легко. Жаль, что не сделал большего при его возможностях.

24 Я думаю, не будь Козлинского, я бы гораздо трагичней перенесла слухи о судьбе Левы Канегиссера61 (пытки, смерть), среди «заложников» был и Юра, моя мама волновалась, что могут взять меня... Вероятно, мой телефон не был записан в телефонной книжке Левы. Хотя, к концу 18-го г. мамы в Ленинграде не было, поэтому я так «вольно» бегала с Козлинским.

25 Все письма и В. Чернявского, и Курдюмова пропали.

26 Из стихов В. Чернявского помню только две строчки (я решила, что он, как человек, подражал Ставрогину):
Мой легкий свет, летящий в метеоре,
Ты камнем ляжешь на моей заре...
Этот подарил мне книгу стихов Кузмина с надписью, в красном переплете. Она пропала.
27 Сергей Сергеевич Поздняков.65 Помню смешной выкрик Анны Радловой об этом человеке (я случайно услыхала): «Как такой умный человек, как С. С., гоняется за хвостом такой дуры?..». (Конечно, не в Александринке, а в другом театре, где я играла по «совместительству», — 1919 г.).

28 Еще одна моя невольная победа: бедный Иван Павлович Беюл, который писал мне смешные письма: «My dear! Сравнивать вас с вашими подружками, это все равно, что сравнивать бриллиант со стекляшками». Он, бедный, заболел и умер. Я хотела пойти на похороны, но его сестра остановила меня, сказав, что он звал меня в предсмертном бреду и родителям неприятно будет меня видеть. Вот чего я не могла предположить! Даже флирта не было!

29 Я выступала (будучи в школе) в сценах маскарада (2-я картина), а потом на балу (8-я картина) в «барышнях», но тут мне дали на балу заменить Данилову65 в виде жены английского посла. На высоких каблуках: Данилова была высокая.

30 Стиль «Трамвая» не допускал «Оленьки». Потом меня называли «Олечкой». Потом он признался, что... Корней Чуковский советовал «Машеньку», как 18-й век! Я сразу поняла, что в «Трамвае» было что-то от истории Гринева и «капитанской дочки».

31 Неужели он мог свое поведение этих лет называть «любовью»! Все это было тяжело. Я люблю северную весну с ее медленными переходами. Но ведь главное человеческая судьба, а не наша воля. Мне хотелось верить, хотя казалось неправдоподобно. А еще, будто это все и не реально.

32 Говорили, что когда в трамвае Мовшензон70 обратился к незнакомому с ним Гумилёву с каким-то вопросом: «Николай Степанович». — Гумилёв сказал кондуктору: «Объясните гражданину то, о чем он спрашивает». Я была потом в хороших отношениях с Мовшензоном. (Как будто его не унизила реплика Гумилёва).

33 Моя любовь к тебе не лебедь белый,73
У лебедей змеиные головки;
Не серна гор она — у серны,
Как у дьявола, раздвоены копыта...

34 Я только должна сказать, что ни он, ни я никогда не говорили выспренным или сентиментальным языком. Говорили просто, а потом вдруг переходило в другое.

35 На аллее около Инженерного замка теперь каштановая аллея.

36 Статьи в «Аполлоне» очень светские, в них есть что-то английское — они мне всегда нравились и казались абсолютом оценок! Даже лучше, тоже прелестных, критик Кузмина.

37 А кто бы готовил?

38 Если бы я пела, я на сцене предпочла бы роль Дездемоны Джульетте. В ее любви к Мавру есть какой-то бред. Джульетта более обыкновенная девочка. Но неужели он хотел быть глупым красавцем, в которого влюбляется умная красавица?

39 К чему я особенно ревновала, это к стихам к Т. В. Адамович:82
Но мне, увы, неведомы слова,
Землетрясенья, громы, водопады,
Чтобы по смерти ты была жива,
Как юноши и девушки Эллады.83

40 У меня в детстве были самые похожие вкусы с Кузминым — Эберс 82 (у него «Император», у меня «Уарда»), Античность, Ренессанс (15-й в.). У Юры — Шерлок Холмс и Америка. Кино американское с приключениями (актриса Грэс Дармонд).85

41 М. В. Ватсон — подруга и, кажется, невеста Надсона. Это была старая, полненькая дама. Гумилёв как-то поспорил с кем-то, кто (может быть, относительно пайков или другой «реальности» поставил на более видное место, как писателя, кого-то. Он же сказал, что переводчик «Дон Кихота» стоит больше, чем очередной писатель из современной жизни.
Мария Валентиновна «отплатила» (об этом споре о ней она не знала) — уже после; расстрела Гумилёва, набросившись с гневом на К. Чуковского: «Это вы, это вы его» погубили!» (верно, были плохие слухи о Чуковском). На Волковом кладбище могилы Надсона и Марии Валентиновны рядом.

42 Сестра М. Долинова.

