Содержание

Биография и воспоминания / Война

Вокруг «Записок кавалериста» — 1914-1915.

Польша, оборона Петрокова и первый «Георгий».

Как было сказано в предыдущем выпуске, начало ноября Лейб-Гвардии Уланский полк провел на отдыхе в Ковно, о чем Гумилёв успел написать Лозинскому, кратко рассказав о своем «боевом крещении» ¹. 8 ноября в дивизии был получен приказ ² начать спешную погрузку для переброски на другой фронт и в составе 2-й Армии следовать в Ивангород. Погрузка была назначена на следующий день и началась в 7 ч. вечера 9 ноября. Эшелон, проследовав через Гродно, Белосток, Малкин, Минск, Пиляву, 12 ноября прибыл в расположенный в Южной Польше Ивангород (ныне — Демблин а Польше) ³. 13 ноября была завершена выгрузка эшелона ⁴, после чего каждому отряду было предписано своим ходом перейти в район боевых действий около города Петрокова. Уланский полк был вначале переброшен в Радом, откуда походным строем был направлен в район железнодорожной станции Колюшки и города Петрокова, вокруг которого шли ожесточенные бои. С описания этого перехода начинается III глава «Записок кавалерист».

Южная Польша — одно из красивейших мест России. Мы ехали верст восемьдесят от станции железной дороги до соприкосновения с неприятелем, и я успел вдоволь налюбоваться ею. Гор, утехи туристов, там нет, но на что равнинному жителю горы? Есть леса, есть воды, и этого довольно вполне.

Леса сосновые, саженые, и, проезжая по ним, вдруг видишь узкие, прямые, как стрелы, аллеи, полные зеленым сумраком с сияющим просветом вдали, — словно храмы ласковых и задумчивых богов древней, еще языческой Польши. Там водятся олени и косули, с куриной повадкой пробегают золотистые фазаны, в тихие ночи слышно, как чавкает и ломает кусты кабан.

Среди широких отмелей размытых берегов лениво извиваются реки; широкие, с узенькими между них перешейками, озера блестят и отражают небо, как зеркала из полированного металла; у старых мшистых мельниц тихие запруды с нежно журчащими струйками воды и каким-то розово-красным кустарником, странно напоминающим человеку его детство.

В таких местах, что бы ты ни делал — любил или воевал, — все представляется значительным и чудесным.

Это были дни больших сражений. С утра до поздней ночи мы слышали грохотанье пушек, развалины еще дымились, и то там, то сям кучки жителей зарывали трупы людей и лошадей…

Выгрузившись 13 ноября на станции Ивангород, Уланский полк сразу же проследовал в город Радом. Полк должен был принять участие в так называемой «Петроковской операции» ⁵.

Польша, долина речки Пилицы, вдоль которой проходили уланы

Старинный военный форт в окрестностях Ивангорода. Современный Радом

Далее, в боевом порядке, был выполнен марш-маневр от Радома до района ж/д станции Колюшки и города Петрокова ⁶. Уланам в качестве конечного пункта первоначально была назначена железнодорожная станции Колюшки (станция К.). Эти 80 верст дороги по живописным равнинам Южной Польши и описывает Гумилёв в начале главы. К сожалению, автору не удалось самому побывать в описываемых Гумилёвым этих живописных местах Южной Польши, однако от идеи сопровождать свой рассказ фотографиями описываемых мест отказываться не хотелось. К счастью, неоценимую помощь в этом оказали возможности сети, большинство приведенных фотографий почерпнуто с различных сайтов ⁷. От Радома в первый день, 13 ноября, полк дошел до р-на д. Одрживоль и остановился на ночлег в имении Потворово в 8 верстах к востоку от Одрживоля.

Польша, костел в Потворове, где был первый ночлег Уланского полка.

14 ноября, пройдя через Подчащу Волю, Кльвов, Одрживоль, Ново-Място, Уланский полк дошел до района Ржечицы. В основном, вся дорога, как и все последующие события, проходили в долине реки Пилица и на ее берегах.

Костел в Одрживоле, окрестности Ново-Място, Пилица.

15 ноября, двигаясь из Ржечицы через Любохню, в сторону станции Колюшки, уланы дошли до господского двора Янков и Уязда, расположенных в нескольких верстах севернее станции, где остановились на ночлег. Дорога проходила среди лесов, по долинам равнинных рек Радомки, Држевицы, Пилицы.

Усадебный дом в Уязде, где, возможно, был ночлег.

С 15 ноября 2-я Гв. кав. дивизия вошла во временно сформированный кавалерийский корпус Гилленшмидта (совместно с 1-й Гвардейской кавалерийской дивизией, 13-й кавалерийской дивизией, 5-й Донской казачьей дивизией, Уральской казачьей дивизией и 2-й бригадой Забайкальской казачьей дивизии) ⁸. Перед корпусом была поставлены задачи: заполнить промежуток между располагавшейся к северу V Армией и относящейся к юго-западному фронту IV Армией, в состав которой вошел кавалерийский корпус Гилленшмидта; разведка на фронте Розенберг — Калиш; порча ж/д путей; содействие нашим войскам в овладении Ченстоховской позицией ⁹.

16 ноября Уланский полк, после предварительной разведки, так как расположение противника было неизвестно, прибыл на описываемую Гумилёвым станцию Колюшки и расположился на ночлег в ближайшей деревне Катаржинов.

… Я был назначен в летучую почту на станции К. Мимо нее уже проходили поезда, хотя чаще всего под обстрелом. Из жителей там остались только железнодорожные служащие; они встретили нас с изумительным радушием. Четыре машиниста спорили за честь приютить наш маленький отряд. Когда наконец один одержал верх, остальные явились к нему в гости и принялись обмениваться впечатлениями. Надо было видеть, как горели от восторга их глаза, когда они рассказывали, что вблизи их поезда рвалась шрапнель, в паровоз ударила пуля. Чувствовалось, что только недостаток инициативы помешал им записаться добровольцами. Мы расстались друзьями, обещали друг другу писать, но разве такие обещания когда-нибудь сдерживаются?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Станция Колюшки и местный костел — современный вид.

Противник медленно отходил от станции, в донесениях Княжевича говорится: «.Перехожу сегодня в р-н Колюшки. Части противника бродят в лесах у Колюшек, много пленных» ¹⁰. 17–18 ноября полк простоял в соседнем селе Катаржинове, высылая разведывательные разъезды, а 18 ноября была получена срочная телеграмма: «Сегодня корпус Гилленшмидта прибывает в Петроков. С этого времени он поступает в непосредственное подчинение IV Армии. 19 ноября будет иметь дневку. Вероятно, уланы, конногренадеры получат распоряжение сегодня вечером или ночью. Гилленшмидту предписано войти в связь с 5 Армией через 5-ую Донскую казачью дивизию» ¹¹. Расстояние от станции Колюшки до Петрокова, около 50 верст, полк преодолел за одну ночь. Этот переход, в ночь с 18 на 19 ноября, Гумилёв описывает в «Записках кавалериста». Короткий бивак в эту ночь был в деревнях Камоцын и Литослав ¹².

На другой день, среди милого безделья покойного бивака, когда читаешь желтые книжки Универсальной библиотеки, чистишь винтовку или попросту болтаешь с хорошенькими паненками, нам внезапно скомандовали седлать, и так же внезапно переменным аллюром мы сразу прошли верст пятьдесят. Мимо мелькали одно за другим сонные местечки, тихие и величественные усадьбы, на порогах домов старухи в наскоро наброшенных на голову платках вздыхали, бормоча: «Ой, Матка Бозка». И, выезжая временами на шоссе, мы слушали глухой, как морской прибой, стук бесчисленных копыт и догадывались, что впереди и позади нас идут другие кавалерийские части и что нам предстоит большое дело.

Ночь далеко перевалила за половину, когда мы стали на бивак. Утром нам пополнили запас патронов, и мы двинулись дальше.

На следующий день, 19 ноября, движение улан в сторону Петрокова было продолжено. К Уланскому полку у деревни Грабица присоединилась конная артиллерия ¹³. В этот же день началось наступление противника на Белхатов, в сторону Петрокова. Уланы были предупреждены о возможном столкновении с противником. Последующие два дня были бессонными и прошли в непрерывных боях, причем главный удар пришелся на Уланский полк. В «Записках» Гумилёв описывает первое столкновение с немцами около Петрокова 19 ноября.

Город Петроков, ныне польский город Петрков Трибунальский.
В правом углу — Петроков времен войны, в конце 1914 года.

Местность была пустынная: какие-то буераки, низкорослые ели, холмы. Мы построились в боевую линию, назначили, кому спешиваться, кому быть коноводом, выслали вперед разъезды и стали ждать. Поднявшись на пригорок и скрытый деревьями, я видел перед собой пространство приблизительно с версту. По нему там и сям были рассеяны наши заставы. Они были так хорошо скрыты, что большинство я разглядел лишь тогда, когда, отстреливаясь, они стали уходить. Почти следом за ними показались германцы. В поле моего зрения попали три колонны, двигавшиеся шагах в пятистах друг от друга.

Они шли густыми толпами и пели. Это была не какая-нибудь определенная песня и даже не наше дружное «ура», а две или три ноты, чередующиеся со свирепой и угрюмой энергией. Я не сразу понял, что поющие — мертвецки пьяны. Так странно было слышать это пение, что я не замечал ни грохота наших орудий, ни ружейной пальбы, ни частого, дробного стука пулеметов. Дикое «а…а…а…» властно покорило мое сознание. Я видел только, как над самыми головами врагов взвиваются облачки шрапнелей, как падают передние ряды, как другие становятся на их место и продвигаются на несколько шагов, чтобы лечь и дать место следующим. Похоже было на разлив весенних вод, — те же медленность и неуклонность.

Но вот наступила и моя очередь вступить в бой. Послышалась команда: «Ложись… прицел восемьсот… эскадрон, пли», и я уже ни о чем не думал, а только стрелял и заряжал, стрелял и заряжал. Лишь где-то в глубине сознанья жила уверенность, что все будет как нужно, что в должный момент нам скомандуют идти в атаку или садиться на коней и тем или другим мы приблизим ослепительную радость последней победы.

В этой части «Записок кавалериста» я вынужден отклониться от порядка расположения главок в газетной публикации (и, следовательно, во всех прочих публикациях). Концовка главы III относится к более позднему периоду и будет приведена ниже. Следующая глава IV (и концовка главы III) охватывает события с 20 по 30 ноября 1914 года. В конце предыдущей III главы и в начале IV главы присутствует явное, но, по-видимому, случайное нарушение хронологической последовательности. Возможно, это произошло после цензурных сокращений, но не исключено и то, что сам Гумилёв, когда записывал и восстанавливал события чрезвычайно насыщенных событиями дня и ночи 20–21 ноября, бессознательно растянул эпизоды одного дня на ряд последующих дней. Это и не удивительно, если принять во внимание то, что несколько дней никто в полку не спал. Записи же делались, наверняка, спустя некоторое время, так как последующая неделя была чрезвычайно напряженной, с непрерывными разъездами, столкновениями с противником. Ближайший краткий отдых отряду был предоставлен только спустя неделю, после 28 ноября. Да и тогда совершенно не очевидно, что у Гумилёва было время «взяться за перо», продолжив дневниковые записи.

На основе боевых документов можно попытаться реконструировать следующую последовательность событий (переставив соответственно фрагменты «Записок»). Вслед за описанием боя в главе III, перед выделенной со всех сторон цензурными отточиями фразой: " <...> Поздно ночью мы отошли на бивак <...> в большое имение <...> " — следует читать эпизод "2" в главе IV. Этот эпизод описывает ночь с 20 на 21 ноября, когда эскадрон улан, в котором состоял Гумилёв, был отправлен на разведку для выяснения расположения противника после боя. Упоминаемый в этой главе взводный — поручик Михаил Михайлович Чичагов, о котором было сказано в примечании «25» предыдущего выпуска в связи с посвященным ему стихотворением «Война». Чичагов (без обозначения имени) регулярно упоминается в других главах «Записок», однако чаще его имя встречается в боевых документах. В том числе, сохранились много подписанных им донесений, посланных непосредственно из боевых разъездов, написанных на клочках бумаги; скорее всего, в их написании (и доставке) непосредственное участие принимал и Гумилёв. Сторожевое охранение гусар, до которого доехал Гумилёвский разъезд, было выставлено по линии деревень Мзурки — Будков — Пекари — Монколице. В донесении гусар об этой ночи сказано: «Ночью было получено приказание немедленно выступить и задержать наступление противника на г. Петровов до подхода нашей пехоты. Уже у м. Белхатов шел бой, где Уральская дивизия задерживала наступление противника, обозначившееся на шоссе Белхатов — Петроков. <…> Правее нас у дер. Велеполе — Сухнице находился Уланский полк, который выдерживал весь натиск на себе. <…> Сторожевое охранение на линии дд. Мзурки — Будков — Пекари — Монколице. Была обстреляна застава и заняты Монколице. Всю ночь шла перестрелка между неприятелем и нашими полевыми караулами. За ночь убит 1 гусар, посланный для связи с Уланами Е. В. полка…» ¹⁴.

«Художественные» подробности этой ночи — у Гумилёва.

На другой день уже смеркалось и все разбрелись по сеновалам и клетушкам большой усадьбы, когда внезапно было велено собраться нашему взводу. Вызвали охотников идти в ночную пешую разведку, очень опасную, как настаивал офицер.

Человек десять порасторопнее вышли сразу; остальные, потоптавшись, объявили, что они тоже хотят идти и только стыдились напрашиваться. Тогда решили, что взводный назначит охотников. И таким образом были выбраны восемь человек, опять-таки побойчее. В числе их оказался и я.

