Так говорил Гумилёв

  • Дата:
Материалы по теме:

Статьи
теги: преподавание, современники

Гумилёв говорил, что нет в мире высшего звания, чем звание поэта. Поэты, по его мнению, — лучшие представители человечества, они полнее всего воплощают в себе образ и подобие Божие, им открыто то, что недоступно простым смертным.

Он, как и Новалис, считал, что поэтам дается с неба интуитивное прозрение скрытой сущности вселенной.

Гумилёв был уверен, что поэты могли бы замечательно управлять миром, они, по его словам, обладали не только интуицией, но и огромными политическими, дипломатическими, экономическими и прочими способностями, чувством чести и справедливости, короче — всеми достоинствами и высшим разумом, как будто им дано было вкусить плод Древа познания Добра и Зла1.

«То, что поэты совсем особая порода людей, — говорил он, — понимают даже обыватели, презрительно отзывающиеся о поэтах, как о людях не от мира сего, т.е. принадлежащих, хотя они вряд ли с этим согласны, к высшему духовному миру».

Если скажут: пророк, ангел, поэт — никто не удивится, тогда как перечисление: пророк, ангел, инженер, архитектор или чиновник не может не показаться нелепостью.

Поэты имеют право гордиться собой, они составляют духовную аристократию каждого государства, им следовало бы воздавать почести и обеспечивать им привилегированное существование.

А как в действительности относятся к поэтам? Я и сейчас не могу вспомнить без стыда, как лакеи выкликали, вперемежку со всякими титулованными именами, «карету сочинителя Пушкина!».

Пожалуй, только в Италии четырнадцатого века правильно относились к поэтам. Когда распространился слух, что глава заговорщиков, Кола ди Риенцо, стал писать в тюрьме стихи, судьи и правительство пришли в смущение: поэта невозможно казнить.

Гумилёв утверждал, что если сейчас, в революционное время, в России отдать власть поэтам, все сразу придет в порядок и Россия сразу станет первой в мире державой. Утверждение настолько парадоксальное, что я и тогда не могла с ним согласиться.

Но сам Гумилёв безусловно обладал большими административными и дипломатическими способностями, крайней убедительностью и умением подчинять себе умы и души окружающих.

Начав довольно посредственно свою карьеру «поэтического мэтра» в «Живом Слове»2 и в «Литературной Студии»3 в конце 18-го года, он через несколько месяцев сумел стать одним из самых видных лекторов Петербурга в целом ряде тогдашних красноармейских клубов, в Балтфлоте, в Пролеткульте и проч., не говоря уже о «Доме Искусства»4, где его слушатели, участники «Звучащей раковины»5, просто боготворили его.

Свои дипломатические и административные способности Гумилёв проявил также и в Правлении Союза Поэтов, в котором, он, свергнув его первого председателя6, Блока, и заняв его место, добился многих льгот для поэтов, в том числе и специальных пайков7.

В этом ему помогли его уверенность в себе и способность говорить с большой убедительностью, как власть имущий.

Однажды, возвращаясь из Бежецка, куда он ездил навещать мать, жену и детей, ему удалось спасти попавшего в беду одного из крестьян своего бывшего имения, арестованного милиционером за мешочничество.

— Освободите этого человека, — безапелляционно-важно приказал он милиционерам, — я его лично знаю и ручаюсь за него. Я — председатель!

И он торжественным жестом вынул из портфеля и протянул им большой красный билет, с огромной печатью серпа и молота.

Слово «председатель», хотя и без уточнения — председатель чего — и непререкаемый тон Гумилёва магически подействовали на милиционеров. Они, взяв под козырек, удалились, оставив в покое не только мешочника, но даже и его объемистый мешок, в котором было не меньше пуда картошки.

Об этом случае, как и о некоторых подобных ему, Гумилёв рассказывал с явным удовольствием, добавляя: «Я добиваюсь почти всегда того, что хочу. Впрочем, "почти" я говорю из скромности, так как я всегда добиваюсь желаемого. У меня железная воля».

«Железная воля»? — Нет, я далеко не уверена, что у него была железная воля. Иногда он мог показаться даже слабохарактерным. В нем было немало противоречивых черт.

Он впрочем сам сознавал такое обилие разнообразных и противоречивых черт в себе и считал это не недостатком, а большим достоинством.

