Дафнис и Хлоя

Материалы по теме:

Стихотворения
теги: Ахматова и Гумилёв, Анна Ахматова, современники, любовь

Уже близко то время, когда я не смогу ни сказать, ни написать ничего. Может быть, меня упрекнут этим. Ведя записи без плана и системы, я никогда не думала и не хотела делать их достоянием истории. Я много видела, много испытала, много знаменитых современников встречала на своем пути, одних ближе к моей жизни, других дальше; наконец, третьи просто в беглых встречах оставили чисто зрительное и слуховое впечатление. Но ведь истина, даже юридически, возникает из перекрестных взглядов и мнений, а значит, каждый свидетель ценен по-своему — только бы он не лгал и не выдумывал фактов. Постараюсь следовать этому правилу и как можно точнее восстановить в моей, еще не угасающей памяти образы далеких, милых, а иногда и вовсе далеких, но запомнившихся мне людей.

С Аней мы познакомились в Гунгербурге1, довольно модном тогда курорте близ Нарвы, где семьи наши жили на даче. Обе мы имели гувернанток, обе болтали бегло по-французски и по-немецки, и обе ходили с нашими «мадамами» на площадку около курзала, где дети играли в разные игры, а «мадамы» сплетничали, сидя на скамейке. Аня была худенькой стриженой девочкой, ничем не примечательной, довольно тихонькой и замкнутой. Я была очень подвижной, веселой, шаловливой и общительной. Особенной дружбы у нас не возникло, но встречи были частые, болтовня непринужденная, и основа для дальнейших отношений возникла прочно.

Настоящая, большая, на всю жизнь тесно связавшая нас дружба пришла позже, когда мы жили в одном и том же доме в Царском Селе, близ вокзала, на углу Широкой улицы и Безымянного переулка — в доме Шухардиной2, где у нас была квартира, внизу, а у Горенко наверху. В этот дом мы переехали после пожара, когда потеряли всю обстановку, все имущество, и наши семьи были очень рады найти квартиру, где можно было разместиться уютно, к тому же около вокзала (наши отцы были связаны с поездками в Петербург на службу3, а перед старшими детьми уже маячило в будущем продолжение образования). При доме был большой хороший сад, куда обе семьи могли спокойно на целый день выпускать своих детей, не затрудняя ни себя, ни своих гувернанток прогулками.

Вот когда мы по-настоящему подружились и сошлись с Анечкой Горенко. Аня писала стихи, очень много читала дозволенных и недозволенных книг и очень изменилась внутренне и внешне. Она выросла, стала стройной, с прелестной хрупкой фигурой развивающейся девушки, с черными, очень длинными и густыми волосами, прямыми, как водоросли, с белыми и красивыми руками и ногами, с несколько безжизненной бледностью определенно вычерченного лица, с глубокими, большими светлыми глазами, странно выделявшимися на фоне черных волос и темных бровей и ресниц. Она была неутомимой наядой в воде, неутомимой скиталицей-пешеходом, лазала как кошка и плавала как рыба. Почему-то ее считали «лунатичкой»4, и она не очень импонировала добродетельным обывательницам затхлого и очень дурно и глупо воспитанного Царского Села, имевшего все недостатки близкой столицы без ее достоинств. Как и полагается пригородам.

Наши семьи жили замкнуто. Все интересы отцов были связаны с Петербургом; матери — многодетные, обремененные хлопотами о детях и хозяйстве. Уже дворянского приволья не было нигде и в помине. Прислуга была вольнодумная и небрежная в работе. Жизнь дорогая. Гувернантки, большею частью швейцарки и немки, претенциозные и не ахти как образованные. Растить многочисленную семью было довольно сложно. Отсюда не всегда ровная атмосфера в доме; не всегда и ровные отношения между членами семьи. Не мудрено, что мы отдыхали, удаляясь от бдительных глаз, бродя в садах и гущах прекрасного, заброшенного, меланхолического Царского Села.