43 Мой красавец Леонид — даже во сне он являлся мне Ангелом с темными крыльями, будто ограждая от бед.
Он очень хорошо относился к Юре, и это отношение склоняло меня в пользу Юры. Но сам Юра (как пострадавший) не так уж любил Леву, ведь его могли расстрелять «через десятого» в тюрьме. Говорил: «Шарлотта Кордэ». Великий князь Николай Михайлович восхищался мужеством и геройством Левы. Говорила мне Loulou, сестра Левы. Они все сидели в тюрьме. Но в 20-м г. были уже дома. Лева и его отец были очень красивые, Сергей (брат) — средне, но мать и Loulou красотой не отличались. Это трагический дом (где люди говорили весело и меня все любили).

44 Полное имя — Елизавета.

45 И. Одоевцева была всегда со мной очень любезна, он с ней — «никакой».

46 Стихи «У цыган»89 одни из первых в ту зиму, — начало 20-го г.

47 Я никогда не «пускала» Гумилёва к себе домой. Также в театр, за кулисы, он ко мне не приходил. Я как-то отмежевалась душой от театра и видела в нем «формальную» службу.

48 Конечно, не все всегда было так тихо и мирно. Изредка я чего-то хотела и требовала (пустяков), и лицо у него хмурилось. Но всегда «расхмуривалось» (милый!), а я никогда не спускала (мерзавка).

49 Я думаю, ему чуть ли не «экзотикой» казалась моя правдивость. Женщины всегда любят носить маску. Я бы «сумела», конечно, наговорить все, что угодно, но мне это было скучно! Я говорила и то, что не в «моем» стиле.

50 Я думаю, надо было «уберечь» от очень опасного Дон Жуана — интересного, хотя рябого, Тихонова.93
Весной 20-го г. Гумилёв познакомил меня с Кузминым и Юрой. — На Спасской площади (еще зимний вид города). Потом Юра рассказал (или дал прочитать в дневнике): «Как странно, мне стала нравиться жена Гумилёва. Мне она раньше никогда не нравилась». Страннее всего, что такой приметчивый Кузмин не заметил разницы между мной и Аней.

51 Я не была тщеславна за себя — никогда! Но у меня было желание, чтоб мой избранник был «во главе».

52 Позже, уже после смерти и Блока, и Гумилёва, я в дневнике Блока прочла несколько грустную фразу Блока об этом событии!98 Увы! и спустя годы, у меня было немного злорадное чувство... Гумилёв не был способен по характеру — на интриги... но... мне это было скорее приятно. (Безобразно, конечно, веселиться из-за грусти Блока. Но Гумилёв был «свое»).

53 В мемуарах Милашевского99 рассказ, как Кузмин странно прыгал перед Блоком! Правда, какое-то странное движение у Кузмина было (я заметила — Милашевского я тогда не знала). Я подумала, что он очень растроган речью Блока или что-то по другому поводу, но вывод Милашевского — «Пушкин и Жуковский» — не имел никакого смысла. Кузмин признавал Блока, но не любил, а тем более не превозносил.

54 Вспомнила, как на Черном море во время качки и всеобщих скандалов я бодро бегала по палубе и заходила в кают-компанию нюхать букет тубероз. Капитан похвалил меня: «Старый морской волк!».

55 В дневнике (мемуарах) Одоевцевой — знакомство с Белым у Гумилёва. Она, Оцуп и Рождественский (?) читали свои стихи Белому.101 Одно время, но другой день недели.

56 У Мгебровых я взорвалась. Чекан, Виктория, которая знала Аню давно (Гумилёв отошел куда-то, был народ), полюбовалась на нее и сказала: «Ваш муж, наверное, вас на руках носит?» — Аня: «Хи-хи...». Интересно, если б Чекан сказала это при нем, как бы он вывернулся?...

57 Это тот самый мальчик, который был потом убит, и Чекан на его похоронах: рыдала артистически: «Мой маленький коммунар!». Этот мальчик похоронен на Марсовом поле, и над его могилой читают лекции пионерам.

58 Спустя несколько лет, у Фромана,104 ко мне подошла О. Форш и сказала, что записала в своем дневнике такое мое описание: «Стройная девушка в белом платье, в большой шляпе, с зеленоватыми глазами, а рядом — Рада Одоевцева, как рыжая лисица».
Очень мило — такая Диана с лисицей на поводке? —
Другая писательница, Л. Чарская,105 которую я обожала в детстве и с которой я теперь часто «халтурила», хотела писать обо мне детский роман и глаза видала, как ..лиловатые» (?).
Одоевцева описывает себя в большой летней шляпе с цветами в руках. Я не помню в таком виде. Я с детства таскала цветы и прутики зимой и кланялась лошадям. Поклоны она ввела в стихи, а цветочки приписала себе в мемуарах. Эти цветы возмущали Юру, который говорил: «Бросьте рвать — я вам куплю», — но ведь вся радость была в том, чтобы рвать самой!

