«Период Адамович» в жизни Гумилёва. (От­рыв­ок из кни­ги)

Материалы по теме:

Биография и воспоминания Галерея
теги: любовь, хроника, 1914 год, 1915 год

С конца декабря 1913 года начинающий поэт Георгий Иванов, расставшись к тому времени с Осипом Мандельштамом, стал появляться в ночном литературно-артистическом кафе «Бродячая собака» на Михайловской площади Петербурга с новым другом — Георгием Адамовичем.


Познакомились они на лекции Корнея Чуковского о футуризме в Тенишевском училище 13 октября. Несостоявшийся юнкер, член «Цеха Поэтов», и студент Петербургского университета быстро почувствовали больше, чем просто товарищеское влечение друг к другу, получив шутливое прозвище «два Жоржика».

Запомнил Георгия Адамовича и Николай Гумилёв, приглашенный однажды с Анной Ахматовой весной 1910 года на гимназический спектакль-мистерию по пьесе «Король прекрасен». Несмотря на провал представления, осмеянного и освистанного собравшейся публикой, автор поэтических сборников «Путь конквистадоров», «Романтические стихи» и «Жемчуга» счёл необходимым морально поддержать 18-летнего «драматурга и режиссёра» и, отыскав того за кулисами, протянул руку со словами: «Я не знаю, отчего они смеются…»1

Позже, встретившись с ним в знаменитом университетском коридоре, Николай Степанович таким запечатлел образ новоявленного студента: «…Небольшого роста, с большими красивыми глазами он выделялся среди толпы студентов своей изящностью и скорее походил на произведение искусства, чем на вихрастых юнцов…»2 Будущий теоретик акмеизма ещё не предполагал в нём своего ученика, заявившего о себе строками:

Не знал и не верил в Бога.
Так, видно, мне суждено,
Но ветер принёс тревогу
В высокое моё окно…

Вечер 6 января 1914 года в «Собаке» по воспоминаниям поэта Бориса Лившица проходил оживлённо. К 11 часам с парадного входа появились Гумилёвы: «…Затянутая в чёрный шёлк, с крупным овалом камеи у пояса вплывала Ахматова, задерживаясь у входа, чтобы по настоянию кидавшегося ей навстречу Пронина вписать в „свиную книгу“ свои последние стихи:

… Я спросила: „Чего ты хочешь?“
Он сказал: „Быть с тобой в аду“.
Я смеялась: „Ах, напророчишь
Нам обоим, пожалуй, беду“…

В длинном сюртуке и чёрном регате, не оставлявший без внимания ни одной красивой женщины, отступал, пятясь между столиков, Гумилёв, не то соблюдая таким образом придворный этикет, не то опасаясь „кинжального взгляда в спину…“». Медленно продвигаясь по залу, он ощутил на себе любопытные взоры очаровательно-грациозных спутниц «двух Жоржиков». Знакомство с близкими подругами-танцовщицами, страстными поклонницами ритмической гимнастики по системе Жака-Далькроза3, Татьяной Адамович, младшей сестрой Георгия, и француженкой Габриэль Тернизьен, актрисой студии Мейерхольда и подругой Георгия Иванова, состоялось в тот же вечер.

Черноволосая, с огромными, как и у брата, бледно-серыми глазами и тонкими изящными руками выпускница Смольного института благородных девиц 1908 года (с правом на серебряную медаль) очаровала синдика «Цеха Поэтов» помимо внешности и необычайно интонированной речью (переливом «р» и «л» и особенно заострённым звучанием всех «и»). Так начался первый «официальный» роман Николая Гумилёва с 23-летней студенткой Института Далькроза Татьяной Адамович, который продолжался в течение 1914–15 годов и даже получил в историографии поэта собственное имя — «период Адамович».

В Смольном увлечение танцорки Тани, как её с детства называл отец, искусством пластических ритмических движений прима-балерин Большого театра Рославлёвой и Гельцер, которых ей посчастливилось ребёнком видеть в «Спящей красавице», только усилилось. Она, одна из лучших учениц класса по французскому языку, совершенствуется в нём ещё год в частной гимназии Оболенской и уговаривает мать разрешить брать уроки хореографии у талантливого педагога, блистательной в прошлом балерины Императорских театров Е. П. Соколовой. Постигая науку танца, до нюансов поклонов царской ложе и даже галёрке, ей удалось заслужить рекомендательное письмо Евгении Павловны к художественному руководителю и балетмейстеру первого «Русского сезона» в Париже М. М. Фокину. Она присутствует на его репетициях, вплоть до «генеральной» 18 мая 1909 года, в муниципальном театре Шатле.