Мы на конях доехали до гусарского сторожевого охранения. За деревьями спешились, оставили троих коноводами и пошли расспросить гусар, как обстоят дела. Усатый вахмистр, запрятанный в воронке от тяжелого снаряда, рассказал, что из ближайшей деревни несколько раз выходили неприятельские разведчики, крались полем к нашим позициям и он уже два раза стрелял. Мы решили пробраться в эту деревню и, если возможно, забрать какого-нибудь разведчика живьем.

Светила полная луна, но, на наше счастье, она то и дело скрывалась за тучами. Выждав одно из таких затмений, мы, согнувшись, гуськом побежали к деревне, но не по дороге, а в канаве, идущей вдоль нее. У околицы остановились. Отряд должен был оставаться здесь и ждать, двум охотникам предлагалось пройти по деревне и посмотреть, что делается за нею. Пошли я и один запасной унтер-офицер, прежде вежливый служитель в каком-то казенном учреждении, теперь один из храбрейших солдат считающегося боевым эскадрона. Он по одной стороне улицы, я — по другой. По свистку мы должны были возвращаться назад.

Вот я совсем один посреди молчаливой, словно притаившейся деревни, из-за угла одного дома перебегаю к углу следующего. Шагах в пятнадцати вбок мелькает крадущаяся фигура. Это мой товарищ. Из самолюбия я стараюсь идти впереди его, но слишком торопиться все-таки страшно. Мне вспоминается игра в палочку-воровочку, в которую я всегда играю летом в деревне. Там то же затаенное дыхание, то же веселое сознание опасности, то же инстинктивное умение подкрадываться и прятаться. И почти забываешь, что здесь вместо смеющихся глаз хорошенькой девушки, товарища по игре, можешь встретить лишь острый и холодный направленный на тебя штык. Вот и конец деревни. Становится чуть светлее, это луна пробивается сквозь неплотный край тучи; я вижу перед собой невысокие, темные бугорки окопов и сразу запоминаю, словно фотографирую в памяти, их длину и направление. Ведь за этим я сюда и пришел. В ту же минуту передо мной вырисовывается человеческая фигура. Она вглядывается в меня и тихонько свистит каким-то особенным, очевидно условным, свистом. Это враг, столкновение неизбежно.

Во мне лишь одна мысль, живая и могучая, как страсть, как бешенство, как экстаз: я его или он меня! Он нерешительно поднимает винтовку, я знаю, что мне стрелять нельзя, врагов много поблизости, и бросаюсь вперед с опущенным штыком. Мгновение, и передо мной никого. Может быть, враг присел на землю, может быть, отскочил. Я останавливаюсь и начинаю всматриваться. Что-то чернеет. Я приближаюсь и трогаю штыком, — нет, это — бревно. Что-то чернеет опять. Вдруг сбоку от меня раздается необычайно громкий выстрел, и пуля воет обидно близко перед моим лицом. Я оборачиваюсь, в моем распоряжении несколько секунд, пока враг будет менять патрон в магазине винтовки. Но уже из окопов слышится противное харканье выстрелов — тра, тра, тра, — и пули свистят, ноют, визжат.

Я побежал к своему отряду. Особенного страха я не испытывал, я знал, что ночная стрельба недействительна, и мне только хотелось проделать все как можно правильнее и лучше. Поэтому, когда луна осветила поле, я бросился ничком и так отполз в тень домов, там уже идти было почти безопасно. Мой товарищ, унтер-офицер, возвратился одновременно со мной. Он еще не дошел до края деревни, когда началась пальба. Мы вернулись к коням. В одинокой халупе обменялись впечатлениями, поужинали хлебом с салом, офицер написал и отправил донесение, и мы вышли опять посмотреть, нельзя ли что-нибудь устроить. Но, увы! — ночной ветер в клочья изодрал тучи, круглая, красноватая луна опустилась над неприятельскими позициями и слепила нам глаза. Нас было видно как на ладони, мы не видели ничего. Мы готовы были плакать с досады и, назло судьбе, все-таки поползли в сторону неприятеля. Луна могла же опять скрыться или мог же нам встретиться какой-нибудь шальной разведчик! Однако ничего этого не случилось, нас только обстреляли, и мы уползли обратно, проклиная лунные эффекты и осторожность немцев. Все же добытые нами сведения пригодились, нас благодарили, и я получил за эту ночь Георгиевский крест.

Современный Белхатов, за бои и разведку вокруг которого Гумилёв получил свой первый Георгиевский крест

За разведку в ночь с 20 на 21 ноября Гумилёв получил свой первый Георгиевский крест. В приказе №181 по Уланскому полку от 13 января 1915 года было объявлено ¹⁵: «Приказом по Гвардейскому Кавалерийскому корпусу от 24 декабря 1914 г. за № 30 за отличия в делах против германцев награждаются: <...> Георгиевскими крестами 4 степени: эскадрона Е. В. унтер-офицер Николай Гумилёв п. 18 № 134060…» В приказе Гумилёв значится унтер-офицером, хотя на самом деле это звание ему было присвоено приказом по полку № 183 от 15 января 1915 года: «Улан из охотников эскадрона Ея Величества Николай Гумилёв за отличия произвожу в унтер-офицеры». В приказе по полку № 286 от 28 апреля 1915 года, «в дополнение к приказу по полку <…> от 13 января за №181 <…> объявляю список нижних чинов, награжденных за отличия в делах против неприятеля Георгиевскими крестами и медалями с указанием времени совершения подвигов». В сводной таблице, под номером 59 записан унтер-офицер охотник эскадрона ЕВ Николай Гумилёв, награжденный за дело 20 ноября 1914 года крестом 4 степени №134060 ¹⁶.

Двое суток прошли в непрерывных столкновениях с противником. Эскадрон Гумилёва постоянно участвовал в разведывательных разъездах. О серьезности боевых действий говорит то, что за бой 20 ноября командир Уланского полка Княжевич был представлен к Георгиевскому оружию. В представлениях сказано: «…20 ноября 1914 г. около 12 ч. дня командующий Гвардейским кавалерийским отрядом Свиты Его Величества ген.-майор Гилленшмидт приказал командиру Л.-Гв. Уланского Е. В. полка полковнику Княжевичу занять спешенными уланами позицию у шоссе к г. Петрокову, шагах в трехстах восточнее опушки леса, что между Белхатовым и Велеполе, с целью упорно задерживать дальнейшее наступление германцев, угрожавших Петрокову. В 3 ч. дня противник начал артиллерийскую подготовку, а около 4-х ч. дня под прикрытием сильного арт. огня повел энергичное наступление против улан и соседнего участка конногренадер. Со своего наблюдательного пункта впереди д. Гута я слышал сигналы на рожках и крики немецкой пехоты (во много раз сильнейшей гвардейской резервной дивизии), готовившейся атаковать. Вскоре завязался горячий бой, в течение которого был тяжело ранен командир 1 бригады ген.-майор Лопухин, и командование 1-й бригадой перешло к полковнику Княжевичу. Последний, несмотря на потери, подвергаясь серьезной личной опасности, удерживался до седьмого часа вечера, после чего в порядке отвел свою бригаду на 2-ю позицию у д. Мзурки, где прочно занял ряд хуторов намеченного наступления, которое было остановлено. Прислуга при пулеметах сильно пострадала, почему по приказанию полк. Княжевича уланы вынесли их на руках. Когда было приказано отходить, то он сам до последней минуты, оставаясь при арьергарде и находясь в большой опасности, своим примером спокойствия и распорядительности вселял в людях полную уверенность, почему отход совершился без суеты и без особых потерь в людях и имуществе (пулеметы были блестяще вынесены). Значение упорной обороны полковника Княжевича на Велепольской позиции выразилось в том, что благодаря ей мы успели твердо обосноваться на позициях Мзурки — Рокшицы, что отстаивали Петроков вплоть до 2 декабря, что мы не позволили противнику вклиниться в промежуток между двумя нашими армиями…» ¹⁷

Во время этого боя несколько улан было убито, многие были ранены. О потерях в личном составе сказано в приказе по Уланскому полку №127 от 20.11.1914 ¹⁸. Эскадрон, в котором служил Гумилёв, судя по документам, в этот день вел разведку перед боем, участвовал в бою и вел разведку после боя, за что поэт заработал свой первый Георгиевский крест. Через несколько дней, 25 ноября, скончался от ран командир 1 бригады и Конно-Гренадерского полка генерал-майор Лопухин ¹⁹. В главе III много цензурных купюр, в которые, видимо, попало и описание самого боя; в тексте остался лишь небольшой фрагмент. После боя Уланский полк отошел на бивак в Мзурки. Описание этого бивака и очередного дальнего разъезда 21 ноября — в конце главы III.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Поздно ночью мы отошли на бивак . . . . . . . . в большое имение.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . В комнатке садовника мне его жена вскипятила кварту молока, я поджарил в сале колбасу, и мой ужин разделили со мной мои гости: вольноопределяющийся, которому только что убитая под ним лошадь отдавила ногу, и вахмистр со свежей ссадиной на носу, его так поцарапала пуля. Мы уже закурили и мирно беседовали, когда случайно забредший к нам унтер сообщил, что от нашего эскадрона высылается разъезд. Я внимательно себя проэкзаменовал и увидел, что я выспался или, вернее, выдремался в снегу, что я сыт, согрелся и что нет основания мне не ехать. Правда, первый миг неприятно было выйти из теплой, уютной комнаты на холодный и пустынный двор, но это чувство сменилось бодрым оживлением, едва мы нырнули по невидной дороге во мрак, навстречу неизвестности и опасности.

Зимние окрестности Петрокова, район бивака в Мзурки

Разъезд был дальний, и поэтому офицер дал нам вздремнуть, часа три, на каком-то сеновале. Ничто так не освежает, как короткий сон, и наутро мы ехали уже совсем бодрые, освещаемые бледным, но все же милым солнцем. Нам было поручено наблюдать район версты в четыре и сообщать обо всем, что мы заметим. Местность была совершенно ровная, и перед нами как на ладони виднелись три деревни. Одна была занята нами, о двух других ничего не было известно.

Держа винтовки в руках, мы осторожно въехали в ближайшую деревню, проехали ее до конца и, не обнаружив неприятеля, с чувством полного удовлетворения напились парного молока, вынесенного нам красивой словоохотливой старухой. Потом офицер, отозвав меня в сторону, сообщил, что хочет дать мне самостоятельное поручение ехать старшим над двумя дозорными в следующую деревню. Поручение пустяшное, но все-таки серьезное, если принять во внимание мою неопытность в искусстве войны, и главное — первое, в котором я мог проявить свою инициативу. Кто не знает, что во всяком деле начальные шаги приятнее всех остальных.

Я решил идти не лавой, то есть в ряд, на некотором расстоянии друг от друга, а цепочкой, то есть один за другим. Таким образом, я подвергал меньшей опасности людей и получал возможность скорее сообщить разъезду что-нибудь новое. Разъезд следовал за нами. Мы въехали в деревню и оттуда заметили большую колонну германцев, двигавшуюся верстах в двух от нас. Офицер остановился, чтобы написать донесение, я для очистки совести поехал дальше. Круто загибавшаяся дорога вела к мельнице. Я увидел около нее кучку спокойно стоявших жителей и, зная, что они всегда удирают, предвидя столкновение, в котором может достаться и им шальная пуля, рысью подъехал, чтобы расспросить о немцах. Но едва мы обменялись приветствиями, как они с искаженными лицами бросились врассыпную, и передо мной взвилось облачко пыли, а сзади послышался характерный треск винтовки. Я оглянулся.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . На той дороге, по которой я только что проехал, куча всадников и пеших в черных, жутко чужого цвета шинелях изумленно смотрела на меня. Очевидно, меня только что заметили. Они были шагах в тридцати.

Я понял, что на этот раз опасность действительно велика. Дорога к разъезду мне была отрезана, с двух других сторон двигались неприятельские колонны. Оставалось скакать прямо от немцев, но там далеко раскинулось вспаханное поле, по которому нельзя идти галопом, и я десять раз был бы подстрелен, прежде чем вышел бы из сферы огня. Я выбрал среднее и, огибая врага, помчался перед его фронтом к дороге, по которой ушел наш разъезд. Это была трудная минута моей жизни. Лошадь спотыкалась о мерзлые комья, пули свистели мимо ушей, взрывали землю передо мной и рядом со мной, одна оцарапала луку моего седла. Я не отрываясь смотрел на врагов. Мне были ясно видны их лица, растерянные в момент заряжания, сосредоточенные в момент выстрела. Невысокий пожилой офицер, странно вытянув руку, стрелял в меня из револьвера. Этот звук выделялся каким-то дискантом среди остальных. Два всадника выскочили, чтобы преградить мне дорогу. Я выхватил шашку, они замялись. Может быть, они просто побоялись, что их подстрелят их же товарищи.

Все это в ту минуту я запомнил лишь зрительной и слуховой памятью, осознал же это много позже. Тогда я только придерживал лошадь и бормотал молитву Богородице, тут же мною сочиненную и сразу забытую по миновании опасности.

Но вот и конец пахотному полю — и зачем только люди придумали земледелие?! — вот канава, которую я беру почти бессознательно, вот гладкая дорога, по которой я полным карьером догоняю свой разъезд. Позади него, не обращая внимания на пули, сдерживает свою лошадь офицер. Дождавшись меня, он тоже переходит в карьер и говорит со вздохом облегчения: «Ну, слава Богу! Было бы ужасно глупо, если б вас убили». Я вполне с ним согласился.

Остаток дня мы провели на крыше одиноко стоящей халупы, болтая и посматривая в бинокль. Германская колонна, которую мы заметили раньше, попала под шрапнель и повернула обратно. Зато разъезды шныряли по разным направлениям. Порой они сталкивались с нашими, и тогда до нас долетал звук выстрелов. Мы ели вареную картошку, по очереди курили одну и ту же трубку.

