Первый раз я видел Н.С. Гумилёва зимой вероятно 1918–19 г. (м. б. и 1919–20 г. — сейчас вспомнить трудно). Тогда нас несколько человек студентов Университета позвала послушать его стихи сестра одного из окружавших Гумилёва небольших поэтов, Николая Оцупа — Надя. Кажется, Гумилёв читал где-то недалеко от Университета, в чьей-то квартире. Было человек 20–30, гл.(лавным) обр.(азом) студенты. Мне тогда Гумилёв был почти незнаком — я знал несколько его стихотворений, конечно в числе их были «Капитаны»1.
Сейчас не вспомню, что именно читал он в этот вечер. Кажется, было среди других «Нет тебя тревожней и капризней»2.
Обстановка для нас, новичков, была неприятная. Слушавшая молодежь — больше девушки — относились к Гумилёву почти молитвенно. И — главное — мне и моим спутникам в наши 17–18 лет представлялось, что он принимал это преклонение, как должное.
Поразила еще манера читать. В нос, с запевом. Исчезала и музыка стиха и его смысл3. Сейчас думаю, что это может быть вызывалось отсутствием музыкального слуха у поэта (будь слух, не мог бы человек создавать такую «музыку»). Ушел я с этого вечера без особого очарования, недовольный.
Второй раз — тоже через ту же Оцуп — мы были приглашены на именины второй жены Гумилёва (Анны Энгельгардт). Дело происходило в конце весны — начале лета 1920 г., в его квартире недалеко от Таврического сада4. Для того времени подобный вечер был из ряда выходящим — в большой квартире, с сервированным столом (вероятно, очень скромно, но все-таки сервированным). Н. С. опять читал, но немного. Именинница по возрасту была гораздо ближе к нам, чем к нему. После чтения были игры. Пожалуй, самым запомнившимся было недоразумение в какой-то из групповых игр. Мы стояли кругом. В кругу именинница — она вела. При резком движении с нее спадает юбка. Подобрав ее на руку — как носят пальто — Энгельгардт спокойно вышла из круга. — «Я сейчас, не задержу». Нами это было расценено, как великолепный жест. Она вышла из комнаты не торопясь и вернулась так же спокойно через минуту.
Это все мои встречи с Гумилёвым, думаю, абсолютно неинтересные ни с какой стороны. Разница в годах, атмосфера преклонения, его окружавшая, и простая скромность не позволяли с нашей стороны появиться даже простому знакомству.
* * *
Летом 1921 г. я по гостевому билету присутствовал на заседании Петроградского Совета в Таврическом дворце5. Попав туда на хоры, я из озорства спустился вниз и сел в партере (места для депутатов).
О повестке дня я ничего не знал. Поразило меня, что по проходам уходили несколько курсантов (?) при оружии. То же было и на хорах, там их было больше.
Открыл заседание Зиновьев и предоставил слово председателю Питерской ЧК. Фамилия его забылась6. Последний сделал длинный — часа полтора—два — доклад об обнаружении заговора Таганцева. Собственно доклад был очень коротким. Много времени взяло оглашение списка шестидесяти с лишком осужденных. Все были расстреляны — машинистки и секретарши в том числе. В число расстрелянных входили Гумилёв, профессор Университета Лазаревский, виднейший тогда химик-нефтяник Тихвинский, геолог Козловский (последнего я — студент-геолог — даже знал немного по моей первой поездке в экспедицию в 1919 г.).
Этот синодик произвел на депутатов большое впечатление. За все время чтения ни один звук не прервал тишину. Ни вопросов, ни выступлений не последовало. Так что слово взял Зиновьев. И расходились молча.
Потом в городе говорили, что будто бы в ЧК была телеграмма Ленина о приостановке казни до личного ознакомления с делом. Одни утверждали, что телеграмма опоздала, другие — что была спрятана на несколько часов председателем ЧК. Как будто, он был скоро смещен и переведен куда-то в глушь7. Но так ли это все было, сказать не берусь — не о таких вещах думал тогда студент и не этим мы жили в те годы.
Примечания:
Шейнманн Юрий Михайлович (1901–1974), геолог, специалист в области тектоники и магматизма. Публикуемые воспоминания написаны в феврале 1966 г., автограф в собрании А. К. Станюковича (Москва).
1. Стихотворный цикл «Капитаны» (С. 152–156).
2. Стихотворение «Нет тебя тревожней и капризней...» (с. 396).
3. Ср. воспоминания В.И. Кривича: «Всем памятен, конечно, покойный поэт Гумилёв, один из примечательных поэтов последнего десятилетия. Человек крупного таланта и огромной эрудиции в области поэтического слова, очень любивший говорить стихи, страдал в то же время очень значительными недостатками произношения. Я помню покойного еще с первых шагов его дороги поэта и помню, как создавалась им его манера читки. Читал он стихи глухим, напряженным распевом, направляя звук голоса в голову. Такой монотонной заунывной читкой произносил он стихи всегда и все, простого и сложного построения, музыкальные и зрительные, свои и чужие. Едва ли я ошибусь, если скажу, — в этом способе читки поэт нашел, может быть, единственный путь для своих произносительных возможностей. А между тем, со временем многие стали говорить об этой читке как об особой манере декламации, чуть ли не особой голосовой трактовке стиха, стали ссылаться на нее чуть ли не как на особую школу» (Неизвестные письма Н. С. Гумилёва / Публ. и комментарии Р.Д. Тименчика // Изв. АН СССР. Литература и язык. 1987. № 1.С. 53).
4. Преображенская (ныне ул. Радищева), д. 5.
5. Это «знаменитое» заседание Петросовета состоялось 31 августа, т.е. спустя четыре дня после казни участников «таганцевского заговора». Отчет о заседании, равно как и «: синодик» с именами расстрелянных, были помещены в газетах на следующий день.
6. Доклад делал Семенов, Зиновьев на заседании не присутствовал.
7. Отношение Москвы (прежде всего Ленина) к бойне, устроенной петроградской ЧК, остается до сих пор одной из самых загадочных страниц мрачной истории «таганцевского заговора». Появилось свидетельство о том, что Луначарский и Ленин были информированы М. Ф. Андреевой (вероятно, по просьбе Горького) о готовящейся массовой казни и, в частности, о казни Гумилёва (см. комментарий 13 к воспоминаниям М. С. Слонимского, с. 274 наст. изд.). Однако, как это ни странно, «реакция», причем негативная, все-таки была. Вскоре после событий конца августа—начала сентября Ленин направляет телеграмму следующего содержания: «Ст. Угланов! Посылаю Вам и Комарову это секретно. Имейте в виду, что это поставлено до приезда комиссии Каменев + Орджоникидзе + Залуцкий и независимо от нее. Петрогубчека негодна, не на высоте задачи, не умна. Надо найти лучших. С ком. приветом Ленин» (15 октября 1921 г.) (ПСС. Т. 53. С. 272). В примечаниях указано: «С Документ написан на выписке из протокола Политбюро ЦК РКП (б) от 14 октября 1921 года о Петроградской губчека. Заслушав доклад И. С. Уншлихта о неудовлетворительности данного состава Петрогубг чека, Политбюро постановило: "Поручить т. Уншлихту совместно с Оргбюро внести в Политбюро в трехдневный срок на утверждение кандидатов в руководители Петроградской ЧК"» (С. 434). Семенов в результате был снят с должности и канул в небытие, окончательно исчезнув в волне репрессий, предположительно в 1940 г. Причины недовольства Москвы так до конца и не ясны.