Аня свои ранние стихи, к сожалению, не сохранила, и потому для исследователей ее творчества навеки утеряны истоки ее прекрасного таланта. Могу сообщить одну и довольно существенную черту в ее творчестве: предчувствие своей судьбы5. Еще совсем девочкой она писала о таинственном кольце (позже черном бабушкином кольце), которое она получила в дар от месяца:

Мне сковал его месяца луч золотой
И, во сне надевая, шепнул мне с мольбой:
«Береги этот дар! Будь мечтою горда!»
Я кольца не отдам — никому, никогда!6.

Правда, много позже, живя у меня в 1915–1916 годах, она его отдала — и при каких обстоятельствах7!

Много судеб сплеталось с судьбою Анны Ахматовой. Но надо быть последовательной.

С Колей Гумилёвым, тогда еще гимназистом седьмого класса, Аня познакомилась в 1904 году, в сочельник8. Мы вышли из дому, Аня и я с моим младшим братом Сережей, прикупить какие-то украшения для елки, которая у нас всегда бывала в первый день Рождества. Был чудесный солнечный день. Около Гостиного двора мы встретились с «мальчиками Гумилёвыми»: Митей, старшим, — он учился в Морском кадетском корпусе9, — и с братом его Колей — гимназистом императорской Николаевской гимназии.

Я с ними была раньше знакома, у нас была общая учительница музыки — Елизавета Михайловна Баженова. Она-то и привела к нам в дом своего любимца Митю и уже немного позже познакомила меня с Колей. Встретив их на улице, мы дальше пошли уже вместе, я с Митей, Аня с Колей, за покупками, и они проводили нас до дому. Аня ничуть не была заинтересована этой встречей, а я тем менее, потому что с Митей мне всегда было скучно; я считала (а было мне тогда уже пятнадцать!), что у него нет никаких достоинств, чтобы быть мною отмеченным.

Но, очевидно, не так отнесся Коля к этой встрече. Часто, возвращаясь из гимназии, я видела, как он шагает вдали в ожидании появления Ани. Он специально познакомился с Аниным старшим братом Андреем, чтобы проникнуть в их довольно замкнутый дом. Ане он не нравился; вероятно, в этом возрасте девушкам нравятся разочарованные молодые люди, старше двадцати пяти лет, познавшие уже много запретных плодов и пресытившиеся их пряным вкусом. Но уже тогда Коля не любил отступать перед неудачами. Он не был красив — в этот ранний период он был несколько деревянным, высокомерным с виду и очень неуверенным в себе внутри. Он много читал, любил французских символистов, хотя не очень свободно владел французским языком, однако вполне достаточно, чтобы читать, не нуждаясь в переводе. Роста высокого, худощав, с очень красивыми руками, несколько удлиненным бледным лицом, — я бы сказала, не очень заметной внешности, но не лишенной элегантности. Так, блондин, каких на севере у нас можно часто встретить.

Позже, возмужав и пройдя суровую кавалерийскую военную школу, он сделался лихим наездником, обучавшим молодых солдат, храбрым офицером (он имел два Георгия за храбрость)10, подтянулся и, благодаря своей превосходной длинноногой фигуре с широкими плечами, был очень приятен и даже интересен, особенно в мундире. А улыбка и несколько насмешливый, но милый и не дерзкий взгляд больших, пристальных, чуть косящих глаз нравились многим и многим. Говорил он чуть нараспев, нетвердо выговаривая «р» и «л», что придавало его говору совсем не уродливое своеобразие, отнюдь не похожее на косноязычие.

Мне нравилось, как он читает стихи, и мы всегда просили его об этом. Он часто бывал у нас, и когда я была уже замужем, очень подружился с моим мужем11, а по старой памяти и со мною. И наша ничем не омраченная дружба (я знала его с десятилетнего возраста) прошла сквозь всю жизнь, вплоть до трагической гибели Николая Степановича. С Аней тоже длилась всю жизнь.

Но вернемся к ранней юности. В 1905 году Горенко уехали из Царского Села по семейным обстоятельствам12. И этот короткий промежуток наших жизней держался только на переписке, к сожалению, затерянной нами.