59 Мы с Любошем часто говорили о литературе. Он был начитанный и остроумный. Помню, на какой-то халтуре, стоя за кулисами перед выходом, он шугнул: «Отойдите, сатана. Я не могу слышать эти ваши свирельные взвизги!».
Сейчас могила Любоша близко от А. Блока, на Литературных мостках. (Его сын — архитектор). Выглядит почтенно, куда лучше заброшенной могилы Кузмина и... несуществующей могилы Гумилёва.

60 Юра, не зная близко Ахматову в быту, точно так объяснял ее сущность и поведение. Но Юру злила ее неблагодарность к Кузмину, написавшему к ее сборнику такое замечательное предисловие. Она Кузмина не только не любила, но как-то почти ненавидела, хотя была очень любезна.110

61 Я не совсем понимаю, что могло у Гумилёва вызвать образ Гондлы. Кроме его очень некрасивого лица (к которому я привыкла быстро, и оно мне нравилось), у него была стройная фигура, как сосна, — гладкая кожа и прямо стерильная чистота. А ведь «Гондла» появился при мне! В 16-м году!.. Что его мучило?.. У меня с ним связан, скорее, образ птицы, чем зверя. Большой птицы. Он был легкий.

62 А я «гремела»:
Она войдет в твою палатку, Авраам —
Открылась Библия на пагубных словах...
...В столице северной свирепствовал январь,
Погонщик яростный бушующих ветров...
И я, как некогда бездомная Агарь...
(Конечно, не помню!)

63 Вот, как и я!.. То-то он вписал ей в альбом и те стихи, что он сочинил для меня! Вероятно, новых не хватало — для ее полного обольщения. Об ее «особой» красоте он, конечно, не смел мне и заикнуться (даже если она и была очень красивой).

64 Об «английской» любви вообще не говорил; только рассказывал, что в чопорном Лондоне целуются гораздо чаще, чем в бойком Париже.

65 «Ты дышишь солнцем»116 (Ахматова).

66 Он, чем дальше, тем чаще, говорил о разводе с Аней и женитьбе. Об Ане — он понял, конечно! ее глупость, — и даже ненормальность. Но ведь и я была в житейском смысле глупа! Может быть, ему хотелось бы более серьезную девушку? Хотела ли я этой женитьбы? Скорее, нет. Ведь жизнь бы усложнилась. Остыл бы он ко мне, как к Ане? Это главное. И потом, развод с Ахматовой — сенсация!! А с Аней?!
После его смерти Аня говорила мне (не раз), что он говорил с ней о разводе. Но не представляю себе, в какой форме он мог это делать. Я не могла ее расспрашивать. Мне казались всякие разговоры о прошлом изменой Юре.

67 Никс Бальмонт (по словам Ани) был очень недоволен ее замужеству с Гумилёвым. Он потом уехал в Москву. Не пожелал ехать с отцом за границу. Умер в 1926 г., когда я лежала в Боткинских бараках, у меня была скарлатина. Помню, Юра мне рассказал.

68 Странно было ведь сравнивать красавца и пошляка Bel-Ami — с ним, а активную, бойкую француженку Клотильду — сверхреальное существо — со мной.

69 То же самое я спросила позже у Юры. И тот ответил: «С Бодлером?..» Относительно Ани Гумилёв ответил: «Эдгар По, «Аннабель Ли»».

70 Смею ли я угадать какие-то свои черты из «Девы-птицы»,123 хотя это было после меня и птица была с бледным лицом и черными глазами. Но я будто слышу себя: «Но всего мне жальче, хоть и всего дороже...». Нет, это, наверное, — моя печальная фантазия...

71 (Разве у него было впечатление, что я — язычница?). Я думала, что он и жениться если хочет на мне по обряду, потому что знает, что я верующая, и если я дам клятву перед алтарем, то буду «держаться». Но помимо прочего, я очень боялась, что мне тогда не избежать ребенка, — да непременно бы сделал это, — ведь я его знала... Мне только хотелось быть любящей старшей сестрой для Левы, которого мне было как-то жалко. Он мог сдержать меня от многого.

72 Т.е. Лозинский поздравил со стихотворением как с «именинами».

73 В противовес моей «балетной» бабушке, матери мамы, нравственной, как игуменья, моя «дворянская» бабушка, мать папы, говорят, была легкомысленной, и ей приписывали роман с каким-то кн. Голицыным; эти слухи в свое время распространяла мать Никса Бальмонта и Ани Гумилёвой, Лариса Михайловна, которой в свою очередь приписывали увлечение моим папой.

74 Сошлись знаменитый поэт Гумилёв
И юный грузин Мандельштам.
Зачем Гумилёв головою поник?
Чем мог Мандельштам досадить?
Он в спальню к красавице тайно проник,
Чтоб вымолвить слово «любить».129
Одоевцева приводит конец,130 который я забыла; причину не приводит, потому что она не хотела, верно, писать обо мне в связи с Гумилёвым.