Вернувшись в Петербург, Таня решает посвятить свою жизнь танцевальному искусству. Упрямая и самостоятельная, она первым делом и не без труда находит работу учительницы французского языка в частной гимназии Хворовой. В дополнение к балетной школе Соколовой берёт уроки у жены и сподвижницы самого Фокина — балерины Веры Фокиной. Осознавая, что глупо начинать карьеру балерины в 20 лет, она настойчиво ищет выход, не подозревая ещё, что «собирая хворост», очень скоро дождётся огня с Неба!

Из письма Георгия Адамовича к сводному брату Борису в Вильно от 19 февраля 1911 года:

Дорогой Боря!

У меня к тебе большая просьба. Исполни её, если это не очень затруднит тебя, — пришли мне, пожалуйста, 18 рублей. Мне досадно просить денег, тем более что, говоря откровенно, я мог бы обойтись и без них. Дело вот в чём. Ты, может быть, слышал о ритмической гимнастике Далькроза? Если ты не знаешь её, то не буду и писать тебе о ней. Было бы слишком длинно. Собственно, определение «гимнастика» — неудачно, потому что и принципы и, главное, цели у Далькроза совсем не «гимнастические».

Результаты, которых он достигает, поразительны. Сама школа около Дрездена (в Геллерау). У нас же образовалась небольшая группа, кажется, первая и единственная в Петербурге. Это совсем новое дело. В группе я и Таня принимаем участие.

Когда я начинал занятия, у меня был хорошо оплачиваемый урок и я знал, чем буду платить нашему учителю. Теперь я его потерял — моя ученица неожиданно выдержала экзамен. И мне нечем заплатить за обучение. Я дома никому, кроме Тани, конечно, не говорю о своём обращении к тебе. Мне легче просить у тебя, чем у мамы, потому что знаю — тебе легче дать. Я буду искать уроков и отдам. Деньги принесут, вероятно, прямо на квартиру, но ты всё-таки не пиши лучше ничего на переводе. На всякий случай. Прости, что прошу денег. Целую тебя крепко. Твой Жоржик.

P. S. Дорогой Борюшка, не сердись на Жоржика. Если бы ты видел, что за прелесть эта гимнастика, то также увлёкся бы ею, как и мы. Крепко, крепко тебя целую. Твоя Татьяна.4

«Массаж воли. Телесная ритмика. Ритм — есть русло, по которому несётся творческое вдохновение. Пластика и музыка — сёстры, они дети ритма». Эти и многие другие туманные сентенции новой системы музыкально-ритмического воспитания и тренировочных упражнений привлекали любопытных. Рекламой модному увлечению послужила и крылатая фривольная фраза бывшего директора императорских театров и ближайшего сотрудника журнала «Аполлон» князя С. Волконского, очень скоро ставшего адептом и активным участником нового движения: «Кто примкнул к ритму, тому ничто человеческое не чуждо!»

Увлечение ритмической гимнастикой, позволявшей нащупать новые пути развития классического танца, было сродни новейшим веяниям в музыке, живописи, поэзии, интуитивно предчувствовавшим скорое крушение старого и рождение нового мира.

К концу 1912 года у Т. Адамович — своя гимнастическая группа (одна из шести в столице) при гимназии, где она преподавала французский язык. А в начале февраля 1913 года в Петербург приехал сам Ж. Далькроз с шестью учениками. К его прибытию курсы ритмической гимнастики — мужские, женские и даже детские — уже были открыты в Смольном и ещё в шести заведениях города, помимо частных групп. Преподаватель новой системы появился и в Дягилевском балете.

В октябре — декабре 1912 года публичные демонстрации метода прошли в большом зале Реформатского училища, в помещении «Польский Сокол» при непосредственном участии выпускников института в Геллерау С. Высоцкого, князя С. Волконского, Питоева и других энтузиастов. Численность далькрозистов Петербурга составила 515 человек при 91 уроке в неделю!

