Когда я попала на вечер Блока в Петрограде1, то сразу почувствовала разницу в настроениях московской и здешней публики. Реакционно настроенная часть литераторов охладела к нему после поэмы «Двенадцать». Среди молодежи выделялась группа начинающих поэтов — учеников Н. С. Гумилёва, явно оппозиционная по отношению к Блоку.
Хотя на вечере было много людей, любивших Блока, но внутреннего единства у слушателей не было, и, вероятно, поэтому и Блок был здесь другим, чем в Москве. В нем было больше замкнутости и противостояния тому, что шло к нему из зала.
Часто мне приходилось встречаться с Блоком и по делу, т(ак) к(ак) он был избран председателем Петроградского отделения Союза поэтов, а Всеволод Рождественский и я — секретарями.
Первое собрание поэтов было у Чернышева моста, в старинном доме. Собралось очень мало поэтов, но Блока это не смутило.
У меня сохранилась копия Протокола № 1 от 4.VII.1920 г. общего собрания Петроградского отделения Всерос(сийского) Проф(ессионального) Союза Поэтов.
Присутствуют: Блок, Оцуп, Эрберг, Рождественский, Георгий Иванов, Нельдихен, Павлович.
Председатель Блок, секретарь Павлович.
Зачитывается протокол заседания инициативной группы по орган.(изации) Петроград.(ского) Отд.(еления) Всероссийского Профсоюза поэтов.
(...)
Постановляется: признав тов. тов., указанных в списке организац(ионной) группы, временным Президиумом, назначить вторичное общее собрание, на котором и будет разработан точный план деятельности Союза.
(...)
Я отвезла в Москву Брюсову протоколы наших собраний; московский Президиум Союза поэтов утвердил состав президиума Петроградского отделения.
(...)
Сам тон тогдашней петроградской литературной жизни очень отличался от московского. Если в Москве он определялся Маяковским, Есениным, Брюсовым, Пастернаком, то здесь — Блоком, Гумилёвым, Ахматовой, Лозинским, Кузминым... Чувствовались и разные традиции, уходящие корнями еще в пушкинскую эпоху, и совершенно иной ритм жизни, иной характер взаимоотношений.
Председателем был избран Блок, секретарями Рождественский и я, членами президиума были Оцуп, Лозинский, Эрберг, Зоргенфрей. Позднее в президиум вошла и М. М. Шкапская. Председателем хозяйственной комиссии была Н. Грушко.
Особое внимание было обращено на состав приемной комиссии. Мы ждали новых людей, надеялись на приток свежих сил.
Поэтому членами приемной комиссии были избраны наиболее авторитетные поэты: Блок, Гумилёв, Лозинский и Кузмин. Секретарем этой комиссии был Всеволод Рождественский.
(...)
Работа Союза поэтов налаживалась очень медленно. Мы плохо умели общаться друг с другом: состав Союза был разнороден и по литературным вкусам, и по политическим тенденциям. Часть впоследствии эмигрировала (Г. Иванов, Оцуп, Одоевцева и др.).
Блока поддерживали Рождественский, Эрберг, Шкапская и я; Лозинский, Грушко, Кузмин, Ахматова держались нейтрально. Большая группа молодежи объединилась вокруг Гумилёва; они были наиболее активны и гордились прозвищем «гумилят».
Позже приехали Сергей Митрофанович Городецкий и Лариса Михайловна Рейснер. Они, естественно, взяли нашу сторону2. Но все принципиальные разногласия всплыли на поверхность несколько позже. Вначале они как бы подразумевались. В первое время основное внимание Союза было обращено на вопросы материальные, бытовые, в которых равно были заинтересованы все члены Союза, независимо от их установок.
Гумилёв и «гумилята» держались особым кланом, чувствуя свою связь с акмеизмом и старым «Цехом поэтов»3.
Для этой группы было характерно неприятие Октябрьской революции (впоследствии некоторые из них докатились за границей до обслуживания фашистов)4 и презрительное отношение к окружающему.
У разных людей это было в различной степени, более или менее отчетливо, но в какой-то мере для всех их искусство было некоей цитаделью, где можно было противостоять врагу, а в крайнем случае — отсидеться.
Гумилёв держал себя «метром»? Мелкие черты лица— действительно, словно с «персидской миниатюры»5, — осанка и движения офицера.