21 — 23 ноября немецкое наступление было приостановлено. 1 бригада с Уланским полком отошла к югу и встала на бивак в Кржижанове. В эти дни шла сильная перестрелка, постоянно высылались разведывательные разъезды для выяснения расположения противника. Один из таких разъездов описан в эпизоде "1" главы IV.

Немецкое наступление было приостановлено. Надо было расследовать, какие пункты занял неприятель, где он окапывается, где попросту помещает заставы. Для этого высылался ряд разъездов, в состав одного из них вошел и я.

Сереньким утром мы затрусили по большой дороге. Навстречу нам тянулись целые обозы беженцев. Мужчины оглядывали нас с любопытством и надеждой, дети тянулись к нам, женщины, всхлипывая, причитали: «Ой, панычи, не езжайте туда, там вас забьют германи».

В одной деревне разъезд остановился. Мне с двумя солдатами предстояло проехать дальше и обнаружить неприятеля. Сейчас же за околицей окапывались наши пехотинцы, дальше тянулось поле, над которым рвались шрапнели, там на рассвете был бой и германцы отошли, — дальше чернел небольшой фольварк. Мы рысью направились к нему.

Вправо и влево почти на каждой квадратной сажени валялись трупы немцев. В одну минуту я насчитал их сорок, но их было много больше. Были и раненые. Они как-то внезапно начинали шевелиться, проползали несколько шагов и замирали опять. Один сидел у самого края дороги и, держась за голову, раскачивался и стонал. Мы хотели его подобрать, но решили сделать это на обратном пути.

До фольварка мы доскакали благополучно. Нас никто не обстрелял. Но сейчас же за фольварком услышали удары заступа о мерзлую землю и какой-то незнакомый говор. Мы спешились, и я, держа винтовку в руках, прокрался вперед, чтобы выглянуть из-за угла крайнего сарая. Передо мной возвышался небольшой пригорок, и на хребте его германцы рыли окопы. Видно было, как они останавливаются, чтобы потереть руки и закурить, слышен был сердитый голос унтера или офицера. Влево темнела роща, из-за которой неслась орудийная пальба. Это оттуда обстреливали поле, по которому я только что проехал. Я до сих пор не понимаю, почему германцы не выставили никакого пикета в самом фольварке. Впрочем, на войне бывают и не такие чудеса.

Я все выглядывал из-за угла сарая, сняв фуражку, чтобы меня приняли просто за любопытствующего «вольного», когда почувствовал сзади чье-то легкое прикосновение. Я быстро обернулся. Передо мной стояла неизвестно откуда появившаяся полька с изможденным, скорбным лицом. Она протягивала мне пригоршню мелких, сморщенных яблок: «Возьми, пан солдат, то есть добже, цукерно». Меня каждую минуту могли заметить, обстрелять; пули летели бы и в нее. Понятно, было невозможно отказаться от такого подарка.

Мы выбрались из фольварка. Шрапнель рвалась чаще и чаще и на самой дороге, так что мы решили скакать обратно поодиночке. Я надеялся подобрать раненого немца, но на моих глазах над ним низко, низко разорвался снаряд, и все было кончено.

В дальнейшем Гумилёв в «Записках кавалериста» строго соблюдал хронологическую последовательность, поэтому никаких перестановок больше не будет. Описанная в эпизоде "3" главы IV «сравнительно тихая» неделя — с 24 по 30 ноября 1914 года. В начале этой недели полк оставался на прежних позициях в районе Кржижанова. Но прежде, чем продолжить чтение «Записок кавалериста», пару слов об одном «затерявшемся» письме Гумилёва Ахматовой, недатированном, но написанном, почти наверняка, в эту «сравнительно тихую неделю» ²⁰.

Вот это письмо.

<Польша, конец ноября 1914>

Дорогая моя Анечка,

наконец могу написать тебе довольно связно. Сижу в польской избе перед столом на табурете, очень удобно и даже уютно. Вообще война мне очень напоминает мои абиссинские путешествия. Аналогия почти полная: недостаток экзотичности покрывается более сильными ощущеньями. Грустно только, что здесь инициатива не в моих руках, а ты знаешь, как я привык к этому. Однако и повиноваться мне не трудно, особенно при таком милом ближайшем начальстве, как у меня. Я познакомился со всеми офицерами своего эскадрона и часто бываю у них. Ca me pose parmi les soldats (Это меня выделяет среди солдат — франц. — С.Е.), хотя они и так относятся ко мне хорошо и уважительно. Если бы только почаще бои, я был бы вполне удовлетворен судьбой. А впереди еще такой блистательный день, как день вступления в Берлин! В том, что он наступит, сомневаются, кажется, только «вольные», то есть, не военные. Сообщенья главного штаба поражают своей сдержанностью и по ним трудно судить обо всех наших успехах. Австрийцев уже почти не считают за врагов, до такой степени они не воины, что касается германцев, то их кавалерия удирает перед нашей, наша артиллерия всегда заставляет замолчать их, наша пехота стреляет вдвое лучше и бесконечно сильнее в атаке, уже потому, что наш штык навинчен с начала боя и солдат стреляет с ним, а у германцев и австрийцев штык закрывает дуло и поэтому его надо надевать в последнюю минуту, что психологически невозможно.

Я сказал, что в победе сомневаются только вольные, не отсюда ли такое озлобленье против немцев, такие потоки клеветы на них в газетах и журналах? Ни в Литве, ни в Польше я не слыхал о немецких зверствах, ни об одном убитом жителе, изнасилованной женщине. Скотину и хлеб они действительно забирают, но, во-первых, им же нужен провиант, а во-вторых, им надо лишить провианта нас; то же делаем и мы, и поэтому упреки им косвенно падают и на нас — а это несправедливо. Мы, входя в немецкий дом, говорим «gut» и даем сахар детям, они делают то же, приговаривая «карошь». Войско уважает врага, мне кажется, и газетчики могли бы поступать так же. А рождается рознь между армией и страной. И это не мое личное мненье, так думают офицеры и солдаты, исключенья редки и трудно объяснимы или, вернее, объясняются тем, что «немцеед» находился все время в глубоком тылу и начитался журналов и газет.

Мы, наверно, скоро опять попадем в бой, и в самый интересный, с кавалерией. Так что вы не тревожьтесь, не получая от меня некоторое время писем, убить меня не убьют (ты ведь знаешь, что поэты — пророки), а писать будет некогда. Если будет можно, после боя я пришлю телеграмму, не пугайтесь, всякая телеграмма непременно успокоительная.

Теперь про свои дела: я тебе послал несколько стихотворений, но их в «Войне» надо заменить, строфы 4-ю и 5-ю про дух следующими ²¹:

Тружеников, медленно идущих
На полях, омоченных в крови,
Подвиг сеющих и славу жнущих,
Ныне, Господи, благослови.

Как у тех, что гнутся над сохою,
Как у тех, что молят и скорбят,
Их сердца горят перед Тобою,
Восковыми свечками горят.

Но тому, о Господи, и силы… и т. д.

Вот человек предполагает, а Бог располагает. Приходится дописывать письмо стоя и карандашом.

Вот мой адрес: 102 полевая контора. Остальное все как прежде.

Твой всегда Коля.

Письмо это писалось параллельно с продолжением «Записок кавалериста», написанных также в «сравнительно тихую» неделю конца ноября 1914 года. В «Записках» упоминается «декабрь». Предполагаю, что подразумевался местный «новый стиль».

Следующая неделя выдалась сравнительно тихая. Мы седлали еще в темноте, и по дороге к позиции я любовался каждый день одной и той же мудрой и яркой гибелью утренней звезды на фоне акварельно-нежного рассвета. Днем мы лежали на опушке большого соснового леса и слушали отдаленную пушечную стрельбу. Слегка пригревало бледное солнце, земля была густо устлана мягкими странно пахнущими иглами. Как всегда зимою, я томился по жизни летней природы, и так сладко было, совсем близко вглядываясь в кору деревьев, замечать в ее грубых складках каких-то проворных червячков и микроскопических мушек. Они куда-то спешили, что-то делали, несмотря на то что на дворе стоял декабрь. Жизнь теплилась в лесу, как внутри черной, почти холодной головешки теплится робкий тлеющий огонек. Глядя на нее, я всем существом радостно чувствовал, что сюда опять вернутся большие диковинные птицы и птицы маленькие, но с хрустальными, серебряными и малиновыми голосами, распустятся душно пахнущие цветы, мир вдоволь нальется бурной красотой для торжественного празднования колдовской и священной Ивановой ночи.

Иногда мы оставались в лесу на всю ночь. Тогда, лежа на спине, я часами смотрел на бесчисленные ясные от мороза звезды и забавлялся, соединяя их в воображении золотыми нитями. Сперва это был ряд геометрических чертежей, похожий на развернутый свиток Кабалы. Потом я начинал различать, как на затканном золотом ковре, различные эмблемы, мечи, кресты, чаши в не понятных для меня, но полных нечеловеческого смысла сочетаниях. Наконец явственно вырисовывались небесные звери. Я видел, как Большая Медведица, опустив морду, принюхивается к чьему-то следу, как Скорпион шевелит хвостом, ища, кого ему ужалить. На мгновенье меня охватывал невыразимый страх, что они посмотрят вниз и заметят там нашу землю. Ведь тогда она сразу обратится в безобразный кусок матово-белого льда и помчится вне всяких орбит, заражая своим ужасом другие миры. Тут я обыкновенно шепотом просил у соседа махорки, свертывал цигарку и с наслаждением выкуривал ее в руках — курить иначе значило выдать неприятелю наше расположение.

Не из описываемых ли в этом эпизоде наблюдений за звездами, когда поэта «охватывал невыразимый страх», родилась впоследствии поэма «Звездный ужас»? ²²

«Горе! Горе! Страх, петля и яма
Для того, кто на земле родился,
Потому что столькими очами
На него взирает с неба черный,
И его высматривает тайны…»

В конце недели нас ждала радость. Нас отвели в резерв армии, и полковой священник совершил богослужение. Идти на него не принуждали, но во всем полку не было ни одного человека, который бы не пошел. На открытом поле тысяча человек выстроились стройным четырехугольником, в центре его священник в золотой ризе говорил вечные и сладкие слова, служа молебен. Было похоже на полевые молебны о дожде в глухих, далеких русских деревнях. То же необъятное небо вместо купола, те же простые и родные, сосредоточенные лица. Мы хорошо помолились в тот день.

В конце недели, в пятницу 28 ноября, дивизию отвели на отдых за Петроков. Уланский полк расположился в Лонгиновке ²³. В субботу 29 ноября в полку было объявлено ²⁴: «Завтра в 11 часов утра около расположения штаба полка (Бол. Майков) будет отслужена Божественная Литургия, а после нее панихида по всем убитым в эту войну чинам полка. К означенному времени выслать всех желающих нижних чинов полка, а всем певчим собраться в 8 1/2 часа утра». Полковым священником у улан был протоиерей Смоленский, пожалованный приказом №127 от 20 ноября 1914 года ²⁵ орденом Св. Владимира 3 ст.: «§11. Высочайшим приказом в 6-й день ноября с.г. протоиерею Смоленскому за особые заслуги пожалован орден Св. Владимира 3 ст. Объявленную о сем предписанную награду эту внести в его послужной список.». С 20 ноября, днем, когда Гумилёв заработал своего Георгия, связано несколько событий. В том же приказе №127 сказано: «§10. Сего числа я имел счастье получить от Ея Императорского Величества Государыни императрицы Александры Феодоровны телеграмму следующего содержания. „Спасибо дорогие мои уланы, что вспомнили своего шефа в эту 20-ю годовщину. Да хранит и подкрепит Вас Господь на поле брани. Александра“». 21 ноября в Петрограде, в «Бродячей собаке», состоялся первый после начала войны «Вечер поэтов петроградского Парнаса» ²⁶; среди выступавших — Ахматова, Мандельштам, Шилейко, Кузмин, Городецкий, Тэффи, Северянин и др. А на другом фронте, в бою при дер. Грабие, в Верхней Галиции, 22 ноября был сильно контужен шрапнелью поручик 294 пехотного Березинского полка, брат Николая Гумилёва — Дмитрий Степанович Гумилёв ²⁷.

Лонгиновка, где прошла «сравнительно тихая» неделя

В следующей главе описываются события с 1 по 4 декабря 1914 года. 1 декабря 1914 года командир корпуса Гилленшмидт издал приказ №14 ²⁸ об отходе за р. Пилицу. В нем 2-й Гвардейской кавалерийской дивизии предписывалось: «2 Гв. кав. див. в 3 часа дня выслать 4 развед. эскадрона, коими занять линию обороны <…> у д. Милакова, Букова, Заводова, Ленкава (удерживать эти пункты). Всей дивизии с темнотой сосредоточиться в р-не Нехцице, имея 2 эскадрона в Роспрже и Каменске. В случае наступления противника задерживать его на линии Роспржа — Каменск и не отходить от этой линии до очищения Петрокова…» Вместе со 2-й Гв. кав. дивизией натиск противника в эти дни сдерживали Забайкальская казачья бригада и Уральская казачья дивизия. В приказе № 15 ²⁹ от 1 декабря Гилленшмидт дополнительно указывает: «В случае натиска противника и невозможности удерживать позиции отходить: <...> Уральской казачьей дивизии — отходить в полной связи с кирасирами и 2-й Гв. кав. дивизией на Ежова — Страшов — Любен — Зыгмунтов <...> 2-й Гв. кав. дивизии — отходить в полной связи с Уральской и 13 кавалерийской дивизиями на Горжковицы — Пржедборж, где наблюдать и оборонять от Тарас искл. до устья р. Черны возле Цементники. Штаб корпуса в г.дв. Домброва. Отход лишь под натиском и предупреждением соседей…»

Записки кавалериста. Схема II (к главам III — VI)

1 — дорога от Ивангорода, через Радом, по Южной Польше (начало главы III). 2 — расположение Уланского полка около ж/д станции Колюшки (глава III). 3 — переход от Колюшек в район Петрокова и разъезды на Белхатов (конец глава III). 4 — расположение в районе д. Мзурки, бой под Велеполе и последующая ночная разведка, за которую Н. Гумилёв получил первый Георгиевский крест (глава IV/1, 2). 5 — разведка вокруг Петрокова и расположение Уланского полка у д. Сиомки (глава IV/3). 6 — бивак в Лонгиновке (конец главы IV). 7 — штаб Уральской казачьей дивизии в Роспрже (глава V/1). 8 — осуществление связи между Уральской дивизией и Уланским полком (глава V/2). 9 — дом ксендза в Скотниках (глава V/3). 10 — переход на позиции вдоль р. Пилица и наблюдение за боем пехоты у д. Тварда (глава VI/1–2). 11 — расположение вдоль Пилицы и бой у д. Иновлодзь (глава VI/3). 12 — расположение Уланского полка на отдых в Кржечинчине перед переброской на другой фронт (в Олиту).