75 Все это на совести Мандельштама.

76 А слова Гумилёва — точные.

77 Разговор о черной магии мог быть и в другой день. Почему-то бедный цыпленок вызвал у меня ужас! А причем тут внешний вид? Искусства? или смерти?

78 Он говорил мне об императоре Лияссо. Лияссо похож (я видела потом) на темнокожего юного Блока. Он был давно убит.

79 Я вспомнила, что не пошла слушать «Гондлу» и стихи 16-го г. по разным причинам (и, может быть, это испортило и мою, и его жизнь), но, среди прочего, у меня не было нового платья (в светло-синем уже ему показывалась). — Я как-то сказала. У него было самое искреннее удивление на лице: «Неужели вы могли подумать, что я смотрел на ваше платье, когда вижу вас?». Вопрос был такой искренний, как будто он видел меня в лучах!..
Я никогда не говорила (что хвалю в себе) ничего вредного для Ани; я держала в секрете ее секреты. Ей многое могло бы повредить. Но коварная подружка сочиняла про меня некоторые вещи навыворот; думаю, Гумилёв не верил ей, когда я объясняла. (Но это пустяки).

80 Я думаю, он чего-то не сказал, как джентельмен. То же самое скажу про Юру, очень тактичного в разговорах о Гумилёве.

81 Вспоминаю, Гумилёв предлагал мне пойти с ним на панихиду по Лермонтову (?). Я не могла — он тогда взял Одоевцеву. В ее мемуарах — очень молитвенное настроение Гумилёва.137

82 Он мне сказал, что нужны были деньги для Бежецка, и он продал картину. Потом заменит ее в этой раме.

83 Это было похоже на сцену из «Красной лилии», которую я читала потом. «Только не этот! Только не этот!».

84 Это я говорю теперь. Тогда мне в голову бы не пришло, что можно меня бить.

85 Разве можно было поверить, что веселая встреча в мае 1916 г. да окончится таким бесстыдным разрывом в эту новогоднюю ночь? Что меня можно будет увести, как глупую сучку, как женщину, бросающую свой народ, свой полк, свою веру?..
Кузмин (потом я у знала) уговаривал Юру: «Что вы делаете!!». Он жалел меня. «Она хорошая молодая девушка. Это вам не Надина Ауслендер, не Татьяна Шенфельдт. Она собирается выходить за Гумилёва». «Она его не любит» (?..). «Вы же не можете на ней жениться. Что вы делаете?».
А я ... выпустила из рук — на волю ко всем четырем ветрам — на охоту за другими девушками, на тюрьму, на смерть — своего Гумилёва.

86 Конечно, в моем «побеге» было и что-то веселое, и легкое. И увлечение Юрочкой. Вначале я не так понимала — чем все это может кончиться?...

87 Вероятно, ужас был у меня только после того, как я увидела лицо Гумилёва.

88 Тут было не до стихов, не до ревности или кокетства. Как будто я была виновна в физической жестокости, когда безжалостно избивали негров. Я не понимаю, как это могло случиться.

89 У Одоевцевой какие-то другие слова и у Кузмина (не те, слащавые), — и не «женщина» — он не читал моралей.

90 Тут я видела — прямо у ног между нами, так близко — бездонную щель, непроходимую черту... Ведь я не могла сказать: «Коля, я никогда не смеюсь над вами. Я была рада, что задели Одоевцеву». Он бы сказал: — «дорогая, здесь не место. Идем ко мне... Но для этого был конец.

91 Большей глупости нельзя было и придумать! Я не видела никакой разницы с собою.

92 Его мать не верила в расстрел, и мне говорили, что она думала, что он скрылся на Мадагаскаре. Я вспоминала... через 7 лет, а уже после войны разглядывала план и гравюры — виды Мадагаскара.

93 Петр Сторицын, сплетник.

94 54 года назад, а я помню, как живое почти, и больно, и очень стыдно.

95 В жизни все так течет, и многое «отбрасывается» из чувств и почти забывается в своем течении... но, сколько ни живи, остается во мне какая-то подземная, подводная память — и неистребимая верность (у меня, неверной!) памяти этого, неверного, человека.

96 Значит, выходит, я виновата в этой трагедии?.. Еще сказала: «Вы бы уехали за границу, как Ходасевич с Берберовой, и ты могла в Париже стать m-me Рекамье, как ты мечтала». (Я не думаю, что он мог бы поступить, как Ходасевич, бросить детей. И разве могла бы я?., пожалуй, нет).
Я не думала о разводе, не делала ничего, будто и не хотела. Я всегда полагалась на судьбу. А нужна была мне любовь (и стихи), а не брак с «готовкой».
Я не была (думаю теперь) совсем такой, какой была ему нужна для брака, и даже такая в «то время». Многого я не собиралась менять в себе. И, правда, нужна была с его стороны только любовь ко мне, если он собирался разводиться и жениться.
А иногда я думала, что он страдал от самолюбия! А отчасти был рад «освободиться». Влюбляйся в кого хочешь. Ведь у него был какой-то долг передо мной. Аня его не стесняла больше.