Триумфальное представление профессионалов при участии самого Маэстро состоялось 3 февраля в Театре Музыкальной Драмы. На следующий день своё мастерство перед Учителем среди других демонстрировала и Татьяна, импровизируя под музыку танцевальные па до полного самозабвения.

Успех и откровенное поощрение со стороны Мастера, но, главное, проявившиеся в ней способности учить и увлекать за собой других, выстраивать собственные музыкальные композиции, определили её ближайшие цели — получение профессионального сценического и искусствоведческого образования. Она проходит летний курс в Геллерау для учеников русских отделений, а вернувшись в Петербург и не прекращая занятий в частной группе, поступает в только что открывшийся на Исаакиевской площади Институт Истории Искусств графа В. П. Зубова, выбрав классическую тему диплома «Балет XVI века. Французская и итальянская школы».

Именно в этот период и произошло знакомство созревшей для женских соблазнов учительницы-балерины с давно открывшим свой донжуанский список и полностью разочаровавшемся в жене Николаем Гумилёвым. Их откровенный роман остался в памяти и воспоминаниях многих друзей и общих знакомых.

По свидетельству Анны Ахматовой, находившей Таню если не красивой внешне, то, во всяком случае, интересной, Гумилёвы, «в парадных случаях, когда было много гостей», принимали её у себя в доме. В свою очередь, и сами бывали на журфиксах в квартире Адамовичей5. Николай Степанович появлялся там, конечно, гораздо чаще. «Очаровательная… Книги она не читает, но бежит, бежит убрать в свой шкаф. Инстинкт зверька…»

Несмотря на небольшой рост: она едва доходила Анне Андреевне до плеча, соперниц периодически видели под руку на поэтических вечерах столицы. Уступая другой собственного мужа, поэтесса Ахматова казалась даже великодушной:

Я не любви твоей прошу.
Она теперь в надёжном месте…
Поверь, что я твоей невесте
Ревнивых писем не пишу.
Но мудрые прими советы:
Дай ей читать мои стихи,
Дай ей хранить мои портреты —
Ведь так любезны женихи!..6

Из воспоминаний гимназической ученицы Тани Адамович Нины Берберовой, относящихся к 1914 году:

…После уроков Наташа Шкловская и я оставались в учительской. На столе горела зелёная лампа. На жёстком диване сидели мы обе, а Татьяна Викторовна ходила из угла в угол, заложив руки за спину, и говорила с нами об акмеизме, о французской поэзии, о концертах Кусевицкого, о художниках «Мира искусства», о Мейерхольде, Мандельштаме, Кузмине и Царском Селе, о С. Волконском и школе Далькроза.

Мы ритмично поворачивали за ней головы — вправо и влево. Я, как бедный Лазарь, ловила крохи с того стола, за которым пировали все эти небожители. Каждое слово ложилось в памяти и вечером в кровати, завернувшись с головой в одеяло, я повторяла её речи… Конечно, главной темой была Ахматова.

Мы читали Татьяне Викторовне свои стихи, и она говорила о том, что такое поэзия, новая поэзия, о возможностях паузника, иногда брала наши стихи и через неделю возвращала, сообщая, что прочла их Ахматовой. Одно из моих стихотворений она признала хорошим и обещала показать брату Георгию.7

Но молодому студенту-поэту было не до юных дарований. Им плелась кружевная интрига: подтолкнуть Николая Гумилёва к решительному шагу в его «официальном» романе с Таней ценой женитьбы милого друга Жоржика на прелестной Габриэль. Одержимый этой идеей, Адамович позволяет себе в адрес самой Анны Андреевны уничижительные строки, которых позже стыдился:

… Колдовства ненавижу твои,
Голубую от дыма таверну
И томительные стихи.
Вот пришла, вошла на эстраду,
Незнакомые пела слова,
И у всех от мутного яда
Отуманилась голова…

Именно Татьяна Адамович впоследствии познакомит Нину и с Ахматовой, и с самим… Блоком! Берберова окажется последней из студийцев «Звучащей раковины» — гумилёвского семинара в Петроградском Доме Искусств, с кем общался поэт в роковую ночь своего ареста со 2-го на 3 августа 1921 года…

После весенних торжеств по случаю 150-летия Смольного института, которые широко отмечались в столице с 20 марта по 7 мая 1914 года и завершились концертом и балом, отношения между любовниками достигли того состояния, когда прозрачно просматривается настойчивое желание «невесты» скорейшего счастья… Да! Таня действительно хотела и была готова выйти замуж. Но не свободен был жених, связанный таинством венчания с Анной Горенко.