Взвод Гумилёва, входивший в один из двух эскадронов улан, оставленных в Роспрже («большое местечко Р.»), обеспечивал «полную связь» с Уральской казачьей дивизией. Штаб корпуса в эти дни размещался в Сулееве, потом перешел в Опочно, и Гумилёву подолгу приходилось его разыскивать.

Сулеев, где находился штаб дивизии; старое фото и современный вид

Было решено выровнять фронт, отойдя верст на тридцать, и кавалерия должна была прикрывать этот отход. Поздно вечером мы приблизились к позиции, и тотчас же со стороны неприятеля на нас опустился и медленно застыл свет прожектора, как взгляд высокомерного человека. Мы отъехали, он, скользя по земле и по деревьям, последовал за нами. Тогда мы галопом описали петли и стали за деревню, а он еще долго тыкался туда и сюда, безнадежно отыскивая нас.

Мой взвод был отправлен к штабу казачьей дивизии, чтобы служить связью между ним и нашей дивизией. Лев Толстой в «Войне и мире» посмеивается над штабными и отдает предпочтение строевым офицерам. Но я не видел ни одного штаба, который уходил бы раньше, чем снаряды начинали рваться над его помещением. Казачий штаб расположился в большом местечке Р. Жители бежали еще накануне, обоз ушел, пехота тоже, но мы сидели больше суток, слушая медленно надвигающуюся стрельбу, — это казаки задерживали неприятельские цепи. Рослый и широкоплечий полковник каждую минуту подбегал к телефону и весело кричал в трубку: «Так… отлично… задержитесь еще немного… все идет хорошо…» И от этих слов по всем фольваркам, канавам и перелескам, занятым казаками, разливались уверенность и спокойствие, столь необходимые в бою. Молодой начальник дивизии, носитель одной из самых громких фамилий России, по временам выходил на крыльцо послушать пулеметы и улыбался тому, что все идет так, как нужно.

Именно этот штаб в Роспрже описан во фрагменте «1». «Рослый и широкоплечий полковник» — это начальник штаба Уральской казачьей дивизии полковник Егоров. «Молодой начальник дивизии, носитель одной из самых громких фамилий России» — исполнявший в эти дни обязанности командира Уральской казачьей дивизии генерал-майор граф Петр Михайлович Стенбок ³⁰. Ему тогда было 45 лет (род. 11 апреля 1869 г.) При первой подготовке комментариев к «Запискам кавалериста», у меня, как и у большинства моих оппонентов, вначале вызвала сомнение фамилия — Стенбок ³¹. Но как выяснилось, во времена Гумилёва фамилия Стенбок была, действительно, знаменита, и особенно в военных кругах. Корни рода Стенбоков уходят в Швецию. Шведский генерал Стенбок (граф Магнус, 1664–1717 г.) принимал участие в Северной войне и много содействовал победе шведов под Нарвою в 1700 году. Позже Стенбоки приняли российское подданство и из их среды вышло множество крупных военноначальников. Именно так и воспринимал эту фамилию Гумилёв.

Район Нехцице — Роспржа. Костел в Роспрже

Мы, уланы, беседовали со степенными бородатыми казаками, проявляя при этом ту изысканную любезность, с которой относятся друг к другу кавалеристы разных частей.

К обеду до нас дошел слух, что пять человек нашего эскадрона попали в плен. К вечеру я уже видел одного из этих пленных, остальные высыпались на сеновале. Вот что с ними случилось. Их было шестеро в сторожевом охранении. Двое стояли на часах, четверо сидели в халупе. Ночь была темная и ветреная, враги подкрались к часовому и опрокинули его. Подчасок дал выстрел и бросился к коням, его тоже опрокинули. Сразу человек пятьдесят ворвались во двор и принялись палить в окна дома, где находился наш пикет. Один из наших выскочил и, работая штыком, прорвался к лесу, остальные последовали за ним, но передний упал, запнувшись на пороге, на него попадали и его товарищи. Неприятели, это были австрийцы, обезоружили их и под конвоем тоже пяти человек отправили в штаб. Десять человек оказались одни, без карты, в полной темноте, среди путаницы дорог и тропинок.

По дороге австрийский унтер-офицер на ломаном русском языке все расспрашивал наших, где «кози», то есть казаки. Наши с досадой отмалчивались и наконец объявили, что «кози» именно там, куда их ведут, в стороне неприятельских позиций. Это произвело чрезвычайный эффект. Австрийцы остановились и принялись о чем-то оживленно спорить. Ясно было, что они не знали дороги. Тогда наш унтер-офицер потянул за рукав австрийского и ободрительно сказал: «Ничего, пойдем, я знаю, куда идти». Пошли, медленно загибая в сторону русских позиций.

В белесых сумерках утра среди деревьев мелькнули серые кони — гусарский разъезд. «Вот и кози!» — воскликнул наш унтер, выхватывая у австрийца винтовку. Его товарищи обезоружили остальных. Гусары немало смеялись, когда вооруженные австрийскими винтовками уланы подошли к ним, конвоируя своих только что захваченных пленных. Опять пошли в штаб, но теперь уже русский. По дороге встретился казак. «Ну-ка, дядя, покажи себя», — попросили наши. Тот надвинул на глаза папаху, всклокочил пятерней бороду, взвизгнул и пустил коня вскачь. Долго после этого пришлось ободрять и успокаивать австрийцев.

2 декабря началось наступление противника. В дивизионном деле указывается, что 2 эскадрона улан находятся в Роспрже, а противник располагается по линии Грабица — Ржахта — Монколице — Бугай ³², лежащей западнее Петрокова. Из журнала боевых действий Уральской казачьей дивизии ³³: «В приказе по конному отряду указывалось, что ввиду необходимости сохранения фронта ю.-з. армии для нанесения удара противнику южнее группой 4-й армии приказано было в ночь на 2 декабря начать отход за р. Пилица. <…> 2 декабря с 11 часов утра противник перешел в наступление и начал теснить наши полки. Ввиду категорического приказания Генерала Гилленшмидта, чтобы казаки занимали западную часть линии обороны между колонией Рокшица и Вулька, на участок был направлен полк. Противник наступает главным образом через Козероги и Пекарки на Рокшице. На находящийся южнее Уральской 2-ую Гв. кавалерийскую дивизию противник также особенного давления не производит, направив главный удар в направлении к Петрокову. К вечеру полки Уральской дивизии заняли линию Буйны — Сиомки, имея сотни в дд. Кренжня, Воля Кршитопорске <...> Штаб дивизии, предполагавший ночевать в д. Кржижанове, ввиду занятия противником д. Рокшице перешел ночевать в пос. Роспржу». В то же время из штаба 2-ой Гвардейской кавалерийской дивизии, располагавшегося в Нехцице, доносили ³⁴: «2 декабря. Сегодня на фронте дивизии к 2 часа дня обозначилось наступление небольших партий противника (пехота) на фронте Богданов — Янов. <…> Дивизия с наступлением темноты отходит на Горжковицы, выставив охранение по линии Некцице — Михалова, и имея 2 эскадрона улан в Роспрже…» Таким образом, весь день 2 декабря Гумилёв провел в Роспрже, доставляя донесения от штаба Уральской казачьей дивизии в штаб своей 2-й Гвардейской кавалерийской дивизии и в штаб корпуса. Только поздно вечером отдельные полки Уральской дивизии сосредоточились в Роспрже ³⁵: «…Командующий дивизией Граф Стенбок приказал идти в п. Роспржу, куда части дивизии и батареи прибыли в полной темноте по разным дорогам около 10–11 часов вечера, и расположились квартиро-биваком в самом посаде очень тесно по грязным дворам…»

Ввиду постоянного движения частей, находить каждый раз месторасположение штабов было весьма затруднительно, что Гумилёв отметил в следующем фрагменте «Записок кавалериста». Фрагмент "2" описывает события 3 декабря 1914 года. Наступление противника продолжалось. 2-я Гвардейская кавалерийская дивизия начала отход по дороге Сулеев — Парадиз — Опочно — Гельнев. Из приказа №17: «За ночь противник оттеснил наше сторожевое охранение за ж/д и в 3 часа ночи занял Петроков. Всем дивизиям продолжать выполнять задания в своих полосах. Отходить только под давлением. На реке Пилица удерживать указанные участки» ³⁶. В Штаб северо-западного фронта поступило сообщение, что Гилленшмидт, не предупредив 5-ю Армию, ушел из Петрокова, порвав с ней связь ³⁷. Располагавшийся с вечера 2 декабря в Горжковицах штаб 2-й Гвардейской кавалерийской дивизии и вся дивизия, включая Уланский полк, начали отход в сторону Пилицы. Из донесения, доставленного уланами (эскадроном Гумилёва) в штаб Уральской дивизии ³⁸: «Дивизия от Горжковица отходит в направлении на Кросно, Цесле, Охотник, Пржедборж…» Уральская казачья дивизия также начала отход. Штаб Уральской дивизии утром 3 декабря отошел из Роспржи в расположенный в четырех верстах Страшов ³⁹. Из Страшова Гумилёву нужно было проехать в расположение своей дивизии в Пеньки Горжковицке, где еще утром размещался штаб дивизии ⁴⁰. Дорога Гумилёва в штаб дивизии должна была пройти через Роспржу.

Дорога из Парадиза в Опочно, по которой отходили войска

На следующий день штаб казачьей дивизии и мы с ним отошли версты за четыре, так что нам были видны только фабричные трубы местечка Р. Меня послали с донесением в штаб нашей дивизии. Дорога лежала через Р., но к ней уже подходили германцы. Я все-таки сунулся, вдруг удастся проскочить. Едущие мне навстречу офицеры последних казачьих отрядов останавливали меня вопросом — вольноопределяющийся, куда? — и, узнав, с сомнением покачивали головой. За стеною крайнего дома стоял десяток спешенных казаков с винтовками наготове. «Не проедете, — сказали они, — вон уже где палят». Только я выдвинулся, как защелкали выстрелы, запрыгали пули. По главной улице двигались навстречу мне толпы германцев, в переулках слышался шум других. Я поворотил, за мной, сделав несколько залпов, последовали и казаки.

На дороге артиллерийский полковник, уже останавливавший меня, спросил: «Ну что, не проехали?» — «Никак нет, там уже неприятель». — «Вы его сами видели?» — «Так точно, сам». Он повернулся к своим ординарцам: «Пальба из всех орудий по местечку». Я поехал дальше.

Встреченный Гумилёвым артиллерийский полковник — это командир 7-го Донского казачьего артиллерийского дивизиона полковник Греков. Этот дивизион входил в состав Уральской казачьей дивизии. Из журнала боевых действий 7-го Донского дивизиона ⁴¹: «…14 батарея двигалась с главными силами, и ей было приказано занять позиции к востоку от Страшова. Позиция была укрытая, но с наблюдательного (крыша дома) видно было плохо, так как по берегу реки были заросли. Получено донесение, что по дороге от Ежова на Роспржу наступал противник, поэтому приказано эту дорогу обстреливать, но только до Магдаленки, где еще были наши части (12 1/4 дня). В 12 1/2 ч. дня приказано открыть огонь. В 2 часа дня приказано открыть огонь 4 орудиями по Роспрже, а 2 орудиями по Бялоцин. Неприятельская артиллерия, хотя и стреляла по дер. Страшев и по сделанным впереди ее окопам, но поражения не было. Около 3–4 час. дня получены донесения, что с северо-запада двигается неприятель и может отрезать от пути нашего отхода, поэтому дивизия и батарея снялись с позиции и пошли через Любень — Стобница на ночлег в Домбровку, куда квартирьером послан с дороги сотник Чекин. В Стобнице от командира пехотной бригады получено сведение, что Домбровка будет занята пехотой, поэтому на ночлег пошли в Паскржин, куда части прибыли около 10 час. вечера. Ночью около 11–12 час. приказано перейти в Скотники, куда прибыли около 3–4 час. ночи. Всего пройдено 25 верст. <…> Сотник Чекин в Скотники прибыл только 4 декабря утром, так как посланный за ним в темноте его не нашел».

Обстрел Роспржи в 2 часа дня начался сразу после встречи Гумилёва с полковником Грековым.