97 И Аня, и Леночка умерли во время блокады. У Левы я не спросила ничего о них обеих.

Примечания Т. Л. Никольской:

Достоверных сведений о ряде лиц, упоминаемых Арбениной, собрать не удалось; не комментируются также и цитаты, источники которых не удалось установить.

1 Неточная цитата из стихотворения армянского поэта Ованнеса (XV-XVI вв.) «Песня любви», переведенного В. Брюсовым; см.: Поэзия Армении с древнейших времен до наших дней. М., 1916. С. 209.

2 Лина Ивановна Тамм (ок. 1875-1941) — родственница.

3 Всеволод Валерьянович Курдюмов (1892-1956) — поэт.

4 Анна Николаевна Энгельгардт — о ней см. 434.

5 Николай Константинович Бальмонт (1890-1924) — поэт, музыкант. Сын К. Бальмонта от первого брака.

6 Ольга Николаевна Романова (1895-1918) — великая княжна, старшая дочь Николая II.

7 Греческая посольская церковь находилась на Греческом проспекте между 5-й и 4-й Рождественскими (ныне Советскими) улицами. Сейчас на ее месте концертный зал «Октябрьский».

8 Могилы Натальи Гончаровой (1812-1863) и ее второго мужа генерал-адъютанта Петра Петровича Ланского (1799-1877).

9  «Самофракийская победа» из книги «Костер» (СПб., 1918).

10 Елена из Парижа — Елена Карловна Дебуше, в которую Гумилёв был влюблен в 1917 г. Подробнее о ней см.: Лукницкая В. Материалы к биографии Н. Гумилёва // Гумилёв Н. С. Стихи. Поэмы. Тбилиси, 1988. С. 63; см. также: Одоевцева И. На берегах Невы. М., 1989. С. 116-117.

11 Ронсар Пьер (1524-1585) — французский поэт, глава «Плеяды».

12 Дю Белле Жоакен (1522-1560), французский поэт, теоретик «Плеяды».

13 Арбенина имеет в виду героинь пьес М. Метерлинка «Принцесса Малэн», Э. Ростана «Принцесса Греза» и Г. Ибсена «Пер-Гюнт».

14 Цитата из стихотворения Гумилёва «К***», опубликованного в кн.: Стихотворения: Посмертный сборник. Пгр., 1922.

15 Кронпринц — Вильгельм Гогенцоллерн (1882-?), сын немецкого императора Вильгельма II.

16 Имеется в виду пьеса «Суламифь» О. Уайльда.

17 «Саламбо» — роман Гюстава Флобера.

18 Д'Аннунцио (1863-1938) — итальянский писатель. Романы «Наслаждение» (1889), «Триумф смерти» (1894), «Девы скал» (1895), «Пламя» (1890) были популярны в начале XX в. в России.

19 Имеется в виду Генрих Гиз (1550-1588).

20 Пьеса А. Дюма-отца «Генрих III и его двор», в 1918 г. шла в Михайловском театре.

21 Вогезы — департамент во Франции.

22 Образ «Иерусалима Пилигримов» взят из «Канцоны первой» Гумилёва из книги «Костер».

23 Цитата из стихотворения Гумилёва «Перед ночью северной, короткой» в кн.: Стихотворения: Посмертный сборник.

24 Цитата из того же стихотворения. В каноническом варианте: «Подошла неслышною походкой».

25 Михаил Александрович Долинов (1892-1936) — поэт.

26 В «Письмах о русской поэзии», первоначально печатавшихся в «Аполлоне», Гумилёв дважды упоминает М. Долинова: в письме XIV, рецензируя сборник А. Конге и М. Долинова «Пленные голоса» (Пгр., 1911), и в письме XXIV, рецензии на сборник М. Долинова «Радуга» (Пгр., 1915). В обоих случаях он пишет о вторичности молодого поэта, отмечая, однако, определенную культуру стиха.

27 Цитата из стихотворения Гумилёва «Юг» в книге «Костер».

28 Премьера «Маскарада», поставленного на Александрийской сцене В. Мейерхольдом, состоялась 25 февраля 1917 г.

29 Фильм американского режиссера Фрэнка Борзеджа (1893-1962).

30 Цитата из стихотворения Гумилёва «Дева-птица» из книги «Огненный столп» (Пгр., 1921).

31 Маяковский выступал в Петрограде 11(24) октября 1917 г. в концертном зале Тенишевского училища. Но на этом выступлении он читал поэму « Человек». Свою пьесу «Мистерия-буфф» Маяковский читал несколько раз в Петрограде в конце сентября-начала октября 1918 г. На чтении в Александрийском театре выступал Мейерхольд (см.: Катанян В. Маяковский : Хроника жизни и деятельности. 5-е изд., доп. М., 1985. С. 149-150). «Мистерия-буфф» в постановке В. Мейерхольда прошла 7, 8 и 9 ноября 1918 г. в Петроградском театре музыкальной драмы.