Надменный и втайне застенчивый, считающий поэзию как бы государством в государстве, а себя ее законодателем, русским Мелларме*, он говорил о Блоке: «Он лучший из людей, не только лучший русский поэт, но и лучший из всех, кого я встречал в жизни. Джентльмен с головы до ног. Чистая, благородная душа, но он ничего не понимает в стихах, поверьте мне» (Э. Голлербах. Воспоминания о Гумилёве)6.
Он яростно боролся за председательство в Союзе поэтов, чтобы искоренить Блоковский дух и «вредные» революционные и демократические тенденции. Он презрительно фыркал, когда Блок заговаривал о выступлениях в районах или о новых поэтах, которые придут из народных масс7. Он прямо говорил: «Это блоковское безумие». Поэма «Двенадцать» для него была принципиально неприемлема. Думаю, что и самая форма поэмы шокировала его8.
Для Блока же «гумилёвщина» была непереносима.
Достаточно напомнить их понимание самого существа поэзии и поэта, чтобы понять глубину всего разделявшего Блока и Гумилёва.
Гумилёв писал в статье «Анатомия стихотворения»: «Поэтом является тот, кто учтет все законы, управляющие комплексом взятых им слов», и сочувственно приводил формулу Кольриджа: «Поэзия есть лучшие слова в лучшем порядке»9.
Блок говорит в статье «О назначении поэта»: «Три дела возложены на него: во-первых — освободить звуки из родной, безначальной стихии, в которой они пребывают; во-вторых — привести эти звуки в гармонию, дать им форму; в-третьих — внести эту гармонию во внешний мир»10.
Блок считал дело поэта делом «историческим», т.е. думал, что ему «дана какая-то роль в мировой культуре». Блок употребляет старое слово «служение поэта».
Тут и лежит коренное различие их концепций.
Блок — такой деликатный, старающийся никого не давить своим авторитетом, предостерегал М. М. Шкапскую от выступлений вместе с Гумилёвым и его «цехом» и студийных занятий у него.
Особенно раздражало его пагубное, как он считал, влияние Гумилёва на молодежь, уводящее от «музыки революции», которую Блок призывал неустанно слушать.
Искусство для искусства, самодовлеющее, оторванное от самого смысла жизни, от развития или потрясений народной жизни, — для Блока было глубоко враждебно. Все его принципиальное расхождение с Гумилёвым выражено в последней предсмертной статье «Без божества, без вдохновенья», самое название которой звучит, как точная формула. Они «стопят самих себя в холодном болоте бездушных теорий и всяческого формализма», — писал Блок11.
В жизни он был с Николаем Степановичем вежливо холоден. Он уважал в нем честного противника, никогда не прибегавшего ко лжи и коварству, считал его талантливым и образованным поэтом, но не любил его стихов. Иногда он был просто несправедлив к Гумилёву, не признавая и таких прекрасных стихов его, как «Заблудившийся трамвай» или «Цыгане»12. Блок все более убеждался в том, что ничего «настоящего» из Союза поэтов не выйдет.
Не стоило тратить силы только на материальное устроение поэтов. Он уставал от мелких ежедневных дел. Никакого единого литературного фронта не получилось. В клубе поэтов не было даже принципиальных споров. По существу, все было уже понятно — говорить было не о чем.
...Сидим вокруг стола. Мучительно молчим. Лозинский предлагает читать стихи. Начинаем по кругу, по одному стихотворению. После каждого выступления — молчание, изредка скупое, — о, какое вежливое! — замечание. И вот круг закончен. Делать больше нечего. Блок молчит упорно и привычно. Спасительный голос Лозинского предлагает начать круг снова.
Потом от нечего делать играли в буриме, писали бессмысленные строчки на заданные рифмы, например:
1-я строка — Зоргенфрей — «В магазине готового платья».
2-я » — Шкапская — « Конвульсивно зажав кошелек »,
3-я » — Оцуп — «Для жены должен выбрать я платье »,
4-я » — Блок — «Голубое манто-мотылек»,
5-я » —Рождественский — «А мотор дребезжит у подъезда»,
6-я » — Берман — «Укоризненно мрачен шофер»,
7-я. » — Е. Полонская — «Нет, придется отправиться в Дрезден»,
8-я » — Нельдихен — «И купить ей текинский ковер».
Это блоковское «голубое манто-мотылек» перекликается с голубым цветком романтиков. Так со скукой и иронией участвовал Блок в этой незатейливой игре. В подобных состязаниях он был далеко не первым. Первенство принадлежало обычно Гумилёву или Лозинскому.
(...)
Вскоре в Союзе началось внутреннее обострение отношений. Гумилёвский «клан» все громче и громче высказывал свое неудовольствие действиями нашего Президиума и характером наших публичных выступлений.