«Во мне как-будто живут несколько человек, совершенно непохожих друг на друга.

У каждого из них свои мысли, чувства и мнения, они часто спорят между собой, а как известно, от столкновения мнений рождается истина. Вот потому-то я всегда и прав», — объяснял он мне шутливо.

«Чем разнообразнее мысли и чувства поэта, — продолжал он уже серьезно, — тем богаче его поэзия. Прежде чем в стихах, поэзия должна воплотиться в самом поэте и превратить его жизнь в произведение искусства.

Сколько непомерного труда стоила мне работа над собой! Мало родиться поэтом, надо суметь остаться поэтом в продолжение всей жизни, до самой смерти.

Оскар Уайльд говорил, что гений свой он поместил в жизнь, а в свои произведения вложил только талант8.

Я же хочу достигнуть полного равенства между моей жизнью и моими стихами...»

Но это, по-моему, не вполне удалось Гумилёву.

Он, как мне кажется, был замечательнее и больше, чем его стихи. Возможно, потому что слишком рано умер и не успел до конца проявить себя в своем творчестве.

Гумилёв в годы, когда я его узнала, давно уже достиг совершеннолетия, — ему было больше тридцати лет, — но он все еще продолжал расти и развиваться умственно и духовно, как и он сам говорил:

«Я еще далеко не достиг всей полноты моего таланта. В сущности я еще почти в начале моей поэтической карьеры, хотя уже создал немало.

Я никогда не был вундеркиндом. Скорее наоборот, я сформировался поздно и поздно стал личностью. Только теперь, в самые последние месяцы, я начинаю по-настоящему проявлять себя таким, каким меня задумал Бог.

Я как-то не по годам молод, во мне столько не успевших проявиться рвущихся на свободу сил. Мне приходится сдерживать, обуздывать их.

Вот я, в прошлом году, начал писать поэму "Дракон"9. Писал со страстью, запоем в полную меру таланта. А вижу — нет, поторопился. Надо еще подождать, "повзрослеть" душевно и умственно, накопить духовного опыта, чтобы окончить Дракона".

Я уверен, что в будущем совершу многое, о чем сейчас могу только смутно мечтать и внесу нечто новое в русскую поэзию. Но об этом никому не говорите — слишком похоже на хвастовство.

Я никогда никому не подражал, я создал акмеизм, но теперь чувствую, что я перерос его, он меня больше не удовлетворяет, я готов отдать его своим последователям, пусть продолжают.

А сам я, по всей вероятности, создам новое литературное течение. Я еще не знаю ясно какое, но чувствую присутствие его в себе, как женщина, которая у Брюсова несет в себе

..."Сосуд нерукотворный
В который небо снизошло".10

Да, я чувствую, в особенности после "Заблудившегося трамвая" и "Цыган", что с акмеизмом покончено и я скоро, очень скоро произнесу новое слово в поэзии...»11.

Так говорил Гумилёв, гуляя со мной июльским теплым днем в Летнем Саду, за несколько дней до своего ареста.

Я часто вспоминаю эту нашу последнюю прогулку и этот наш почти последний разговор.

Какое новое течение создал бы он?

Сколько я ни перебирала бы в памяти наши с ним разговоры, а их хватило бы на «фолиант изрядной толщины»12, я нигде не нахожу указаний, каким стало бы это течение и в чем бы оно могло выразиться.

Но мне все же ясно, что если бы Гумилёв не погиб и действительно возглавил бы новое течение, наша современная поэзия, по всей вероятности, пошла бы по другому пути — вперед, а не устремилась бы, как сейчас, назад — к футуризму дореволюционных лет.
Но это настолько серьезная тема, что она требует отдельной статьи, я вернусь к ней в другой раз.

Примечания:

Одоевцева Ирина Владимировна (настоящее имя Ираида Густавовна Гейнике) (р. 1895 г.) — поэт, автор мемуаров-трилогий: «На берегах Невы», «На берегах Сены», «На берегах Леты». Первая книга являет собой наиболее обширные воспоминания о последних трех годах жизни Гумилёва.

Текст данной статьи печатается по публикации в «Русской мысли» (23 сент. 1971 г. №2831).

1. Об идее «поэтократии» у Гумилёва см. комментарий 4 к воспоминаниям М. Л. Слонимского (с. 272 наст. изд.).