32 Анна Дмитриевна Радлова (урожд. Дармолатова) (1891-1949) — поэтесса, жена театрального режиссера Сергея Эрнестовича Радлова (1892-1958).

33 Лариса Михайловна Гарелина была первой женой К. Бальмонта.

34 Герой романа О. Уайльда «Портрет Дориана Грея».

35 Имеется в виду «Студия на Бородинской», которой Мейерхольд руководил с 1914 по 1918г.

36 Паллада Олимповна Богданова-Вельская (1885-1968) — поэтесса, хозяйка литературного салона.

37 В. Л. Пастухов (1894-1957) — пианист, поэт.

38 Леонид Самуилович Канегиссер (1897-1918) — поэт.

39 О Мирре Константиновне Бальмонт см. с. 435.

40 «Вещь в себе» (нем.).

41 Модный журнал.

42 Владимир Степанович Чернявский (1889-1946) — поэт, артист.

43 Рада Густавовна Гейнике (Ирина Владимировна Одоевцева — псевдоним) (1901-1990) — поэтесса, прозаик.

44 Юрий Иванович Юркун (Юркунас) (1895-1938) — прозаик. Подробнее о нем см. в кн.: Художники группы «Тринадцать». М., 1986. С. 201-202.

45 Возможно, имеется в виду вечер поэзии, прошедший 2 марта 1918 г. в Тенишевском училище.

46 Цитата из стихотворения Гумилёва «Канцона первая» из книги «Костер».

47 Сергей Константинович Маковский (1877-1962) — поэт, искусствовед, редактор-издатель журналов «Аполлон» и «Русская икона». Квартира Маковского находилась на Ивановской ул., д. 20 — ныне Социалистическая ул.

48 Михаил Леонидович Лозинский (1886-1955) — поэт, переводчик.

49 Петр Петрович Гнедич (1855-1925) — писатель, драматург.

50 Пьеса Э. Штуккена.

551 Леонид Сергеевич Вивьен (1887-1966) — актер, затем режиссер Александрийского театра (ныне театр драмы им. Пушкина); А. Зилоти, И. Д. Калугин — актеры Александрийского театра.

52 Владимир Васильевич Лебедев (1891-1967) —художник.

53 Владимир Иванович Козлинский (1891-1967) — график, театральный художник.

54 Константин Андреевич Сомов (1869-1939) — художник.

55 Сергей Юрьевич Судейкин (1884-1946) — художник.

56 Николай Николаевич Пунин (1888-1953) — искусствовед. Имеется в виду статья Пунина «Рисунки нескольких молодых» (Аполлон. 1916. № 4-5. С. 1-20).

57 Иван Альбертович Пуни (1894-1956) — художник.

58 Ксения Леонидовна Богуславская-Пуни (1893-1972 — сообщ. Е. Ф. Ковтун) — художница.

59 Сарра Дмитриевна Лебедева (1892-1967) — художница.

60 Николай Андреевич Тырса (1887-1942) — художник.

61 За убийство председателя петроградского ЧК М. С. Урицкого Л. Канегиссер был приговорен к расстрелу. Приятель Канегиссера Ю. Юркун был арестован, но вскоре выпущен на свободу.

62 АРА — Американская ассоциация помощи. Подробнее см. 440.

63 Екатерина Павловна Корчагина-Александровская (1874-1951) — артистка.

64 Пьеса Эрнста Хардта.

65 Сергей Сергеевич Поздняков — литератор.

66 Возможно, имеется ввиду Александра Дионисьевна Данилова (1904) — балетная артистка.

67 Ныне ул. Радищева.

68 В Бежецке жили родители Гумилёва.

69 Цитата   из   стихотворения Ахматовой «У меня есть улыбка одна» из книги «Четки».

70 «Буря и натиск» (нем.).

71 Александр Григорьевич Мовшензон (1895-1965) — театральный критик, искусствовед, брат поэтессы Е. Полонской.

72 Церковь Козьмы и Демьяна на Кирочной, ныне ул. Салтыкова-Щедрина, была взорвана в конце 1940-х годов при постройке станции метро «Чернышевская».

73 Вариант первой строки стихотворения «Слоненок».

74 Церковь на Бассейной — ныне ул. Некрасова, д. 31 — Иоанно-Богословская церковь.

75 Данте Габриэле Россетти (1828-1882) — итальянский поэт и художник прерафаэлит.

76 В Англии Гумилёв был в начале 1918г.

77 Константин Дмитриевич Набоков, дипломат, свояк дяди Владимира Владимировича Набокова — Василия Ивановича Рукавишникова. О нем см.: Набоков В. Другие берега. М., 1988. С. 392.