Аня никогда не писала о любви к Гумилёву, но часто упоминала о его настойчивой привязанности, о неоднократных предложениях брака и своих легкомысленных отказах и равнодушии к этим проектам. В Киеве у нее были родственные связи, кузина13, вышедшая позже замуж на Аниного старшего брата Андрея. Она, кажется, не скучала. Николай Степанович приезжал в Киев. И вдруг, в одно прекрасное утро, я получила извещение об их свадьбе. Меня это удивило. Вскоре приехала Аня и сразу пришла ко мне. Как-то мельком сказала о своем браке, и мне показалось, что ничего в ней не изменилось; у нее не было совсем желания, как это часто встречается у новобрачных, поговорить о своей судьбе. Как будто это событие не может иметь значения ни для нее, ни для меня. Мы много и долго говорили на разные темы. Она читала стихи, гораздо более женские и глубокие, чем раньше. В них я не нашла образа Коли. Как и в последующей лирике, где скупо и мимолетно можно найти намеки о ее муже, в отличие от его лирики, где властно и неотступно, до самых последних дней его жизни, сквозь все его увлечения и разнообразные темы маячит образ жены. То русалка, то колдунья, то просто женщина, таящая «злое торжество»:

И, тая в глазах злое торжество
Женщина в углу слушала его.14.

Стихотворение «У камина» стоит того, чтобы процитировать его полностью в подтверждение моих высказываний, основанных не только на впечатлениях, но и на признаниях и фактах.

Конечно, они были слишком свободными и большими людьми, чтобы стать парой воркующих «сизых голубков». Их отношения были скорее тайным единоборством. С ее стороны — для самоутверждения как свободной от оков женщины; с его стороны — желание не поддаться никаким колдовским чарам, остаться самим собою, независимым и властным над этой вечно, увы, ускользающей от него женщиной, многообразной и не подчиняющейся никому. Я не совсем понимаю, что подразумевают многие люди под словом «любовь». Если любовь — навязчивый, порою любимый, порою ненавидимый образ, притом всегда один и тот же, то смею определенно сказать, что если была любовь у Николая Степановича, а она, с моей точки зрения, сквозь всю его жизнь прошла, — то это была Ахматова. Оговорюсь: я думаю, что в Париже была еще так называемая «Синяя звезда»15. Во всяком случае, если нежность — тоже любовь, то «Синяя звезда» была тоже им любима, и очень нежно. Остальное, как бы это ни называть, вызывало у него улыбку и шутливый тон.

Но разве существует на свете моногамия для мужчин? Я помню, раз мы шли по набережной Невы с Колей и мирно беседовали о чувствах женщин и мужчин, и он сказал: «Я знаю только одно, что настоящий мужчина — полигамист, а настоящая женщина моногамична». — «А вы такую женщину знаете?» — спросила я. «Пожалуй, нет. Но думаю, что она есть»16, — смеясь ответил он. Я вспомнила Ахматову, но, зная, что ему будет это больно, промолчала.

У Ахматовой большая и сложная жизнь сердца — я-то это знаю, как, вероятно, никто. Но Николай Степанович, отец ее единственного ребенка, занимает в жизни ее сердца скромное место. Странно, непонятно, может быть, и необычно, но это так.

Великий сердцевед Л.Н. Толстой отметил эту черту в Анне Карениной. Но не надо аналогий, они ни к чему. Люди очень различны, в этом повинны и жизнь и время. И несмотря на то, что часто в больших и сложных биографиях обычно звучит тема «роковой любви», как у Пушкина, Байрона, Тютчева, Блока и даже Лермонтова, — не будем до поры до времени касаться ее! А пожалуй, у меня есть что сказать о ней... Так уж мне довелось вчитаться в чужие жизни. Могу сказать еще то, что знаю очень хорошо: Гумилёв был нежным и любящим сыном, любимцем своей умной и властной матери, и он, несомненно, радовался, что его сын растет под крылом, где ему самому было так хорошо и тепло.

Знаю, как он звонил в клинику, где лежала Аня (самую лучшую тогда клинику профессора Отто17, очень дорогую и очень хорошо обставленную, на Васильевском острове). Затем, по окончании всей этой эпопеи, заехал за матерью своего сына и привез их обоих в Царское Село к счастливой бабушке, где мы с мужем в те же дни обедали и пили шампанское за счастливое событие... Все как полагается18.