Однако мне все-таки надо было пробраться в штаб. Разглядывая старую карту этого уезда, случайно оказавшуюся у меня, советуясь с товарищем — с донесением всегда посылают двоих — и расспрашивая местных жителей, я кружным путем через леса и топи приближался к назначенной мне деревне. Двигаться приходилось по фронту наступающего противника, так что не было ничего удивительного в том, что при выезде из какой-то деревушки, где мы только что, не слезая с седел, напились молока, нам под прямым углом перерезал путь неприятельский разъезд. Он, очевидно, принял нас за дозорных, потому что вместо того, чтобы атаковать нас в конном строю, начал быстро спешиваться для стрельбы. Их было восемь человек, и мы, свернув за дома, стали уходить. Когда стрельба стихла, я обернулся и увидел за собой на вершине холма скачущих всадников — нас преследовали; они поняли, что нас только двое.

В это время сбоку опять послышались выстрелы, и прямо на нас карьером вылетели три казака — двое молодых, скуластых парней и один бородач. Мы столкнулись и придержали коней. «Что там у вас?» — спросил я бородача. «Пешие разведчики, с полсотни. А у вас?» — «Восемь конных». Он посмотрел на меня, я на него, и мы поняли друг друга. Несколько секунд помолчали. «Ну, поедем, что ли!» — вдруг словно нехотя сказал он, а у самого так и зажглись глаза. Скуластые парни, глядевшие на него с тревогой, довольно тряхнули головой и сразу стали заворачивать коней. Едва мы поднялись на только что оставленный нами холм, как увидели врагов, спускавшихся с противоположного холма. Мой слух обжег не то визг, не то свист, одновременно напоминающий моторный гудок и шипенье большой змеи, передо мной мелькнули спины рванувшихся казаков, и я сам бросил поводья, бешено заработал шпорами, только высшим напряжением воли вспомнив, что надо обнажить шашку. Должно быть, у нас был очень решительный вид, потому что немцы без всякого колебания пустились наутек. Гнали они отчаянно, и расстояние между нами почти не уменьшалось. Тогда бородатый казак вложил в ножны шашку, поднял винтовку, выстрелил, промахнулся, выстрелил опять, и один из немцев поднял обе руки, закачался и, как подброшенный, вылетел из седла. Через минуту мы уже неслись мимо него.

Но всему бывает конец! Немцы свернули круто влево, и навстречу нам посыпались пули. Мы наскочили на неприятельскую цепь. Однако казаки повернули не раньше, чем поймали беспорядочно носившуюся лошадь убитого немца. Они гонялись за ней, не обращая внимания на пули, словно в своей родной степи. «Батурину пригодится, — говорили они, — у него вчера убили доброго коня». Мы расстались за бугром, дружески пожав друг другу руки.

Штаб свой я нашел лишь часов через пять и не в деревне, а посреди лесной поляны на низких пнях и сваленных стволах деревьев. Он тоже отошел уже под огнем неприятеля.

Леса в окрестностях Скотников и Пилицы, где Гумилёв нашел свой штаб

Пока Гумилёв пробирался в штаб своей дивизии, отход корпуса продолжался. Из донесения штаба 2-й Гвардейской кавалерийской дивизии в штаб Уральской дивизии Стенбоку ⁴²: «В 11 ч. выяснилось движение значительных сил противника. <…> Наше сторожевое охранение отошло и сейчас дивизия заняла позицию Буйнице — Буйнички. Штаб дивизии в Пеньки Горшковицке. В случае выяснения отхода левого фланга, ввиду отхода 13 Кавалерийской дивизии, думаю задержаться недолго и отходить на Бенчковице — Цесле». В следующем донесении уже указывалось ⁴³: «1.40 дня из Пеньки Горшковицке. Ввиду явно обозначенного отхода моего левого фланга дивизия сейчас начинает отходить от Пеньки Горшковицке на Цесле — Охотник — Пржедборж. В случае возможности дивизия ночует перед рекой Пилицей, если нет, то постарается занять Пржедборж». Не удивительно, что Гумилёву долго пришлось разыскивать свой штаб. Разыскал он его, видимо, в лесу, недалеко от Пилицы.

Эпизод "3" относится к вечеру того же дня. Перешедший вначале в Паскржин штаб Уральской дивизии разыскать было также непросто. Из боевого дела Уральской казачьей дивизии за 3 декабря 1914 года ⁴⁴: «…Штаб дивизии и 7 полка с артиллерийским дивизионом к вечеру занял д. Паскржин <...> Ночью, ввиду донесений 5 полка о движении пехоты противника от Жерехова на Пиваки, дивизия с подошедшими 3 сотнями 5 полка была переведена по мосту у д. Скотники в эту деревню. С утра дер. Скотники стала обстреливаться ружейным огнем пехоты противника, подошедшей к Паскржину и двигавшейся оттуда цепями в направлении к берегу Пилицы. Штаб дивизии находится в Скотниках…». В другом приказе Стенбока четко указывается ⁴⁵: «Начальник дивизии приказал Вам лично немедленно прибыть в д. Скотники в дом ксендза».

К штабу казачьей дивизии я вернулся в полночь. Поел холодной курицы и лег спать, как вдруг засуетились, послышался приказ седлать, и мы снялись с бивака по тревоге. Была беспросветная темь. Заборы и канавы вырисовывались лишь тогда, когда лошадь натыкалась на них или проваливалась. Спросонок я даже не разбирал направления. Когда ветви больно хлестали по лицу, знал, что едем по лесу, когда у самых ног плескалась вода, знал, что переходим вброд реки. Наконец остановились у какого-то большого дома. Коней поставили во дворе, сами вошли в сени, зажгли огарки… и отшатнулись, услыша громовой голос толстого старого ксендза, вышедшего нам навстречу в одном нижнем белье и с медным подсвечником в руке. «Что это такое, — кричал он, — мне и ночью не дают покою! Я не выспался, я еще хочу спать!»

Мы пробормотали робкие извинения, но он прыгнул вперед и схватил за рукав старшего из офицеров. «Сюда, сюда, вот столовая, вот гостиная, пусть ваши солдаты принесут соломы. Юзя, Зося, подушки панам, да достаньте чистые наволочки». Когда я проснулся, было уже светло. Штаб в соседней комнате занимался делом, принимал донесения и рассылал приказания, а передо мной бушевал хозяин: «Вставайте скорее, кофе простынет, все уже давно напились!» Я умылся и сел за кофе. Ксендз сидел против меня и сурово меня допрашивал. «Вы вольноопределяющийся?» — «Доброволец». — «Чем прежде занимались?» — «Был писателем». — «Настоящим?» — «Об этом я не могу судить. Все-таки печатался в газетах и журналах, издавал книги». — «Теперь пишете какие-нибудь записки?» — «Пишу». Его брови раздвинулись, голос сделался мягким и почти просительным: «Так уж, пожалуйста, напишите обо мне, как я здесь живу, как вы со мной познакомились». Я искренно обещал ему это. «Да нет, вы забудете. Юзя, Зося, карандаш и бумагу!» И он записал мне название уезда и деревни, свое имя и фамилию.

Но разве что-нибудь держится за обшлагом рукава, куда кавалеристы обыкновенно прячут разные записки, деловые, любовные и просто так? Через три дня я уже потерял все, и эту в том числе. И вот теперь я лишен возможности отблагодарить достопочтенного патера (не знаю его фамилии) из деревни (забыл ее название) не за подушку в чистой наволочке, не за кофе с вкусными пышками, но за его глубокую ласковость под суровыми манерами и за то, что он так ярко напомнил мне тех удивительных стариков-отшельников, которые так же ссорятся и дружатся с ночными путниками в давно забытых, но некогда мною любимых романах Вальтера Скотта.

Река Пилица напротив Скотников. Дом ксендза в Скотниках.

Скотники — это та деревня, название которой забыл автор. Скотники расположены за рекой Пилицей. К сожалению, несмотря на предпринятые попытки, не удалось восстановить имени ксендза. Но думаю, это будет несложно проделать, если попасть в Польшу, в эти места… Еще в этом фрагменте «Записок» важно отметить прямое свидетельство Гумилёва о том, что он вел военный дневник: — «Теперь пишете какие-нибудь записки?» — «Пишу». Это, безусловно, подтверждает, что Гумилёв делал как краткие выписки, по ходу дела, так и, когда позволяли обстоятельства, переносил их в некую тетрадь. В данном случае, ввиду сложившихся обстоятельств (непрерывные бои и разведка), он не успел переписать ни названия деревни, которое нам удалось восстановить, ни имени ксендза, которое, я надеюсь, будет вскоре восстановлено…

С 4 декабря начался организованный отход кавалерийских полков корпуса с целью выравнивания линии фронта. Штаб 4 Армии отошел на восток от Пилицы в Конск ⁴⁶. В приказе №19 от 4.12.1914 сказано ⁴⁷: «12 ч. дня. Противник наступает четырьмя колоннами, каждая силою до дивизии, Вверенному мне корпусу наблюдать и вести разведку к западу от Пилицы и оборонять реку. <…> 2-й Гв. кавалерийской дивизии от Скотников искл. до Целинтишки. <…> Разграничительная линия кирасир и 2-й Гв. кавалерийской дивизии — Строшов — Стобница — Скотники — Млынек (на Чарне)…» Гумилёв вернулся в расположение дивизии, в свой полк. Из донесений Стенбоку из штаба дивизии 4 ноября ⁴⁸: «Штаб дивизии ночует в Пржедборже. В Боровы Горы ночуют два эскадрона Улан. Охранение выставлено Калинки — Охотник — Стржельце. Кросно занят в 9 вечера пехотой противника. <…> Начальник дивизии предполагает задержать отступление у Пржедборжа <…> В 10 утра арьергарды прошли Пржедборж. <…> Под напором противника буду переходить на другую сторону реки, взрывая переправы <…> Полкам приказано переходить на правый берег. Штаб дивизии переходит в Пшенанки…» В этот день Уланский полк помогал Гусарскому полку ⁴⁹: «Ввиду обозначившегося отхода нашего правого фланга и опасности быть отрезанными от переправы у г. Пржедборжа, нам на помощь был прислан Уланский полк. Задержав насколько возможно противника, был получен приказ отходить за Пилицу. Во время переправы обстреливался мост. Выполнив задачу прикрытия отхода 3-го Кавалерийского корпуса, дивизия отошла в р-н д. Фальков, где стала на ночлег». С этого момента начался планомерный отход всех войск за речку Пилица, начиная от Пржедборжа и устья речки Тарас. Уланский полк ночевал в Олешевнице.

Пржедборж, старая фотография

С 5 по 7 декабря отход на новые позиции вдоль Пилицы, точнее, восточнее Пилицы, на северо-восток, «спрямляя» ее излучину, продолжался. Через Маленец ⁵⁰ и Соколов, как сказано в журнале боевых действий ⁵¹, «дивизия 7 декабря собралась в д. Соколов. Переход 20 верст через Янков — Пржемусова Воля — Горжалков — Опочно — Либишев. Присоединилась к кавалерийскому корпусу Гилленшмидта в кол. Крушевец в 6 ч. вечера. <…> Уланский полк ночевал в Беловица, встали только в 1 ч. ночи, так как все занято разными частями…». 7 декабря противником было занято крупное село Иновлодзь ⁵², расположенное на реке Пилица, ниже по течению, северо-восточнее тех мест, откуда началось отступление. События, описываемые в главе VI, относятся к 8 — 10 декабря 1914 года. Прибывший вечером 7 декабря в Крушевец Уланский полк был утром направлен на позиции, расположенные южнее Пилицы. В приказе по кавалерийскому корпусу №314 от 7 декабря 1914 года сказано ⁵³: «Сегодня в 12 ч. дня приказано перейти в общее наступление. Конному корпусу оказывать содействие. Атака на фронте Сыски — Видеранов — Ольшовец и далее на Замончков. Для этого <…> отрядам под командованием Скоропадского наступать в направлении на Слуюцице — Тварда для содействия частям 52 и 45 пехотных дивизий. 2-й Гвардейской кавалерийской дивизии по ее прибытии будет сразу направлена за колонной Скоропадского. Штаб в Краснице». В приказе № 22 сказано ⁵⁴: «7.12. 11 ч. дня. Наша пехота успешно продвигается вперед, овладев линией Камень Вельке — Антонинов — Людвинов — Ольшовец, взяв 200 пленных и 2 пулемета. Противник по линии Иновлодзь — р. Соломянка — Мазарня — Братков — Поток. Приказываю: <...> 2-й Гв. кав. дивизии — к 9 ч. утра <8 декабря> подойти головой колонны к колонии Крушевец. Командирам прибыть в д. Подлесье. Сбор донесений в Краснице около костела».

Эти наступление пехоты в районе села Тварда 8 декабря описано в разделах «1–2» главы VI «Записок кавалериста».

Фронт был выровнен. Кое-где пехота отбивала противника, вообразившего, что он наступает по собственной инициативе, кавалерия занималась усиленной разведкой. Нашему разъезду было поручено наблюдать за одним из таких боев и сообщать об его развитии и случайностях в штаб. Мы нагнали пехоту в лесу. Маленькие серые солдатики со своими огромными сумками шли вразброд, теряясь на фоне кустарника и сосновых стволов. Одни на ходу закусывали, другие курили, молодой прапорщик весело помахивал тростью. Это был испытанный, славный полк, который в бой шел, как на обычную полевую работу; и чувствовалось, что в нужную минуту все окажутся на своих местах без путаницы, без суматохи и каждый отлично знает, где он должен быть и что делать.

Батальонный командир верхом на лохматой казачьей лошадке поздоровался с нашим офицером и попросил его узнать, есть ли перед деревней, на которую он наступал, неприятельские окопы. Мы были очень рады помочь пехоте, и сейчас же был выслан унтер-офицерский разъезд, который повел я. Местность была удивительно удобная для кавалерии, холмы, из-за которых можно было неожиданно показаться, и овраги, по которым легко было уходить.

