Прищурясь, поп лежит в песке...
Прищурясь, поп лежит в песке,
Под шляпою торчит косица;
Иль, покрутившись на носке,
Бежит стыдливая девица.
Стихом пресытившись, поэт
На берег ходит и дельфину
Вверяет мысли. Зной и свет…
Болят глаза, спалило спину…
Но вот раскатистый рожок
Пансионеров созывает —
И кофе (им язык обжег)
В штанах хозяйка наливает…
Творить расходимся потом.
В 12 ровно – час купанья.
Затем обед, и на втором,
Мой Бог, всегда нога баранья.
И чай. Потом гулять идут
В деревню, в лавочку иль в горы,
И на закате ужин ждут,
Кидая нищенские взоры…
Но нет, нарушила вчера
Наш сон и грусть одноообразья
На берегу в песке игра:
“Игра большая китоврасья”.
Описывать не стану я
Всех этих дерзких ухищрений,
Как Макс кентавр, и я змея
Катались в облаке камений,
Как сдернул Гумилев носки
И бегал журавлем уныло,
Как женщин в хладные пески
Мы зарывали… Было мило…
Под шляпою торчит косица;
Иль, покрутившись на носке,
Бежит стыдливая девица.
Стихом пресытившись, поэт
На берег ходит и дельфину
Вверяет мысли. Зной и свет…
Болят глаза, спалило спину…
Но вот раскатистый рожок
Пансионеров созывает —
И кофе (им язык обжег)
В штанах хозяйка наливает…
Творить расходимся потом.
В 12 ровно – час купанья.
Затем обед, и на втором,
Мой Бог, всегда нога баранья.
И чай. Потом гулять идут
В деревню, в лавочку иль в горы,
И на закате ужин ждут,
Кидая нищенские взоры…
Но нет, нарушила вчера
Наш сон и грусть одноообразья
На берегу в песке игра:
“Игра большая китоврасья”.
Описывать не стану я
Всех этих дерзких ухищрений,
Как Макс кентавр, и я змея
Катались в облаке камений,
Как сдернул Гумилев носки
И бегал журавлем уныло,
Как женщин в хладные пески
Мы зарывали… Было мило…