Так, Гумилёв был возмущен, что Шкапская публично прочла свое стихотворение «Людовик XVII», где говорилось о закономерности и внутренней справедливости гибели Дофина, сына казненного Людовика XVI. Стихотворение это звучало злободневно, говорило о судьбе наследника Алексея, сына Николая II13.
Стихотворение это Блок сам включил в программу литературного вечера и настаивал, чтобы Мария Михайловна его прочла.
Гумилёв вел занятия в студии поэтов при «Доме искусств», где культивировался формализм и где молодежь воспитывалась на традициях, глубоко чуждых Блоку.
Образовался кружок молодежи «Звучащая раковина»14. Корни его уходили в акмеизм и «Цех поэтов».
При перевыборах в Союзе поэтов забаллотировали Шкапскую, меня, Сюнненберга. Блок хотел тоже уйти, но его всем Союзом упросили остаться. Он формально пока остался председателем, но от дел фактически отстранился. Все больше и больше определялся гумилёвский курс.
(...)
На следующих выборах Блока за «неспособность» забаллотировали, как председателя, и выбрали Гумилёва. Отстаивать свое председательское место — ничего более чуждого Блоку и вообразить себе нельзя.
Когда он ушел, с ним ушло большинство членов Президиума: Рождественский, Лозинский. Бразды правления он передал Гумилёву не без чувства облегчения.
Когда через некоторое время к нему явилась делегация Союза во главе с Гумилёвым (сколько я помню, в нее входили Георгий Иванов и Нельдихен), Блок наотрез отказался вернуться. Как он рассказывал мне, в том разговоре с ними он впервые употребил формулу «Без божества, без вдохновенья», которая потом стала названием его последней, предсмертной статьи, направленной против акмеизма. В этот период в петроградской поэзии ясно определились два стана. Никаких общих путей не было15.
(...)
* Так в тексте.
Примечания:
Павлович Надежда Александровна (1895–1979) — писательница, поэтесса, переводчица. В начале 20-х годов активно работала в Наркомпросе, входила в Президиум Всероссийского союза поэтов. Была командирована в Петроград для организации Петроградского отделения Союза. Поклонница Блока.
Текст печатается по публикации 3. Г. Минц и И. А. Чернова в «Блоковском сборнике» (Тарту, 1963. С. 467–479).
1. Имеется в виду вечер Блока в «Доме искусств» 5 июля 1920 г.
2. См. эпизод на заседании Союза поэтов, описанный в воспоминаниях Е. Полонской (с. 161 наст. изд.).
3. См. комментарий 8 к воспоминаниям Е. Г. Полонской (с. 276 наст. изд.).
4. Неясно, что имеет в виду Павлович. Насколько известно, в эмиграции поэты, окружавшие Гумилёва в последние годы его жизни, не совершали поступков, пятнающих их репутацию. Н. Оцуп был репрессирован итальянскими фашистами, бежал из лагеря и принял участие в итальянском сопротивлении. И. В. Одоевцева возвратилась в Советский Союз в 1987 г., отношение ее к фашизму однозначно отрицательное. Г. Иванов с фашистами не сотрудничал.
5. Имеется в виду стихотворение Гумилёва «Персидская миниатюра» (с. 316).
6. Имеются в виду воспоминания Голлербаха, опубликованные в «Новой русской книге» (Берлин) (1922, № 7).
7. Ср. с высказыванием Гумилёва, приведенным В. Шкловским (с. 166 наст, изд.). Гумилёв очень активно участвовал в культурно-просветительской деятельности Союза поэтов, читая лекции в Пролеткульте, в различных самодеятельных студиях, выступая на вечерах. (См. воспоминания К. И. Чуковского, с. 131–132 наст, изд.).
8. Гумилёв прочитал в Институте истории искусств четыре лекции о творчестве Блока. Последняя лекция целиком была посвящена поэме «Двенадцать» (состоялась 4 июля 1919 г.). Насколько можно судить из воспоминаний К. И. Чуковского, присутствовавшего на этой лекции с Блоком, формальная сторона поэмы не встречала возражений со стороны Гумилёва. Позже, в беседе с И. В. Одоевцевой Гумилёв говорил о гениальности поэмы Блока (Одоевцева И. В. На берегах Невы. М., 1988. С. 168). Резкие возражения Гумилёва вызывал идейно-нравственный нигилизм поэмы, особенно сказавшийся в трактовке образа Христа» После окончания лекции между Блоком и Гумилёвым состоялся знаменитый спор об «С искусственности» финала поэмы. (См.: Александр Блок. Новые материалы и исследования. М.: Наука, 1981. Кн. 2. С. 247. (Лит. наследство; Т. 92)).