Едва я поднялся на первый пригорок, щелкнул выстрел — это был только неприятельский секрет. Я взял вправо и проехал дальше. В бинокль было видно все поле до деревни, оно было пусто. Я послал одного человека с донесением, а сам с остальными тремя соблазнился пугнуть обстрелявший нас секрет. Для того чтобы точнее узнать, где он залег, я снова высунулся из кустов, услышал еще выстрел и тогда, наметив небольшой пригорок, помчался прямо на него, стараясь оставаться невидимым со стороны деревни. Мы доскакали до пригорка — никого. Неужели я ошибся? Нет, вот один из моих людей, спешившись, подобрал новенькую австрийскую винтовку, другой заметил свеженарубленные ветви, на которых только что лежал австрийский секрет. Мы поднялись на холм и увидели троих бегущих во всю прыть людей. Видимо, их смертельно перепугала наша неожиданная конная атака, потому что они не стреляли и даже не оборачивались. Преследовать их было невозможно, нас обстреляли бы из деревни, кроме того, наша пехота уже вышла из лесу и нам нельзя было торчать перед ее фронтом. Мы вернулись к разъезду и, рассевшись на крыше и развесистых вязах старой мельницы, стали наблюдать за боем.

Дивное зрелище — наступление нашей пехоты. Казалось, серое поле ожило, начало морщиться, выбрасывая из своих недр вооруженных людей на обреченную деревню. Куда ни обращался взгляд, он везде видел серые фигуры, бегущие, ползущие, лежащие. Сосчитать их было невозможно. Не верилось, что это были отдельные люди, скорее это был цельный организм, существо бесконечно сильнее и страшнее динотериумов и плезиозавров. И для этого существа возрождался величественный ужас космических переворотов и катастроф. Как гул землетрясений, грохотали орудийные залпы и несмолкаемый треск винтовок, как болиды, летали гранаты и рвалась шрапнель. Действительно, по слову поэта, нас призвали всеблагие, как собеседников на пир, и мы были зрителями их высоких зрелищ. И я, и изящный поручик с браслетом на руках, и вежливый унтер, и рябой запасной, бывший дворник, мы оказались свидетелями сцены, больше всего напоминавшей третичный период земли. Я думал, что только в романах Уэллса бывают такие парадоксы.

Но мы не оказались на высоте положения и совсем не были похожи на олимпийцев. Когда бой разгорался, мы тревожились за фланг нашей пехоты, громко радовались ее ловким маневрам, в минуту затишья выпрашивали друг у друга папиросы, делились хлебом и салом, разыскивали сена для лошадей. Впрочем, может быть, такое поведение было единственным достойным при данных обстоятельствах.

Мы въехали в деревню, когда на другом конце ее еще кипел бой. Наша пехота двигалась от халупы до халупы все время стреляя, иногда идя в штыки. Стреляли и австрийцы, но от штыкового боя уклонялись, спасаясь под защиту пулеметов. Мы вошли в крайнюю халупу, где собирались раненые. Их было человек десять. Они были заняты работой. Раненные в руку притаскивали жерди, доски и веревки, раненные в ногу быстро устраивали из всего этого носилки для своего товарища с насквозь простреленной грудью. Хмурый австриец, с горлом, проткнутым штыком, сидел в углу, кашлял и беспрерывно курил цигарки, которые ему вертели наши солдаты. Когда носилки были готовы, он встал, уцепился за одну из ручек и знаками — говорить он не мог — показал, что хочет помогать их нести. С ним не стали спорить и только скрутили ему сразу две цигарки. Мы возвращались обратно немного разочарованные. Наша надежда в конном строю преследовать бегущего неприятеля не оправдывалась. Австрийцы засели в окопах за деревней, и бой на этом прикончился.

При описании боя его «высокое зрелище» напомнило Гумилёву строки из стихотворения Ф. Тютчева «Цицерон»:

Блажен, кто посетил сей мир
В его минуты роковые!
Его призвали всеблагие
Как собеседника на пир.
Он их высоких зрелищ зритель,
Он в их совет допущен был -
И заживо, как небожитель,
Из чаши их бессмертье пил!

Заключительный раздел 3 главы VI относится к 9 — 10 декабря. Из журнала боевых действий ⁵⁵: «9.12.1914. Ввиду успешных боев в ночь с 7 на 8 декабря и дневного боя 8 декабря — на 9 декабря: частям XIV корпуса с конницей генерала Гилленшмидта было приказано прикрывать с запада 45 пехотную дивизию и приданную Уральскую казачью дивизию. Остальным войскам переправиться на левый берег Пилицы для удара в тыл неприятеля, действуя против левого фланга 5 Армии. С рассвета у пос. Иновлодзь должна начать переправу 18 пехотная дивизия, 2-я стрелковая бригада — вслед за 18 дивизией…» В эти дни командованием готовилось большое наступление. Из приказа по конному корпусу от 9 декабря 1914 года ⁵⁶: «Вверенному мне корпусу приказано завтра, 10 декабря, настойчиво продолжать форсировать реку Пилицу на участке Гапинин — Спала с целью дальнейшего наступления на Ржечица в тыл неприятеля, действующего против левого флага 5 Армии: а) по требованию Командующего армией генералу Гилленшмидту с двумя дивизиями Гвардейской конницы переправиться на левый берег Пилицы, там, где окажется возможным, и ударить в тыл неприятеля. В районе Иновлодзь — 2-я бригада 18 пехотной дивизии…». Бой у реки напротив Иновлодзи 9 — 10 декабря Гумилёв описывает в заключительном разделе "3" главы VI.

Эти дни нам много пришлось работать вместе с пехотой, и мы вполне оценили ее непоколебимую стойкость и способность к бешеному порыву. В продолжение двух дней я был свидетелем боя. ………. Маленький отряд кавалерии, посланный для связи с пехотой, остановился в доме лесника, в двух верстах от места боя, а бой кипел по обе стороны реки. К ней приходилось спускаться с совершенно открытого отлогого бугра, и немецкая артиллерия была так богата снарядами, что обстреливала каждого одиночного всадника. Ночью было не лучше. Деревня пылала, и от зарева было светло, как в самые ясные, лунные ночи, когда так четко рисуются силуэты. Проскакав этот опасный бугор, мы сразу попадали в сферу ружейного огня, а для всадника, представляющего собой отличную цель, это очень неудобно. Приходилось жаться за халупами, которые уже начинали загораться.

Пехота переправилась через реку на понтонах, в другом месте то же делали немцы. Две наши роты были окружены на той стороне, они штыками пробились к воде и вплавь присоединились к своему полку. Немцы взгромоздили на костел пулеметы, которые приносили нам много вреда. Небольшая партия наших разведчиков по крышам и сквозь окна домов подобралась к костелу, ворвалась в него, скинула вниз пулеметы и продержалась до прихода подкрепления. В центре кипел непрерывный штыковой бой, и немецкая артиллерия засыпала снарядами и наших и своих. На окраинах, где не было такой суматохи, происходили сцены прямо чудесного геройства. Немцы отбили два наших пулемета и торжественно повезли их к себе. Один наш унтер-офицер, пулеметчик, схватил две ручные бомбы и бросился им наперерез. Подбежал шагов на двадцать и крикнул: «Везите пулеметы обратно, или убью и вас и себя». Несколько немцев вскинули к плечу винтовки. Тогда он бросил бомбу, которая убила троих и поранила его самого. С окровавленным лицом он подскочил к врагам вплотную и, потрясая оставшейся бомбой, повторил свой приказ. На этот раз немцы послушались и повезли пулеметы в нашу сторону. А он шел за ними, выкрикивая бессвязные ругательства и колотя немцев бомбой по спинам. Я встретил это странное шествие уже в пределах нашего расположения. Герой не позволял никому прикоснуться ни к пулеметам, ни к пленным, он вел их к своему командиру. Как в бреду, не глядя ни на кого, рассказывал он о своем подвиге: «Вижу, пулеметы тащат. Ну, думаю, сам пропаду, пулеметы верну. Одну бомбу бросил, другая вот. Пригодится. Жалко же пулеметы, — и сейчас же опять принимался кричать на смертельно бледных немцев: — Ну, ну, иди, не задерживайся!»

Про пулеметы на костеле сказано в журнале боевых действий 2-й батарее Конной артиллерии ⁵⁷: «10.12. В 7 утра. Встали на позиции и поддерживали пехоту, наступавшую на Иновлодзь. В 3 часа дня пришло приказание 3 взводу открыть огонь по костелу Иновлодзи, так как предполагалось, что там были пулеметы». Так что не только «немецкая артиллерия засыпала снарядами и наших и своих». В других донесениях говорится ⁵⁸: «10.12. Наступление XIV корпуса: у Мысаковице переправилась вся 1 бригада 18 дивизии и два эскадрона кирасир. <…> Переправа у Иновлодзи также занята и 2 бригада 18 дивизии переправляется на понтонах и по пешему мостику. Есть указание на необходимость согласования действий конницы Гилленшмидта и XIV корпуса с 5 Армией…»

В Иновлодзи установлена мемориальная доска, посвященная всем погибшим в боях у этого местечка в декабре 1914 года. Думаю, вряд ли найдется на территории нашей страны много мемориальных досок, посвященных погибшим в 1-й Мировой войне. А на этой доске упоминаются все войска, в том числе кавалерия и Российский XIV корпус.

Мемориальная доска на воинском кладбище в Иновлодзи, посвященная всем погибшим в боях в декабре 1914 года

На следующий день Уланский полк был сменен Гусарским полком. Из журнала боевых действий Гусарского полка ⁵⁹: «Для смены Уланского ЕВ полка, находившегося в сторожевом охранении, полк выступил в 7 утра и занял опушку леса против п. Иновлодзь, сменив улан в охранении. В 11 вечера подошли части 18 пехотной дивизии, которая нас сменила, и полк возвратился на бивак в Крушевец». Запланированное наступление и форсирование реки Пилицы не удалось. Все ограничилось тяжелым, продолжавшимся два дня боем, эпицентр которого пришелся на местечко Иновлодзь, раскинувшееся по обоим берегам реки. 11 декабря поставленные перед корпусом задачи были изменены. Из боевого дела 2-й батареи, действовавшей совместно с 2-й Гв. кав. дивизией ⁶⁰: «11.12.1914. Приказано, что корпус из Радома расформировывается и формируется Гвардейский кавалерийский корпус под командованием Гилленшмидта в составе 1 и 2 Гвардейских кавалерийских дивизий. Корпусом освободить Домбу и перейти в район Држевица». 12 декабря вся дивизия перешла в район Држевицы.

Описанием боя у Иновлодзи завершается вторая часть «Записок кавалериста». После неудавшегося наступления на этом участке фронта установилось затишье. Конному корпусу было приказано не давать противнику переплавляться на правый берег Пилицы. Уланы периодически заступали в сторожевое охранение на участке от Иновлодзи до Козловца, при этом их застава размещалась в Вырувке ⁶¹. На отдых полк отходил в район штаба корпуса в Држевице. 17 декабря в Држевицу пришел приказ ⁶²: «Его Императорским Величеством приказываю объявить всем частям благодарность за операцию под городом Петроковом». 19 декабря в Држевице было торжественное построение ⁶³: «По случаю прибытия в 11 ч. утра Великого князя Николая Михайловича приказываю: <…> 2 Гвардейской кавалерийской дивизии в 10 ч. 45 м. утра сегодня 19-го быть построенной в конном строю вдоль шоссе Држевица — Одживоль, к костелу у Држевицы». Как сказано в донесении, «Великий князь объезжал войска и благодарил за службу от имени Государя Императора».

Држевица, современная ж/д станция и руины костела и замка

Видимо, сразу после этого посещения высокого гостя, в неделю отдыха с 20 по 26 декабря, Гумилёв успел совершить короткую поездку в Петроград. Пробыл он там всего три дня. Посетил «Бродячую собаку», познакомился там с английским журналистом К.Бехгофером, описавшим эту встречу в одном из «Писем из России», напечатанном в газете «The New Age» 13 (28) января 1915 года ⁶⁴: "Затем вошел молодой доброволец — поэт, недавно приехавший с войны. Вскоре он прочитал стихотворение, написанное на поле боя. Оно было совсем неплохим. «Я чувствую, я не могу умереть», — такова была основная мысль, — «Я чувствую, сердце моей страны бьется в моей груди. Я ее олицетворение, и я не могу умереть». Я побеседовал с ним потом. «Вы думаете, все это вселяет ужас?» — сказал он. — «Нет, война — это радость». «Более жутко, чем Петроград», — сказал я — «ничего быть не может». «Тогда вы должны поехать со мной, завтра вечером». В тот раз, в «Бродячей собаке», Гумилёв прочитал «Наступление». Об этом его приезде сохранилось несколько откликов в переписке. 31 декабря А. А. Кондратьев написал Б.Садовскому ⁶⁵: «В Петербурге побывал Гумилёв. Его видели (Тэффи рассказала мне) на вернисаже в рубашке, порванной австрийским штыком и запачканной кровью (нарочно не зашитой и не вымытой). (Явно из области „мифотворчества“ — вспомните „Гимн“ Кондратьева! ⁶⁶) Чествовали в Собаке». 4 января 1915 года В. Белкин писал Г.Чулкову ⁶⁷: «Гумилёв Н. С. приезжал на три дня в отпуск сюда, но мне не удалось с ним повидаться. Он получил Георгиевский Крест за 3 очень опасных разведки. Поступил он в уланы простым рядовым. Был у нас на днях Лозинский М. Л. и прочел два стихотворения Гумилёвских очень хороших о войне. В одном из них есть, помню, прекрасные строки „О как белы крылья победы“. К сожалению, я не могу Вам написать их, т.к. не помню наизусть, слышал только 1 раз и не мог конечно запомнить…» К этому его приезду относится снимок с Городецким — Гумилёв, уже заработавший «Георгиевский крест», но еще не получивший его, снят в форме, но еще без креста. Зачитывание приказа о награждении и вручение наград в полку состоялось накануне Рождества 24 декабря.