2. «Живое слово» (Институт Живого Слова) — учебное заведение, существовавшее в 10-х годах. Институт предоставлял возможность своим слушателям посещать самые разнообразные гуманитарные курсы, помимо того существовали и «прикладные» курсы, такие, например, как переплетное дело, домоводство и т.п. Институт помещался сначала в Тенишевском училище (Моховая ул., д. 33–35), затем переехал в Павловский институт на ул. Знаменскую (ныне ул. Восстания), д. 8.

3. «Литературная студия» — учебное заведение, открывшееся в 1919 г. при издательстве «Всемирная литература». «Студия» готовила критиков, литературоведов, переводчиков. Большое внимание «Студия» уделяла совершенствованию литературного мастерства своих воспитанников, являясь (таким образом, неким подобием современного Литературного института. Помещалась в Доме Мурузи на Литейном (д. 24/27).

4. «Дом Искусств» (сокращенно « Диск») — в начале 20-х годов представлял собой учреждение, в котором соединились черты своеобразного просветительского центра (нечто вроде нынешних домов культуры), включавшего в себя множество кружков, студий, курсов и т.д., писательского клуба и одновременно общежития творческой интеллигенции. Быт «Дома Искусств» ярко описан О. Форш — в прошлом его обитательницей — в книге «Сумасшедший корабль». «Дом Искусств» издавал свой журнал (вышло 3 номера в 1921 г.); наряду с «Домом Литераторов», «Всемирной литературой» и «Союзом поэтов» «Дом Искусств» являлся центром литературной жизни Петрограда в 1919–1922 гг. Помещался «Диск» в угловом доме на перекрестке Невского и наб. Мойки (д. 59). До последнего времени в этом здании размещался Университет марксизма-ленинизма.

5. «Звучащая раковина» — поэтическая студия, которой руководил Гумилёв. В нее входили: И. М. Наппельбаум, Ф. М. Наппельбаум, К. К. Вагинов, А. И. Федорова, В. И. Лурье, С. К. Эрлих, Д. М. Горфинкель и др. (См. воспоминания И. М. Наппельбаум, с. 179 наст. изд., С. К. Эрлих, с. 187 наст, изд., В. И. Лурье, с. 191 наст, изд., Н. Н. Семевской, с. 190 наст. изд.).

6. О «свержении» Блока Гумилёвым см. воспоминания Н. А. Павлович и комментарии к ним (с. 278 наст. изд.).

7. См. воспоминания О. А. Мочаловой: «Бальмонту, Брюсову, Иванову, Ахматовой, мне — можно было бы дать то, что имеет каждый комиссар...» (с. 122 наст. изд.).

8. Ср. с письмом Гумилёва к В. Е. Аренс: «Вы были правы, думая, что я не соглашусь с вашим взглядом на Уайльда. Что есть прекрасная жизнь как не реализация вымыслов, созданных искусством? Разве не хорошо сотворить свою жизнь, как художник творит картину, как поэт создает поэму?» (Неизвестные письма Н. С. Гумилёва / Публ. и коммент. Р. Д. Тименчика // Изв. АН СССР. Литература и язык. 1987. № 1. С. 51). Цитированное письмо написано в 1908 г. Интерес к философским взглядам Уайльда сохранился у Гумилёва вплоть до конца жизни. О роли Уайльда в творчестве Гумилёва см. комментарий 13 к воспоминаниям О. А. Мочаловой (с. 260 наст, изд.).

9. Имеется в виду «Поэма начала», ее первая книга — «Дракон». Гумилёв успел закончить лишь первую песнь и опубликовал ее в альманахе «Дракон» (1921 г.).

10. Из стихотворения Брюсова «Habet ilia in alvo».

11. «Заблудившийся трамвай» (с. 331). «У цыган» (с. 333). Эти стихотворения вошли в «Огненный столп». Даже формально они выделяются из всего предыдущего творчества Гумилёва своей необыкновенной поэтикой. Л. Силард находит в поэтике «Заблудившегося трамвая» и «У цыган» черты, предвосхитившие сюрреализм (См. Силард Л. Русская литература конца XIX-начала XX века (1890–1917). Будапешт, 1983. Т. 1. С. 489).

12. Из стихотворения «Мой альбом, где страсть сквозит без меры...» (с. 360). Цитата неточна, у Гумилёва — «Фолиант почтенной толщины».


Материалы по теме:

📯 Статьи