Николай Гумилёв
На львов в агатной Абиссинии,
На немцев в каиновой войне
Ты шел, глаза холодно-синие
Всегда вперед, и в зной и в снег.
В Китай стремился, в Полинезию,
Тигрицу-жизнь хватал живьем.
Но обескровливал поэзию
Стальным рассудка лезвием.
Любой пленялся авантюрою,
Салонный быт едва терпел,
Но над несбыточной цезурою
Математически корпел.
Тесня полет Пегаса русого,
Был трезвым даже в забытьи
И разрывал в пустынях Брюсова
Камеи древние Готье.
К вершине шел и рай указывал,
Где первозданный жил Адам, —
Но под обложкой лупоглазого
Журнала петербургских дам.
Когда же в городе огромнутом
Всечеловеческий встал бунт,
Скитался по холодным комнатам,
Бурча, что хлеба только фунт.
И ничего под гневным заревом
Не уловил, не уследил,
Лишь о возмездье поговаривал
Да перевод переводил.
И стал, слепец, врагом восстания,
Спокойно смерть к себе позвал.
В мозгу синела Океания,
И пела белая Москва.
Конец поэмы недочисленной
Узнал ли ты в стенах глухих?
Что понял в гибели бессмысленной?
Какие вымыслил стихи?
О, как же мог твой смелый пламенник
В песках погаснуть золотых?
Ты не узнал всей жизни знамени!
Ужель поэтом не был ты?