Именно в этот день Гумилёв выехал вместе с Ахматовой из Петрограда в Вильно. Запись об этом в ее Записных книжках ⁶⁸: «На Рождество 1914 года провожала Ник<олая> Ст<епановича> на фронт до Вильно. Там ночевали в гостинице, а утром увидела в окне, как молящиеся на коленях двигались к церкви ⁶⁹, где икона [Ченстоховской] Остробрамской Божьей Матери». Интересный рассказ об этом же эпизоде сохранил в своих воспоминаниях о встречах с Ахматовой литовский поэт Томас Венцлова ⁷⁰: «Речь часто заходила о Литве. Собственно, наше знакомство и началось с того, что Анна Андреевна сказала: „Вы второй литовец в моей жизни“. Первым литовцем был Владимир Казимирович Шилейко, фамилия его происходит от слова „шилас“, что означает „бор“ (в русском переводе это был бы Боровой или что-то в этом роде). <…>. Сказала, что была в Вильнюсе, когда провожала Гумилёва на фронт и что молилась тогда у вильнюсской святыни Остра Брама (по-литовски она называется Аушрос Вартай)…» В недавнем выпуске радиопередачи «Непрошедшее время» радиостанции «Эхо Москвы» ⁷¹ Томас Венцлова дополнил этот рассказ: «Она была в Вильнюсе в 1915 году, провожая своего мужа Гумилёва на фронт. Как сама сказала, их удивило скопление народа у Остры Брамы, это такие Вильнюсские Святые ворота, католическая святыня, но там поклоняются Мадонне не только католики, но и православные, и униаты, и по некоторым слухам, даже другие религиозные общины Вильнюса, т.е. довольно специально к этой святыне относились, и вполне положительно, вильнюсские евреи и так далее… Так вот, там она увидела эту толпу и говорит: „И я помолилась, чтобы Гумилёва не тронула пуля“. И действительно, на фронте его пуля не тронула. Но потом все-таки тронула. Но она просила Богоматерь только о том, чтобы это не случилось на войне. Это случилось уже, как известно, когда его расстреляли большевики в 1921 году в августе. Вот это она мне рассказала. То, что она была в Вильнюсе с Гумилёвым и что она видела эту святыню, это есть в ее дневниках. Но вот факт, что она там и сама помолилась, этот факт был известен только мне…»

Ворота Аушрос с чудотворным образом Остробрамской Божьей Матери

Из Вильно Ахматова уехала на несколько дней к матери в Киев, а Гумилёв — к себе в полк. Боевая обстановка за время его отсутствия не изменилась, 26 декабря уланы опять заступили в сторожевое охранение и простояли на позициях до 30 декабря. В конце года появились первые после начала войны публикации Гумилёва в «Аполлоне» №10 — «Наступление», в «Отечестве» №4 — «Война», в «Новой жизни», в приложении к «Ниве».

Сразу после Нового Года Гумилёв написал М. Лозинскому «исповедальное» письмо ⁷², заметно отличающееся по тональности от предыдущих писем Лозинскому и Ахматовой. Чувствуется «переоценка ценностей», наступившая сразу же после возвращения из Петрограда, тыловых встреч с друзьями.

«2 января 1915.

Дорогой Михаил Леонидович,

по приезде в полк я получил твое письмо; сказать по правде, у меня сжалось сердце.

Вот и ты, человек, которому не хватает лишь loisir’а (loisir — досуг, франц.), видишь и ценишь во мне лишь добровольца, ждешь от меня мудрых, солдатских слов. Я буду говорить откровенно: в жизни пока у меня три заслуги — мои стихи, мои путешествия и эта война. Из них последнюю, которую я ценю меньше всего, с досадной настойчивостью муссирует все, что есть лучшего в Петербурге. Я не говорю о стихах, они не очень хорошие, и меня хвалят за них больше, чем я заслуживаю, мне досадно за Африку. Когда полтора года тому назад я вернулся из страны Галла, никто не имел терпенья выслушать мои впечатленья и приключенья до конца. А ведь, правда, все то, что я выдумал один и для себя одного, ржанье зебр ночью, переправы через крокодильи реки, ссоры и примирения с медведеобразными вождями посреди пустыни, величавый святой, никогда не видевший белых в своем африканском Ватикане — все это гораздо значительнее тех работ по ассенизации Европы, которыми сейчас заняты миллионы рядовых обывателей, и я в том числе. И мэтр Шилейко тоже позабыл о моей «благоухающей легенде». Какие труды я вершу, какие ношу вериги? Право, эти стихи он написал сам про себя и хранит их до времени, когда будет опубликов<ан> последний манифест, призывающий его одного.

Прости мне мою воркотню; сейчас у нас недельный отдых, и так как не предстоит никаких lendemains epiques (эпических завтра — франц.), то я естественно хандрю. Меня поддерживает только надежда, что приближается лучший день моей жизни, день, когда гвардейская кавалерия одновременно с лучшими полками Англии и Франции вступит в Берлин. Наверно, всем выдадут парадную форму, и весь огромный город будет как оживший альбом литографий. Представляешь ли ты себе во всю ширину Фридрихштрассе цепи взявшихся под руку гусар, кирасир, сипаев, сенегальцев, канадцев, казаков, их разноцветные мундиры с орденами всего мира, их счастливые лица, белые, черные, желтые, коричневые.

…Хорошо с египетским сержантом
По Тиргартену пройти,
Золотой Георгий с бантом
Будет биться на моей груди…

Никакому Гофману не придет в голову все, что разыграется тогда в кабачках, кофейнях и закоулках его «доброго города Берлина».

В полку меня ждал присланный мне мой собственный Георгий. Номер его 134060. Целуя от моего имени ручки Татьяны Борисовны, напомни, что мне обещан номер со статьею о Панаеве. А Филипку просто поцелуй.

Жму твою руку

искренне твой Н. Г у м и л ё в.»

Автограф письма Гумилёва Лозинскому из Држевицы, 2.01.1915.

Из архива Лозинского.

Автограф письма — в архиве Лозинского. Письмо с датой, 2 января 1915, написано, как и предыдущее, на «секретке». На лицевой стороне указан адрес: Петроград, ЕВ Михаилу Леонидовичу Лозинскому. Редакция «Аполлона». Разъезжая, 8. Марок нет. Справа стоит овальный штамп «Доплатить ____коп. Петроград», зачеркнутый синим карандашом. Внизу слева: Из Действующей Армии. На обороте два почтовых штемпеля (получателя): 1 — С.Петербург. 8.1.15 — 7. Гор. почта; 2 — Петроград 8.1.15 10 13 <контора> 31.

До 12 января Уланский полк оставался на одном и том же участке, периодически занимая деревни Студзянна, Анелин, Брудзевице, г. дв. Замечек и др. 12 января дивизия была отправлена на отдых в район Шидловца и железнодорожной станции Пржисуха. Уланский полк был размещен в Кржечинчине и оставался там до начала февраля.

Железнодорожная станция Пржисуха

В конце января Гумилёв еще раз посетил Петроград. На этот раз — с Георгиевским крестом и в чине унтер-офицера, который ему присвоили 15 января за отличия в делах против германцев. Афиша «Бродячей собаки» гласила: «27 января 1915 года. Вечер поэтов при участии Николая Гумилёва (стихотворения о войне и др.). Участвуют Анна Ахматова, С.Городецкий, М.Кузмин, Г.Иванов, О.Мандельштам, П.Потемкин, Тэффи» ⁷³. Об этом вечере написали газеты. Известный публицист и сатирик Измайлов писал в «Биржевых ведомостях»: «…На днях в „Бродячей собаке“ был „Вечер поэтов“. Кроме Тэффи из „заслуженных“ не было никого. Была молодежь во главе с талантливым Н.Гумилёвым… Гумилёва здесь любят. Он был на войне, и война навеяла на него прекрасные звуки. В солдатской рубашке с крестиком, молодой, безусый, он имел тут наибольший успех…» Более подробный рассказ в заметке «Вечер поэтов в „Бродячей собаке“» в газете «Петербургский курьер», подписанной Ю.В-н ⁷⁴: «Вечер поэтов 27 января был своего рода „большим днем“ в „Бродячей собаке“. Публики собралось столько, сколько может вместить этот подвал, и даже немного больше. Чтение стихов, начавшееся, к сожалению, слишком поздно, доставило слушателям большое удовольствие. Интерес сосредоточился, главным образом, на Н. Гумилёве. Талантливый молодой поэт, как известно, пошел на войну добровольцем, участвовал в сражениях, награжден Георгием и приехал в Петроград на короткое время. Переживания поэта-солдата, интеллигента с тонкой психикой и широким кругозором, запечатленные в красивых, ярких стихах, волнуют и очаровывают. Бледной, надуманной и ненужной представляется вся „военная поэзия“ современных поэтов, в своем кабинете воспевающих войну, — рядом с этими стихами, написанными в окопах, пережитыми непосредственно, созревшими под свистом пуль. И когда поэт-солдат в прекрасных стихах изумляется „поистине прекрасному и светлому“ явлению войны и спрашивает: „как могли мы жить до сих пор без этих ярких переживаний“, или когда он рассказывает, как переплетаются в его сознании прошлое с настоящим, гром орудий с музыкой Энери, жужжание пуль с танцами Карсавиной — это волнует, веришь этому и приближаешься к пониманию небывалого и непонятного <…> После стихов танцевали, пели, оживленно разговаривали. Присутствовавшему на вечере офицеру с четырьмя Георгиями на груди устроили дружную и бурную овацию». Это было последнее посещение Гумилёвым столь любимого им подвала «Бродячей собаки». Пару слов о судьбе «Бродячей собаке», которая в то время доживала свои последние дни — 3 марта 1915 года, когда Гумилёв был еще на фронте, она была закрыта распоряжением градоначальника за незаконную торговлю вином. Недавно автор строк побывал в «восстановленной» «Бродячей собаке», которую, естественно, выдают — за подлинную. Еще в начале 90-х годов прошлого века можно было спуститься, пройдя с площади Искусств две арки и два питерских двора-колодца, в левый угловой подвал «Бродячей собаки», замусоренный, превращенный в свалку, но — по которому еще «бродили тени», кое-где даже угадывались остатки росписей. Сейчас же — все «прилично». Оборудованный с Итальянской улицы удобный вход, как бы со старинной вывеской. Обычное, каких сотни в современном Питере кафе, правда, с «мемориальным уклоном» — в одном из залов выставлены портреты тогдашних посетителей в как бы восстановленном помещении подвала старой «Бродячей собаки». А подлинные дворы и вход в подвал переоборудованы в шикарный подземный гараж с бдительными охранниками…

Нынешняя «Бродячая собака» и то, во что превратились два проходных двора «Бродячей собаки». Внизу — уничтоженный подлинный вход в подвал.

28 января Гумилёв читал свои стихи в романо-германском кружке. Из письма Ю. А. Никольского к Л. Я. Гуревич от 28 января 1915 года ⁷⁵: «Вечером я был у поэтов, т.е. в Романо-германском кружке. Был Гумилёв и война с ним что-то хорошее сделала. Он читал свои стихи не в нос, а просто, и в них самих были отражающие истину моменты — недаром Георгий на его куртке. Это было серьезно — весь он, и благоговейно. Мне кажется, что это очень много». Об этом же — в письме Б. М. Эйхенбаума к Л. Я. Гуревичу от 29 января 1915 года ⁷⁶: «Вчера мы остались очень довольны Гумилёвым, — ему война дала хорошие стихи…»

30 декабря Гумилёв побывал у С.Городецкого — из письма Г. И. Чулкова к Н. Г. Чулковой от 31 января 1915 года ⁷⁷: «Вчера у Городецкого я видел Гумилёва. <…> Гумилёв мне говорил, что у Ахматовой доктора нашли болезнь сердца, и у нее горлом идет кровь». Посетил он с Ахматовой и М.Лозинского. Там, в присутствии В.Шилейко, Н.Недоброво, В.Чудовского, Ахматова впервые прочитала поэму «У самого моря». В начале февраля имя Гумилёва появилось среди списка специальных военных корреспондентов газеты «Биржевые ведомости». 1 февраля в этой газете было опубликовано стихотворение «Священные плывут и тают ночи», со строками — «И ведаю, что обо мне, далеком, // Звенит Ахматовой сиренный стих…» А 3 февраля началась публикация «Записок кавалериста». Помимо этого стихи Гумилёва стали появляться в «Вершинах», в «Новом журнале для всех», в «Новой жизни».

Однако, в начале февраля Уланский полк готовился к переброске на новый фронт, надо было возвращаться. Судя по началу главы VII «Записок кавалериста», Гумилёв успел вернуться в свой полк как раз к началу погрузки в эшелон в Пржисухе или Ивангороде для переброски на новый фронт. С 7 по 9 февраля Лейб-Гвардии Уланский полк был перевезен через Холм, Брест, Лиду, Вильно, — в Олиту (Алитус в Литве). Описанию боев на этом участке фронта в феврале — марте 1915 года посвящены главы VII — XI «Записок кавалериста». Об этом — в следующем выпуске.

Литература

Гумилёв-1991–1…3 Гумилёв Николай. Сочинения в трех томах, тт.1–3. М., Художественная литература, 1991.

ЗК Ахматовой Записные книжки Анны Ахматовой (1958 — 1966). «Giulio Einaudi editore», Москва — Torino, 1996.

Лукницкая-1990 Лукницкая В. К. Николай Гумилёв. Жизнь поэта по материалам домашнего архива семьи Лукницких. Ленинград, Лениздат, 1990.