Признавая за собой буйство мужской силы — «Святой Антоний может подтвердить, что плоти я никак не мог смирить…», Гумилёв был готов даже взять на себя вину в смертном грехе (прелюбодеянии) и, таким образом, расторгнуть свой церковный брак. Не предлагать же сделать это Анне Андреевне после её романов с Антонио Модильяни в Париже и женатым красавцем и эстетом Николаем Недоброво в Петербурге?

Но и эта крайняя мера не решала проблемы. Как виновный Гумилёв был бы осуждён на… всегдашнее безбрачие. И, следовательно, ни о каком повторном венчании для него не могло быть и речи. А сожительство с дворянином, опозоренным Святейшим Синодом, по-видимому, не входило в планы ни самой Тани, ни семейства Вейнбергов — Адамовичей.

«По иносказаниям, вспыхивающим рифмам и внезапным перебоям ритма» стихотворения Гумилёва «Юдифь» весны 1914 года чувствуется охватившее его смятение:

… Сатрап был мощен и прекрасен телом,
Был голос у него, как гул сраженья,
И всё же девушкой не овладело
Томительное головокруженье.
Но верно в час блаженный и проклятый,
Когда, как омут, приняло их ложе,
Поднялся ассирийский бык крылатый,
Так странно с ангелом любви несхожий.
Иль, может быть, в дыму кадильниц рея
И вскрикивая в грохоте тимпана,
Из мрака будущего Саломея
Кичилась головой Иоканаана8.

И в середине мая Гумилёв решается на развод. Он даже принимает единственное условие Анны Андреевны — оставить ей сына. Вместе они едут в Слепнёво. Однако, там свои права на любимого внука предъявляет мать Николая Степановича, разрывая достигнутое между супругами соглашение.

Во второй половине июня 1914 года, отправив жену в столицу с очерком для «Нивы», Гумилёв устремляется к Тане в Вильно, где она гостит у брата-генерала. Любовники сбегают на балтийское взморье в Либаву и там проводят свой «медовый месяц». По свидетельству Анны Ахматовой Гумилёв в зрелые годы отдал дань одному из пороков тогдашней богемной среды — курению опиума. Не избежала наркотического поветрия, по всей видимости, и Таня, увлекаясь, в свою очередь, эфироманией.

Возвратившись в начале июля в Петербург, Николай Степанович сразу же уезжает в Териоки (Финляндия), где в тишине и покое выплёскивает на бумагу буйные фантазии утомившего его безумства — «путешествия в страну эфира»9. В письме к жене у него даже вырывается фраза: «Мне страшно надоела Либава»! Но ощущения от физической близости в состоянии эфирного опьянения героев рассказа — Гранта10 и Инны11 — переданы им в подробностях, не оставляющих сомнений в их достоверности:

…Огромный вал выплеснул меня на серебряный песок, и я догадался, что это острова Совершенного счастья. Нагая Инна стояла передо мною на широком белом камне. Её щёки розовели, губы были полураскрыты, как у переводящего дыхание; расширенные, потемневшие зрачки сияли необычайно.

Я приблизился и, протянув руку, коснулся её маленькой, крепкой удлинённой груди. Вдруг её руки легли вокруг моей шеи, и я почувствовал лёгкий жар и шумную прелесть близко склонившегося горячего лица. Я схватил её и побежал. Она прижалась ко мне, торопя: «Скорей! Скорей!»

