Одинокий, как вечность
Памяти поэта
Николая Гумилёва
Закрываю глаза, будто слепну...
Острота. Холодок серебристый.
Я внимаю таинственной лепке
В колдовской мастерской акмеиста.
Расписными колоннами строчек —
Арабесками, витражами —
Весь он разный и древний, как зодчий
Мавритано-персидских керамик.
Звонко выточен, тонко изваян,
Как арабская вязь, неразгадан,
Как гремящая медь, беспечален
И безмолвно-печален, как ладан.
Обаянье цветных декораций
И героика шумных там-тамов...
Может быть. Но созвучья ложатся
Светотенью к подножию храмов.
Овладевший и адом и раем,
Как безумец, недосягаем,
Лаской женскою или притворством,
Как копьем он сражен был острым...
Хлещет сизый камыш о пирогу.
Безысходность. Ужас. Расплата.
Рогом огненным Единорога
Побежден небесный экватор,
Где поэт, одинокий, как Вечность,
С беспощадным огненным дыхом,
С головой и лицом человечьим
Взмыл во мрак неприкаянным грифом.
Николая Гумилёва
Закрываю глаза, будто слепну...
Острота. Холодок серебристый.
Я внимаю таинственной лепке
В колдовской мастерской акмеиста.
Расписными колоннами строчек —
Арабесками, витражами —
Весь он разный и древний, как зодчий
Мавритано-персидских керамик.
Звонко выточен, тонко изваян,
Как арабская вязь, неразгадан,
Как гремящая медь, беспечален
И безмолвно-печален, как ладан.
Обаянье цветных декораций
И героика шумных там-тамов...
Может быть. Но созвучья ложатся
Светотенью к подножию храмов.
Овладевший и адом и раем,
Как безумец, недосягаем,
Лаской женскою или притворством,
Как копьем он сражен был острым...
Хлещет сизый камыш о пирогу.
Безысходность. Ужас. Расплата.
Рогом огненным Единорога
Побежден небесный экватор,
Где поэт, одинокий, как Вечность,
С беспощадным огненным дыхом,
С головой и лицом человечьим
Взмыл во мрак неприкаянным грифом.