78 Николай Федорович Гильдебрандт (1863-1906) — артист Малого театра, переводчик.

79 Порция, Бассанио — герои пьесы Шекспира «Венецианский купец».

80 «Знаешь ли ты этот край» (нем.).

81 Цитата из стихотворения Гумилёва «Сентиментальное путешествие» в книге « Стихотворения ».

82 Татьяна Викторовна Адамович (1892-1970) — сестра Г. В. Адамовича (1892-1972).

83 Цитата из стихотворения «Канцоны» 2 в книге «Колчан» (Пгр., 1916).

84 Георг Эберс (1837-1898) — египтолог, автор исторических романов.

85 Грес Дармонт.

86 Дом литераторов, возникший осенью 1918 г., помещался на Бассейной улице, д. 11. В нем существовала столовая для нуждающихся литераторов. Подробнее см.: Мартынов И. Ф., Клейн Т. П. К истории литературных объединений первых лет советской власти (Петроградский Дом литераторов) // Русская литература. 1971. № 1. С. 125-134.

87 Мария Валентиновна Ватсон (1848-1932) — поэтесса, переводчик.

88 Роман Борисович Аполлонский (1865-1928) — артист, в 1919-1920 гг. был директором (управляющим) Александрийского театра.

89 Стихотворение «У цыган» вошло в книгу «Огненный столп».

90 Пьеса Петра Михайловича Невежина (1841-1919).

91 Мария Михайловна Шкапская (1891-1952) — поэтесса.

92 «Всемирная литература» была создана по инициативе М. Горького в конце 1918 г. О работе Гумилёва в этом издательстве см.: Мартынов И. Ф. Гумилёв и «Всемирная литература». Гумилёвские чтения // Wiener slawischer Almanach. Wien, 1984. Bd 15. S.77-95.

93 Видимо, имеется в виду Александр Николаевич Тихонов (псевдоним Серебров) (1880-1956), работавший в издательстве.

94 Всеволод Александрович Рождественский (1895-1977) — поэт.

95 Грушко Наталья Васильевна (1891-1974) — поэтесса.

96 Юбилей М. Кузмина (пятнадцатилетие литературной деятельности) прошел в, Доме искусств 29 сентября 1920 г.; см.: Дом искусств. 1920. №1. С. 74.

97 Цитата из стихотворения М. Кузмина «Мой портрет» из сборника «Сети».

98 См.: Блок А. Записные книжки. М., 1965. С. 504.

99 Владимир Алексеевич Милашевский (1893-1976) — художник, автор мемуарной книги «Вчера. Позавчера. Воспоминания художника» (Л., 1972). Имеются в виду неопубликованные воспоминания Милашевского «Один год моей жизни».

100 Аким Львович Волынский (настоящая фамилия Флексер) (1863-1926) — литературный критик, искусствовед.

101 См.: Одоевцева И. На берегах Невы. М., 1989. С. 83-88.

102 Александр Авельевич Мгебров (1884-1966) — актер, режиссер. Его жена актриса Виктория Владимировна Чекан устраивала «субботники», на которые приходили поэты. Подробнее о салоне Мгебровых см.: Борисов Л. За круглым столом прошлого. Л., 1971. С. 111-116.

103 Имеется в виду Костя Чекан (1913-1922), похороненный на Марсовом поле.

104 Михаил Александрович Фроман (настоящая фамилия Фракман) (1891-1940) — поэт и прозаик.

105 Лидия Алексеевна Чарская (настоящая фамилия Чурилова) (1875-1937) — писательница.

106 Речь идет о массовой инсценировке «К мировой коммуне» в честь 2-го конгресса III интернационала, прошедшей 19 июля 1920 г. Режиссерами были Н. В. Петров, С. Э. Радлов, А. И. Пиотровский, постановщиком К. Марджанишвили.

107 Мария Федоровна Андреева (1872-1953) — актриса и общественная деятельница.

108 А. С. Любош — актер Александрийского театра.

109 Героиня романа «Бал графа Д. О'Оржель» французского писателя Раймона Радиге (1903-1923).

110 Ср. отзыв Ахматовой о Кузмине в дневниках П. Лукницкого — (Наше наследие. 1988. №6. С. 69).

111 Василий Алексеевич Комаровский (1881-1914) — поэт.

112 Владимир Казимирович Шилейко (1891-1930) — ассириолог.

113 Ольга Афанасьевна Глебова-Судейкина (1885-1945) — актриса, петербургская красавица.

114 Тамара Платоновна Карсавина (1885-1978) — балерина, педагог.

115 Надежда Константиновна Шведе-Радлова (1895-1944) — художница, жена художника Николая Эрнестовича Радлова. Описание портрета содержится в воспоминаниях Одоевцевой (На берегах Невы. С. 300-301). Дальнейшую историю портрета Гумилёва см. в воспоминаниях И. Наппельбаум. Портрет поэта // Литератор. 1990. 30 нояб. № 45.