Я упал на поляне, покрытой белым песком, а кругом стеною вставала хвоя. Сколько времени мы пробыли на этой поляне, я не помню. Знаю только, что ни в одном из сералей Востока, ни в одном из чайных домиков Японии не было столько дразнящих и восхитительных ласк. Временами мы теряли сознание, себя и друг друга, и тогда похожий на большого византийского ангела андрогин говорил о своём последнем блаженстве. И тотчас вновь начиналось сладкое любопытство друг к другу…

Но ведь небеса ничего не дают даром! 20 июля с началом войны с Германией страдающий заметным косоглазием Гумилёв добивается медицинского переосвидетельствования. Пройдя учебный кавалерийский курс под Новгородом, 30 сентября он с маршевым эскадроном прибывает в лейб-гвардии Уланский Её Величества Государыни Императрицы Александры Фёдоровны полк (в Литве) и 17 октября принимает первое боевое крещение.

Только на 3 дня — 21–24 декабря — он вырывается в Петроград к Тане. Вместе они посетили «Бродячую собаку», где Гумилёв читал стихи о войне, не зная ещё о награждении его солдатским Георгиевским крестом:

… Мы четвёртый день наступаем,
Мы не ели четыре дня…

Но на фронт (до Вильно) Николая Степановича провожала всё же Анна Андреевна.

В конце января 1915 года унтер-офицер Гумилёв вновь в столице: свадьба Георгия Иванова и Габриэль Тернизьен, вечера поэтов в «Собаке» и «Романо-германском кружке», публикации стихов и «Записок кавалериста». Опалённому бедствиями войны, ему уже в ином свете представлялись настойчивые попытки Тани узаконить их отношения:

… И ты мне сказала: «Да, было бы лучше,
Было бы лучше мне умереть».
«Неправда, — ответил я, — этот ветер,
И всё, что было, рассеется сном,
Помолимся Богу, чтоб прожить вечер,
А завтра наутро мы всё поймём».
И ты повторяла: «Боже, Боже!»
Шептала: «Скорее… одна лишь ночь…»
И вдруг задохнулась: «Нет, Он не может,
Нет, Он не может уже помочь!»

7 февраля Гумилёв в полку в Вильно и далее — на передовой. Застудив лёгкие в разъездах боевого охранения и получив затем воспаление почек, Николай Степанович в десятых числах марта оказывается на два месяца в петроградском лазарете деятелей искусства и на домашнем режиме в Царском Селе.

Отшучиваясь в ответ на сетования Тани по поводу неопределенности их отношений, Гумилёв 15 апреля 1915 года пишет «Жалобы влюблённых» с посвящением Адамович (в одном из автографов):

… Ах, любовь — искуснейший регент,
Кто ещё может петь такие
О печали, о жадной неге
Празднично-шумные литургии?!
Зов один от края до края,
Шире, всё шире и чудесней,
Угадали ль вы, дорогая,
В этой бессвязной и бедной песне?
Дорогая с улыбкой летней,
С узкими, слабыми руками
И, как мёд двух тысячелетний,
Душными чёрными волосами.

Но через несколько дней в стихотворении без заглавия — грустные мотивы почти прощания с любимой женщиной:

… Печальный мир не очаруют вновь
Ни кудри душные, ни взор призывный,
Ни лепестки горячих губ, ни кровь,
Стучавшая торжественно и дивно.
Правдива смерть, а жизнь бормочет ложь…
И ты, о нежная, чьё имя — пенье,
Чьё тело — музыка, и ты идёшь
На беспощадное исчезновенье.
Но мне, увы, неведомы слова —
Землетрясенья, громы, водопады,
Чтоб и по смерти ты была жива,
Как юноши и девушки Эллады.

Признанный негодным к строевой службе второй раз по состоянию здоровья, Гумилёв упрямо добивается невозможного и в мае вновь попадает на фронт. Казалось, что испытывая судьбу, он искал смерти в июльских боях, но был представлен ко второму Георгию (3-ей степени) и приказом от 22 сентября откомандирован в петроградскую школу прапорщиков!

Учёба на младшего офицера военного времени, дарившая всего лишь отсрочку неизбежной гибели в бою, смерть тестя и начавшаяся серьёзная болезнь жены никак не приближали Николая Степановича к разрешению его сердечных дел, позволяя лишь временное забытьё:

… И снова, страдая от муки,
Проклявши своё бытие,
Целую я бледные руки
И тихие очи её.