Смею высказать еще одну до конца продуманную мною мысль: не признак ли это мужского характера — совмещать в себе много крайностей, иногда совершенно полярных, и, несмотря на эти крайности, иметь свое глубокое чувство единого, самого заветного, самого нужного — одного.

Рождение сына очень связало Анну Ахматову. Она первое время сама кормила сына и прочно обосновалась в Царском.

Не думаю, что тогда водились чудаки-отцы, катающие колясочку с сыном, — для этого были опытные няни. И Коля был как все отцы, навещал своего сына всякий раз, когда это было возможно, и, конечно, был не хуже, если не лучше многих образцовых отцов. Разве все эти нити не могут называться любовью? Роли отцов и матерей так различны, особенно в первые годы ребенка. Понемногу и Аня освобождалась от роли матери в том понимании, которое сопряжено с уходом и заботами о ребенке: там были бабушка и няня. И она вошла в обычную жизнь литературной богемы. Ни у того, ни у другого не было каких-либо поводов к разлуке или разрыву отношений, но и очень тесного общения вне поэзии (да и то так различно понимаемой) тоже не было.

У Ахматовой под строками всегда вполне конкретный образ, вполне конкретный факт, хотя и не называемый по имени. Гумилёв — поэт раздумий и предчувствий. Может быть, в этом жутком мире он если и не знал, то провидел свою трагическую судьбу19.

...Сидя у меня в небольшой темно-красной комнате, на большом диване, Аня сказала, что хочет навеки расстаться с ним20. Коля страшно побледнел, помолчал и сказал: «Я всегда говорил, что ты совершенно свободна делать все, что ты хочешь». Встал и ушел21.

Много ему стоило промолвить это... ему, властно желавшему распоряжаться женщиной по своему усмотрению и даже по прихоти. Но все же он сказал это!

Ведь во втором браке, меньше чем через год, он отправил юную жену к своей маме в Бежецк, в глушь, в зиму, в одинокую и совсем уж безрадостную жизнь! Она была ему «не нужна»22. Вот это тот Гумилёв, который только раз (но смертельно) был сражен в поединке с женщиной. И это-то и есть настоящий, подлинный Гумилёв.

Не знаю, как называют поэты или писатели такое единоборство между мужчиной и женщиной... Если это любовь, то как она непохожа на то, что обычно описывают так тщательно большие сердцеведы. У Гумилёва были холодная душа и горячее воображение. Ему не хотелось иметь в своей жизни просто спокойную, милую, скромную жену, мать нескольких детей, хозяйку дома... А возможно, что только так он нашел бы другую судьбу. Но у человека ведь всегда одна судьба — его судьба, и праздные догадки ни к чему.

Во всяком случае, брак Гумилёва был браком по своей воле и по своей любви... А что его нельзя назвать счастливым браком... Пушкин не без горечи сказал: «На свете счастья нет, но есть покой и воля...»23. Правда, покоя у Коли было мало, но воли много. А у Ахматовой? Женщины с таким свободолюбием и с таким громадным внутренним содержанием, мне думается, счастливы только тогда, когда ни от чего и, тем более, ни от кого не зависят. До некоторой степени и Аня смогла это себе создать. Она не зависела от своей свекрови, не зависела от мужа. Она рано стала печататься и имела свои деньги24. Но счастливой я ее никогда не видела. Покоя? Да, внутренний покой в ней чувствовался гораздо больше, чем а ее муже. Временами, пожалуй, я назвала бы ее состояние «светлым покоем». Откуда он шел? Я думаю, отчасти извне, но больше всего изнутри.

Есть одна черта у Ахматовой, ставящая ее далеко от многих современных поэтов и ближе всего подводящая к Пушкину: любовь и верность сердца людям...

А насмешлива она была очень, иногда и не совсем безобидно. Но это шло от внутреннего веселья. И мне казалось, насмешка даже не мешала ей любить тех, над кем она подсмеивалась, за редкими исключениями, — таких на моей памяти были единицы.