9. Гумилёв Н. С. Анатомия стихотворения // Гумилёв, с. 394.
10. Блок А. А. О назначении поэта // Блок А. А. Собрание сочинений в 8-ми тт. М.; Л., 1962. Т. 6. С. 162.
11. Из статьи Блока «Без божества, без вдохновенья» (Блок А. А. Собрание сочинений в 8-ми тт. М.; Л., 1962. Т. 6. С. 183–184).
12. «Заблудившийся трамвай» (с. 331), «У цыган» (с. 333).
13. Алексей, его сестры, слуги, личный врач были зверски умерщвлены вместе с Николаем II и его женой в Ипатьевском доме в Екатеринбурге, в июле 1918 г.
14. О «Звучащей раковине» см. с. 271 наст. изд.
15. Об этом см. в воспоминаниях И. В. Одоевцевой: «Союз поэтов, как и предполагалось по заданию, был "левым". И это, конечно, не могло нравиться большинству петербургских поэтов. К тому же стало ясно, что Блок хотя и согласился "возглавить" Союз поэтов, всю свою власть передаст "Надежде Павлович с присными".
Выгод от такого правления петербургским поэтам ждать не приходилось. Гумилёв же был полон энергии, рвался в бой, желая развить ураганную деятельность Союза на пользу поэтам. Лагерь Павлович "с присными" был силен и самоуверен. Ведь его поддерживала Москва. И все же ему пришлось потерпеть поражение. Гумилёв проявил в этой борьбе за власть чисто маккиавелистические способности. Придравшись к тому, что Правление Союза было выбрано без необходимого кворума, некоторые поэты потребовали перевыборов. На что Правление легко согласилось, предполагая, что это простая формальность, и оно, конечно, останется в своем полном и неизменном составе. Но в гумилёвском лагере все было рассчитано и разыграно виртуозно; на перевыборах совершенно неожиданно была выставлена кандидатура Гумилёва, который и прошел большинством... одного голоса. Результат перевыборов ошеломил и возмутил прежнее Правление.
— Это пиррова победа, — горячилась Павлович. — Мы этого так не оставим. Мы вас в порошок сотрем!
В Москву полетели жалобы.
(...)
Хотя Блок не держался за свое председательство, все же провал не мог не оскорбить его. Но он и вида не показал, что оскорблен. Когда новое Правление во главе с председателем Гумилёвым и секретарем Георгием Ивановым отправилось к нему с визитом, Блок не только любезно принял его, но нашел нужным "отдать визит", посетив одну из пятниц, устраиваемых Союзом на Литейном» (Одоевцева И. В. На берегах Невы, М., 1988. С. 95–96).
Как мы видим, трактовки этого значительного эпизода в культурной жизни Петрограда в воспоминаниях Павлович и Одоевцевой значительно разнятся. Павлович в поэме «Воспоминание об Александре Блоке» так описывает визит Гумилёва, Иванова и других к Блоку:
«"Союз поэтов виноват глубоко,
Вернитесь к нам и окажите честь
Быть снова председателем Союза.
Кругом враги. Они вас не поймут.
У вас, у нас — одно служенье музам,
Один язык и величавый труд.
Сомкнем ряды! За нами — вся культура,
А что у них, у этих пришлых есть?"
Но Блок молчал внимательно и хмуро,
Но Блок молчал, не предлагая сесть.
И усмехнулся: "Николай Степаныч!
Ошиблись вы. На месте вы своем.
Мы разных вер, мы люди разных станов,
И никуда мы вместе не пойдем"»
(Павлович Н. А. Думы и воспоминания. М., 1966. с. 22).
Этот стихотворный «диалог» Гумилёва и Блока вызвал резкое неприятие Анны Ахматовой: «C грустью я думаю о том, что в последние годы между нами легла моя поэма "Воспоминания об Александре Блоке", где дан конфликт его с Гумилёвым. Ахматова не приняла и не хотела принять ее, а я не могла изменить исторической правде, потому что в этом конфликте, как океан в капле, отразилось столкновение в русской литературе двух миров» (Павлович Н. А. Из книги «Невод памяти» // Об Анне Ахматовой. Стихи, эссе, воспоминания, письма. Л.: Лениздат, 1990. С. 114).