116 Цитата из стихотворения Ахматовой «Не будем пить из одного стакана» из книги «Четки».

117 Цитата из стихотворения Гумилёва «Канцона вторая» из книги «Огненный столп».

118 Ида Моисеевна Наппельбаум (1900-1992), дочь фотографа-художника М. С. Наппельбаума (1870-1958), — поэтесса, участница литературной студии Н. Гумилёва и кружка «Звучащая раковина». Арбенина имеет в виду воспоминания И. Наппельбаум, часть которых — «Звучащая раковина» — опубликована в журнале «Нева» (1988. № 12. С. 198-200).

119 Николай Корнеевич Чуковский (1904-1965) — писатель.

120 Имеется в виду роман О. Уайльда «Портрет Дориана Грея».

121 Начало стихотворения «Пьяный дервиш» из книги «Огненный столп».

122 Стихотворение «Ольга» вошло в книгу «Огненный столп».

123 «Дева-птица» из книги «Огненный столп».

124 Вечер Маяковского состоялся 4 декабря 1920 г., см. о нем: Дом искусств. 1920. № 1.С. 70.

125 См.: Одоевцева И. На берегах Невы. С. 41-42.

126 Стихотворение Мандельштама

127 Вечер состоялся 21 октября 1920г. см.: Одоевцева И. На берегах Невы. С. 184.

128 См.: Там же.

129 Неточная цитата из «Баллады о дуэли» Г. Иванова. Полный текст см. в кн.: Иванов Г.   Стихотворения: Третий Рим. Петербургские зимы. Китайские тени. М., 1989. С. 155, 536.

130 См.: Одоевцева И. На берегах Невы. С. 144.

131 Лариса Михайловна Рейснер (1895-1926) — поэтесса, политический деятель.

132 Лидеры кадетской партии Андрей Иванович Шингарев (1869-1918) и Федор Федорович Кокошкин (1871-1918) были зверски убиты матросами в Мариинской больнице в ноябре 1918 г.

133 Лияссо (Лидж-Иясу) был императором Эфиопии в 1913-1916 гг.

134 Из стихотворения Мандельштама «Отравлен свет» («Камень»).

135 Неточная цитата из стихотворения М. Кузмина «Любовь чужая зацвела» (в кн.: Параболы. Пб.; Берлин, 1923).

136 Розалинда — героиня комедии Шекспира «Как вам это понравится»; Виола — героиня комедии Шекспира «Двенадцатая ночь».

137 См.: Одоевцева И. На берегах Невы. С. 214.

138 См.: Там же. С. 106-108.

139 Стихотворение «Перстень» (сб. «Огненный столп»).

140 См.: Одоевцева И. На берегах Невы. С. 238.

141 Эрих Федорович Голлербах (1895-1942) — литературовед, искусствовед.

142 Петр Ильич Сторицын — литератор, славившийся своим злоязычием. Под фамилией Психачева, выведен в романе К. Вагинова «Труды и дни Свистонова»; о нем см.: Гитович С. Из воспоминаний // Минувшее. Paris, 1988. N 5. С.106-107.

143 Артур Сергеевич Лурье (1893-1966) — композитор авангардист.

144 Имеются в виду стихотворения И. Одоевцевой «Мы прочли о смерти его» (впервые: Цех поэтов. Пг., 1922, кн. Ill) и И. Наппельбаум «Молитва» (Наппельбаум И. Мой дом. Л., 1927).

145 А. Н. Энгельгардт выведена в романе Вагинова «Козлиная песнь» под именем Екатерины Ивановны вдовы путешественника Заэфратского.

146 Юрий Алексеевич Бахрушин (1896-1973) — театровед; см. с. 397-398.

147 Ныне ул. Чехова.

148 Всеволод Николаевич Петров (1912-1978) — искусствовед.

149 Борис Владимирович Папаригопуло (1899-1951) — писатель, драматург.

150 Геннадий Григорьевич Шмаков (1940-1988) — литературовед, переводчик.

151 Михаил Николаевич Барышников (1948) — балетный танцор.

152 Об отношении Гумилёва к Брюсову см.: Павловский А. Николай Гумилёв // Гумилёв Н. Стихотворения и поэмы. Л., 1988. С. 11-12; см. также переписку Гумилёва и Брюсова: В. Брюсов и его корреспонденты //Лит. наследство; Т. 98. Кн. 2. М., 1994. С. 400-514.

152 о Гумилёве и Анненском см.: Тименчик Р. Иннокентий Анненский и Николай Гумилёв // Вопросы литературы. 1987. № 2. С. 271-278.

154 Сергей Владимирович фон Штейн (1882-1955) в 1904 г. женился на сестре Ахматовой Инне Андреевне Горенко (1885-1906).

155 Ср.: Ахматова А. К истории акмеизма // Литературное обозрение. 1989. №, С. 8.


Примечания:


Материалы по теме:

💬 О Гумилёве…

Биография и воспоминания