Мне кажется, что уживчивости в характере Ани было достаточно, чтобы жизнь с нею рядом не была несносной. У меня она жила в небольшой (остальные комнаты были очень большие), но теплой и приятной комнате с окном, выходящим в наш тенистый тихий сад при клинике25. Дверь в мою комнату была почти всегда открыта, так что мы разговаривали, не выходя из наших комнат. У меня был очень хороший слух, и иногда ночью я окликала Аню: «Отчего ты не спишь?» — «А почему ты это знаешь?» — «По ритму дыхания». И тогда она часто входила ко мне и, сидя у меня на кровати, рассказывала мне причину своей бессоницы. Она часто бормотала стихи по ночам, прислушиваясь, как они звучат.

Милое время! А кругом грохотали выстрелы, тарахтели пулеметы. Ведь мы жили на первой из восставших окраин Петрограда, на Выборгской стороне. Но в нашей клинике, в глубине большого сада, было очень тихо и спокойно. Жизнь с ее жестокостями и бурями была от нас отделена высоким каменным забором. Это, конечно, не значит, что мы ничего не переживали. Наоборот, сквозь все запоры жизнь врывалась и сюда...

Примечания:

Срезневская Валерия Сергеевна (в девичестве Тюльпанова) (1888–1964) — одноклассница Анны Ахматовой, ее ближайшая подруга, адресат нескольких стихотворений Ахматовой.

Воспоминания В.С. Срезневской опубликованы в ахматовском номере «Звезды» (1989. № 6. С. 141–144). Текст печатается по этому изданию.

1. Ныне Нарва-Йыэсуу.

2. Ул. Широкая — ныне ул. Ленина. Дом не сохранился. На этом месте сейчас привокзальная площадь.

3. Отец Ахматовой А.А. Горенко служил в Главном управлении торгового пароходства и портов.

4. Очень интересна в этой связи «лунная» тема в любовной лирике Гумилёва. Ахматова считала, что луна, сопутствующая образу героини, связана как раз с этой ее особенностью. (См. вступительную статью Р. Д. Тименчика к подборке стихов Гумилёва в журнале «Родник». 1988. № 10. С. 20).

5. Известно, что М. И. Цветаева спрашивала Ахматову, как осмелилась она написать в «Молитве» — «Отними и ребенка, и друга // И таинственный песенный дар» — ведь написанное в стихах всегда сбывается.

6. Из стихотворения Ахматовой «На руке его много блестящих колец...» (Ахматова А. А. Стихотворения и поэмы. Л.: Сов. писатель, 1977. С. 269. (Б-ка поэта. Большая сер.)). Цитируется неточно: ст. 3 в цитате — «Сохрани этот дар, будь мечтою горда».

7. Об истории черного кольца подробно рассказал его последний обладатель — Б. В. Анреп. (См.: Звезда. 1989. № 6. С. 56–61).

8. Т. е. 23 декабря 1904 г.

9. Морской корпус (Морской кадетский корпус) — привилегированное военно-морское учебное заведение царской России, из которого русский флот в основном комплектовался строевыми морскими офицерами. В здании, где находился Морской корпус, ныне Высшее военно-морское училище им. М.В. Фрунзе (набережная Лейтенанта Шмидта, д. 17).

10. См. комментарий 38 к воспоминаниям А. С. Сверчковой (с. 220 наст. изд.).

11. Вячеслав Вячеславович Срезневский.

12. Причиной отъезда Инны Эразмовны с детьми из Царского Села был разрыв с мужем (1905 г.).

13. Ханна Вульфовна Горенко (в девичестве Райцин).

14. Из стихотворения «У камина» (с. 177–178).

15. Е.К. Дюбуше (см. воспоминания М. Ф. Ларионова, с. 102 наст. изд.).

16. Этот диалог перекликается со стихотворением «Он поклялся в строгом храме...» (с. 140):

Но, печальный и упрямый,
Он припал к ногам мадонны:
«Я нигде не встретил дамы,
Той, чьи взоры непреклонны».

17. Ныне Институт акушерства и гинекологии (Менделеевская линия, д. 3). Возможно, сведения неточны.

18. В другой редакции воспоминаний В.С. Срезневской, опубликованной в «Вестнике русского христианского движения» (Париж, 1986. № 146), при описании этого эпизода следовала полемика с воспоминаниями С. К. Маковского (Крейд, с. 90). Подробнее об этом см.: Анна Ахматова. Десятые годы / Сост. и прим. Р. Д. Тименчика и К. М. Поливанова. М.: Изд-во МПИ, 1989. С. 17–19.