Всё ещё на что-то надеясь, Таня, несмотря на войну, успешно прошла программу института Далькроза в Петрограде и выдержала экзамены на полный диплом с правом преподавания методики. Предприимчивому князю С. Волконскому удалось сформировать в столице специальную комиссию из профессоров консерватории и преподавателей «далькрозистов», наделённую самим Маэстро всеми правами приёмной.

Ритмическая гимнастика, завоёвывая популярность, преподавалась, помимо Смольного, на Курсах Рапгофа, Высших женских курсах Лесгафта, в Гимназии и Реальном училище доктора Видемана, в Школе бального искусства Москалёвой, в Гимназии Стоюниной и в других престижных учебных заведениях.

В начале 1915 года Татьяна, опасаясь экзамена по музыке, обратилась к услугам талантливого выпускника полного курса в Геллерау — поляка-петербуржца Стефана Высоцкого, уроки которого ещё 13 ноября 1913 года удостоил своим посещением Августейший князь Константин Константинович.

Профессиональный танцор, преподаватель курсов ритмической гимнастики в мужских, женских и детских группах по всем трём составляющим системы, включая музыкальную импровизацию, охотно помог увлечённой женщине, не предполагая чем обернётся для обоих их творческое общение…

Совмещая военную учёбу с подготовкой к изданию очередного сборника «Колчан», Гумилёв публикует в октябрьском номере «Аполлона» рецензию на книжку стихов начинающей поэтессы — выпускницы Высшихженских (Бестужевских) курсов Марии Лёвберг (Купфер) — «Лукавый странник».

Усмотревший в стихотворном материале «…энергию солнца в соединении с мечтательностью, способностью видеть и слышать и какую-то строгую спокойную грусть, отнюдь не похожую на печаль, критик подметил во многих строфах подлинно поэтическое переживание голоса автора, заявившего о своём существовании…»

Их знакомство, быстро перешедшее в короткий, но бурный роман, состоялось во второй половине ноября на одном из заседаний кружка «Вечера Случевского», где 21-летняя и только что овдовевшая М. Лёвберг появилась в сопровождении поэта В. Курдюмова. Распалённый её красотой, поэт посвящает новой возлюбленной нежнейшие стихи: «Ты, жаворонок в горней высоте…»

Двухлетний «период Адамович», уступая дорогу более молодым музам Гумилёва, получил в литературном наследии поэта достойное завершение. Бывшие любовники едут вместе в типографию издателя «Альциона»-Москва Кожебаткина, где Николай Степанович на отдельном листке «Колчана» посвящает свой сборник Татиане Викторовне Адамович, навсегда соединяя их имена. 15 декабря 1915 года «Колчан» вышел в свет.

А что же Таня? По окончании института Далькроза она стала преподавать ритмическую гимнастику на курсах и давать частные уроки, в том числе великой княжне Вере Николаевне в Мраморном дворце по приглашению Министерства Двора. При участии уже знакомого нам Стефана Высоцкого 15 сентября 1916 года в Петрограде открылась собственная Школа ритма Татьяны Адамович, где можно было встретить и старшую дочь Ф. И. Шаляпина от второго брака Марфу, и выделявшуюся своей настойчивостью и упорством дочь профессора Аню Энгельгардт — будущую жену Николая Гумилёва (Анну вторую)!..

Примечания:

1. Журнал «Дружба народов», № 10, стр. 184–187, М., 1995 г.

2. И. В. Одоевцева. На берегах Невы, стр. 212. М., 1988 г.

3. Швейцарский композитор и педагог Э. Жак (1865–1950). Основал свой институт в Геллерау, близ Дрездена.

4. РГВИА, ф. 297, оп. 1, д. 38, л. 24–25 об.

5. В доме № 7 по 5-ой Рождественской улице.

6. Из сборника «Чётки», вышедшего 15.03. 1914 г.

7. Н. Берберова. Курсив мой: Автобиография, стр. 92–93, М., 1999 г.

8. Евангельская Саломея в награду за свой танец потребовала по наущению матери голову Иоанна Крестителя.

9. «Путешествие в страну эфира», Биржевые Ведомости от 31.07.1916 г., утренний выпуск, Петроград.

10. Юношеский псевдоним Гумилёва.

11. Имя старшей сестры Анны Горенко, внешне очень похожей на Т. Адамович.


Материалы по теме:

Биография и воспоминания

🖼 Галерея