Неакадемические комментарии-1…4 Степанов Е. Е. Неакадемические комментарии 1–4 в журнале: Toronto Slavic Quarterly, №№17, 18, 20, 22.

ПСС-I…VIII Гумилёв Н. С. Полное собрание сочинений. М., Воскресенье, тт.I-VIII, 1998–2007.

РГВИА Российский Государственный военно-исторический архив.

РГАЛИ Российский Государственный архив литературы и искусства. рукописей.

Хроника-1991 Степанов Е. Е. Николай Гумилёв. Хроника / В кн.: Николай Гумилёв. Сочинения в трех томах, т. 3. М., Художественная литература, 1991.

Черных-2008 В.Черных. Летопись жизни и творчества Анны Ахматовой. Москва, «ИНДРИК», 2008.

Примечания:

¹ ПСС-VIII, №139.

² РГВИА, ф.3552, оп.1, д.29; ф.4000, оп.1, д.1287.

³ РГВИА, ф.4000, оп.1, д.1287.

⁴ Там же.

⁵ РГВИА, ф.3509, оп.1, д.939.

⁶ РГВИА, ф.3509, оп.1, д.0924, с.495.

⁷ Основным источником фотографий послужил сайт http://maps.google.ru/ , а также многочисленные сайты польских воеводств. Автор выражает искреннюю благодарность всем незнакомым авторам использованных фотографий, заранее извиняясь за возникшие трудности обратиться к ним лично, чтобы получить соответствующие разрешения!

⁸ РГВИА, ф.3509, оп.1, д.1178; ф.4000, оп.1, д.1069.

⁹ РГВИА, ф.3552, оп.1, д.29; ф.4000, оп.1, д.1287.

¹⁰ РГВИА, ф.3509, оп.1, д.924, с.513.

¹¹ РГВИА, ф.2019, оп.1, д.9.

¹² РГВИА, ф.3509, оп.1, д.924.

¹³ РГВИА, ф.3509, оп.1, д.1178.

¹⁴ РГВИА, ф.3591, оп.1, д.117.

¹⁵ РГВИА, ф.3549, оп.1, д.236.

¹⁶ Там же.

¹⁷ РГВИА, ф.1343, оп.2, д.473, с.139–146.

¹⁸ РГВИА, ф.3549, оп.1, д.236.

¹⁹ РГВИА, ф.3509, оп.1, д.924.

²⁰ Письмо это не вошло в «полное собрание писем» в ПСС-VIII, но написано оно в Польше, о чем говорит его содержание и вставленные в письмо исправления стихотворения «Война». «Первоначальный» его вариант был опубликован в газете «Отечестве» 23 ноября, следовательно, получено письмо было уже после этой даты. «Исправленный» вариант был впервые напечатан в «Аполлоне» №1 с редакционной сноской: «Стихотворение это печатается дополненным и в новой редакции». Отправлено письмо явно до первого посещения Петрограда в конце 1914 года. После «сравнительно тихой недели» началось непрерывное отступление русских войск, и вряд ли после этого у Гумилёва сохранился тот оптимизм, которым пропитано письмо. Изменение его настроения и отношения к войне видно из письма Лозинскому, посланному 2 января 1915 года. Хранилось это письмо Ахматовой (или список с него) в архиве П.Лукницкого, и впервые было опубликовано в книге Лукницкая-1990, сс.172–174. Кстати, несколько слов о судьбе несохранившихся писем Гумилёва, следы которых были только что обнаружены автором публикации. В основном, все известные письма Гумилёва сохранились случайно. Обширнейшая многолетняя переписка с Ахматовой несколько раз подвергалась «сожжению», уцелели лишь разрозненные письма периода «замужества» — Анна Андреевна никогда не отличалась склонностью их сохранять, и, безусловно, помимо полутора десятков уцелевших писем 1912 — 1917 годов были десятки — исчезнувших, посланных как из африканских путешествий, так и с фронта (не говоря уж о сотнях сожженных писем периода «сватовства»). Относительно полно сохранили все свои письма поэта лишь три адресата — В. Брюсов и М. Лозинский и Л.Рейснер. Но, пожалуй, особенно огорчает утрата его переписки с ближайшими родственниками, с матерью. А ведь как стало только что известно, письма эти сохранялись еще до войны (а может быть, и позже) — в Бежецке. Их видел и даже перечислил в своих записях Павел Лукницкий. По предварительной описи ИРЛИ, в «Альбоме III-7», №67, в папке, озаглавленной «Биографическая канва», где собраны подготовительные материалы к «Трудам и дням», лежит множество разрозненных листочков, разложенных по годам. На них Лукницкий отмечал просмотренные им документы и свидетельства современников, и среди них множество ссылок на письма родственникам, которые он видел и читал, как я думаю, когда в 1920-х годах посещал Бежецк, познакомившись там с Левой, с Анной Ивановной Гумилёвой и Александрой Степановной Сверчковой. Лукницкий даже называет даты полученных матерью писем. Вот краткий перечень прочитанных им военных писем родным: за 1914 год — 9 и 25 сентября, 8, 17, 20, 23 и 31 октября (почти наверняка, среди этих писем были и упоминавшиеся в предыдущем выпуске и в «Записках кавалериста» письма, о которых Гумилёв вспоминал — «писали домой письма на открытках с изображением Вильгельма»…), 2, 14, 18 и 31 декабря; за 1915 год — 10 января, 2 и 6 марта, 12 июня, 6 и 10 июля, 30 августа (с пометкой Лукницкого, что вчера вернулся в полк).; листки с выписками Лукницкого за 1916 год, видимо, потеряны, по крайней мере, в упомянутой папке их нет; за 1917 год — 9 февраля из Окуловки, 4 марта из Окуловки, 15 марта из лазарета, 22 апреля из Петрограда, 11 мая из Петрограда (с пометкой Лукницкого, что 15 мая выезжает заграницу), 20 мая из Стокгольма (с пометкой, что завтра будет в Христиании),.в этот же день, оттуда же — письмо Леве, 5 июня из Бергена, 9 июня из Лондона, 25/12 сентября из Парижа (с пометкой, что только что вернулся из двухнедельной командировки в центр Франции). К сожалению, Лукницкий, видимо, не переписал всех этих писем, только дал упомянутые выше «примечания» к ним. Единственные два сохранившихся письма матери, вошедшие в VIII том ПСС (№№ 150 и 161 от 1.10.1916 и 17.2.1917) не входят в выше перечисленные письма. Утрата его переписки с матерью — невосполнима…

²¹ В публикации в «Отечестве» №4 от 23 ноября 1914 года стихотворение было напечатано без посвящения Чичагову и без указанных в письме строк, но уже в «Аполлоне» №1 за 1915 год эти строки и посвящение появились, с редакционным примечанием: «Стихотворение это печатается дополненным и в новой редакции». Эта новая редакция сохранялась и во всех последующих публикациях, в том числе и в сборнике «Колчан».

²² ПСС-IV, №53.

²³ РГВИА, ф.3509, оп.1, д.924, л.826; ф.3509, оп.1, д.1178.

²⁴ РГВИА, ф.3552, оп.1, д.29.

²⁵ РГВИА, ф.3549, оп.1, д.236.

²⁶ Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник за 1983 год. С.237.

²⁷ РГВИА, ф.409, оп.1, д.176788. Несмотря на контузию, Д. С. Гумилёв (1884 — 1922) в тот раз остался в строю. За годы войны он был награжден орденами Св. Владимира 4 ст., Св. Станислава 3 ст., Св. Анны 4 и 3 ст. и другими знаками отличия. Однако полученная контузия дала о себе знать, и он скончался в 1922 году в г. Режица (Резекне в Латвии), пережив всего на год своего брата.

²⁸ РГВИА, ф.5278, оп.1, д.4.

²⁹ РГВИА, ф.5252, оп.1, д.1.

³⁰ РГВИА, ф.5252, оп.1, д.2. Уральской казачьей дивизией командовал генерал фон Кауфман Туркестанский, но 11 ноября он заболел и передал дивизию ген.-майору графу Петру Михайловичу Стенбоку. Его послужной список смотрите в РГВИА, ф.409, д.№145–036

³¹ На сайте http://www.mitropolia-spb.ru/vedomosty/n30/51.shtml можно подробно познакомиться сведениями о роде Стенбоков и их связью с Лахтой под Петербургом. С 1860-х годов Лахта и окрестные селения (всего 4143 десятины земли) принадлежали наследникам графа Владимира Андреевича Стенбок-Фермора. Как было сказано выше, Стенбок-Ферморы — старинный род. Чтобы понять слова Гумилёва — «носитель одной из самых громких фамилий России», об истории этого рода надо сказать хоть несколько слов. Стенбок — шведская фамилия, известная еще с XIII века. В 1651 г. род Стенбоков был возведен в графское достоинство. Потомки генерала графа Стенбока, разгромившего русское войско под Нарвою, поселились в Эстляндии (нынешняя Эстония). В 1825 году графу Иоанну Магнусу, мать которого была единственной дочерью графа В. В. Фермора, разрешено было именоваться, с потомством, графом Стенбок-Фермор. Как было сказано выше, среди носителей фамилии Стенбок на протяжении столетий воспитывалось множество крупнейших русских военноначальников. И поэтому для Гумилёва (в отличие от нас!) он был, действительно, «носителем одной из самых громких фамилий России».

³² РГВИА, ф.3509, оп.1, д.924.

³³ РГВИА, ф.5252, оп.1, д.8.

³⁴ РГВИА, ф.5252, оп.1, д.1.

³⁵ РГВИА, ф.5159, оп.1, д.4.

³⁶ РГВИА, ф.5278, оп.1, д.4.

³⁷ РГВИА, ф.2019, оп.1, д.10.

³⁸ РГВИА, ф.5257, оп.1, д.2.

³⁹ РГВИА, ф.5256, оп.1, д.2.

⁴⁰ РГВИА, ф.5252, оп.1, д.1.

⁴¹ РГВИА, ф.5159, оп.1, д.4.

⁴² РГВИА, ф.5252, оп.1, д.1.

⁴³ Там же.

⁴⁴ РГВИА, ф.5252, оп.1, д.8.

⁴⁵ РГВИА, ф.5256, оп.1, д.2.

⁴⁶ РГВИА, ф.2019, оп.1, д.291.

⁴⁷ РГВИА, ф.5278, оп.1, д.4

⁴⁸ РГВИА, ф.5252, оп.1, д.1.

⁴⁹ РГВИА, ф.3591, оп.1, д.118.

⁵⁰ В деле РГВИА, ф.3591, оп.1, д.118 имеется такая запись от 6 декабря 1914 г.: «…День простояли в деревне Малинец, где расстрелян жид и избиты прочие…»

⁵¹ РГВИА, ф.3591, оп.1, д.118.

⁵² РГВИА, ф.3509, оп.1, д.924.

⁵³ РГВИА, ф.5278, оп.1, д.4.

⁵⁴ Там же.

⁵⁵ РГВИА, ф.5252, оп.1, д.8.

⁵⁶ РГВИА, ф.5252, оп.1, д.1.

⁵⁷ РГВИА, ф.4000, оп.1, д.1069.

⁵⁸ РГВИА, ф.2019, оп.1, д.10.

⁵⁹ РГВИА, ф.3591, оп.1, д.118.

⁶⁰ РГВИА, ф.4000, оп.1, д.1069.

⁶¹ РГВИА, ф.3509, оп.1, д.918, д.1178, ф.5278, оп.1, д.4.

⁶² РГВИА, ф.3509, оп.1, д.1178.

⁶³ РГВИА, ф.5252, оп.1, д.1; ф.4000, оп.1, д.1069.

⁶⁴ The New Age. Vol. XVI, №13, January 28, 1915, p.344. Letters from Russia. By C. E. Bechhofer. Перевод С. Е. Цитируемое стихотворение, явно, — «Наступление».

⁶⁵ РГАЛИ, ф.464, оп.2, ед.хр.114, л.58.

⁶⁶ Неакадемические комментарии-2.

⁶⁷ Архив ГТГ, ф.39, №16.

⁶⁸ ЗК Ахматовой, с.665.

⁶⁹ Имеются в виду знаменитые ворота Аушрос в Вильнюсе, или, по-польски, — Остра Брама, где хранится знаменитая чудотворная икона Остробрамской Божьей Матери. До Второй мировой войны Вильнюс входил в состав Польши.

⁷⁰ Анна Ахматова: последние годы. Рассказывают Виктор Кривулин, Владимир Муравьев, Томас Венцлова / Сост., коммент. Рубинчик О. Е. СПб.: Невский Диалект, 2001. С. 76–91. Воспоминания Томаса Венцлава см. на сайте http://www.akhmatova.org/articles/ventslova.htm#49

⁷¹ Полностью запись выступления Томаса Венцлавы можно прослушать на сайте радиостанции «Эхо Москвы» — http://www.echo.msk.ru/programs/time/. Упоминание в устном рассказе Томаса Венцлавы 1915-го года — не ошибка, так как по новому (местному) стилю Ахматова провожала Гумилёва на фронт в начале января 1915 года. А «скопление народа у Остры Брамы» было связано с празднованием Рождества (по новому стилю).

⁷² ПСС-VIII, №140.

⁷³ РГАЛИ, ф.543, оп.1, ед.хр.7, л.85

⁷⁴ Газета «Петроградский курьер», 1915, 29 января, с.8. Автор, по-видимому, — Ю. С. Волин.

⁷⁵ РГАЛИ, ф.131, оп.1, ед.хр.161, л.115.

⁷⁶ РГАЛИ, ф.131, оп.1, ед.хр.201, л.139.

⁷⁷ Черных-2008, с.103.