19. Ср. с определением Ахматовой: «Гумилёв — поэт еще не прочитанный. Визионер и пророк. Он предсказал свою смерть с подробностями вплоть до осенней травы» (Анна Ахматова о Николае Гумилёве / Публ. В. А. Черных // Лит. газета. 13.06.90. (№ 24. С. 7). Вообще очень многие мемуаристы обращались к теме предчувствия (и не только предчувствия смерти) у Гумилёва:

Я — прошлого увидевшие очи,
Грядущего разверзтые уста (с. 500).

20. В дневниках П.Н. Лукницкого со слов Ахматовой этот эпизод выглядит так: «Когда Николай Степанович вернулся из-за границы в 1918 году, он позвонил к Срезневским. Они сказали, что А. А. (Ахматова. — Сост.) у Шилейко. Николай Степанович, не подозревая ничего, отправился к Шилейко. Сидели вместе, пили чай, разговаривали.

Потом А. А. пошла к нему — он остановился в меблированных комнатах "Ира"[2]. Была там до утра. Ушла к Срезневским. Потом, когда Николай Степанович пришел к Срезневским, А. А. провела его в отдельную комнату и сказала: "Дай мне развод". Он страшно побледнел и сказал: "Пожалуйста...". Не просил ни остаться, ничего не расспрашивал даже. Спросил только: "Ты выйдешь замуж? Ты любишь?" А. А. ответила: "Да".— "Кто же он?" — "Шилейко". Николай Степанович не поверил: "Не может быть. Ты скрываешь, я не верю, что это Шилейко"» (Лукницкая, с. 64).

21.

И когда женщина с прекрасным лицом,
Единственно дорогим во вселенной,
Скажет: «Я не люблю вас», —
Я учу их, как улыбнуться,
И уйти, и не возвращаться больше.
(«Мои читатели», с. 341)

22. Справедливости ради нужно отметить, что основной причиной отъезда А. Н. Энгельгардт с ребенком в Бежецк был, вероятно, все же голод в Петрограде. См. свидетельство И. В. Одоевцевой: «...А однажды, собираясь в Бежецк, где находились его жена, мать и дети — Левушка и Леночка, — он добыл кусок мяса и спросил меня, не смогу ли я его поджарить. Я взялась, проткнула мясо со всех сторон и великолепно поджарила. Сама же, конечно, не помнила, когда и ела мясо в последний раз. Он срезал маленький кусочек, чтобы убедиться, готово ли оно, я думала, что он мне хоть этот маленький ломтик даст попробовать, но Гумилёв приложил его к куску, аккуратно все завернул и повез, похвалив меня за хорошую работу. А вообще он был очень щедрым..» (Одоевцева И. Встречи с Гумилёвым // Неделя. 12–18 сент. 1988. (№ 37). С. 18). Ср. также с воспоминаниями А.С. Сверчковой (с. 19 наст. изд.), К. И. Чуковского (с. 127 наст. изд.).

23. Из стихотворения Пушкина «Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит...»

24. Имеется в виду, очевидно, дебют Ахматовой в «Аполлоне» в 1912 г. и последующий успех ее книг «Вечер» и «Четки». Однако и Ахматова и Гумилёв никогда не располагали значительными средствами. Ср. с воспоминаниями К. И.Чуковского (с. 135 наст. изд.).

25. «Муж Валерии Сергеевны В. В. Срезневский был профессором Военно-медицинской академии. В квартире Срезневских при клинике академии (Боткинская ул., д. 9) А. А. Ахматова жила с января 1917 года до осени 1918 г.» (Прим. И. Н. Пуниной и О. В. Срезневской // Звезда. 1989. № 6. С. 144).

Сноски:

[1] Дафнис и Хлоя — влюбленные, герои одноименного романа Лонга (II–III в н. э.). Их имена стали нарицательными. Ср. у Гумилёва:

Вот идут по аллее, так странно нежны,
Гимназист с гимназисткой, как Дафнис и Хлоя.
(«Современность», с. 166)

[2] Ул. Николаевская (ныне ул. Марата), д. 2.


Материалы по теме:

🖋 Стихотворения