Содержание

О Гумилёве... / Акмеизм

1. Современники, смотревшие на акмеистов издалека, воспринимали их как хорошо организованную, мобильную группу.

Так, В. Н. Княжнин в письме к Б. А. Садовскому, отправленном в марте 1913 года, был склонен объяснять «сплоченностью этой группы» ее (впрочем, сильно преувеличенные) стратегические успехи¹.

Действительно, акмеисты на литературных вечерах и диспутах обычно держались вместе, а их рецензии на поэтические сборники друг друга почти всегда венчались итоговой положительной оценкой, в полном соответствии с правилами строгой групповой дисциплины и товарищеской круговой поруки. В качестве выразительного примера приведем здесь финал отклика Владимира Нарбута на «Чужое небо» Николая Гумилёва: «…Эти строки поистине говорят о вечном, простом и ясно понятом Н. Гумилёвым мире»². Еще более интересный пример — расчетливо эпатажный упрек того же Нарбута Валерию Брюсову в рецензии на его «Зеркало теней» (1912): «Незачем было В. Брюсову пользоваться и восклицательным приемом Н. Гумилёва (“что я — лишь отзвук других”, “что я?.. — дротик, упавший на трáву”)»³. Всегда Гумилёва упрекали в подражании Брюсову и никогда до Нарбута — Брюсова в подражании Гумилёву.

2. Однако при попытке взглянуть на акмеистическую группу с более близкого расстояния всё, как и следовало ожидать, сильно усложняется. То, что издалека воспринималось как нерушимый монолит, вблизи обнаруживает хрупкость и неоднородность своей структуры. В частности и почти сразу же становится очевидным, что так называемые «левые акмеисты» (Нарбут и Зенкевич) агрессивно противопоставляли себя правым (Ахматовой и Гумилёву).

В печати это противопоставление обнажалось лишь изредка и только для очень внимательного читателя. Такой читатель имел, например, все основания отнести на счет Гумилёва выпад Михаила Зенкевича против французского Парнаса, зафиксированный газетным репортером на вечере акмеистов во Всероссийском Литературном обществе 25 апреля 1914 года: «Если хотите, назовите акмеиста неореалистом. Такое название для него почетнее названия символиста или романтика. Но этот “неореализм” акмеизма не имеет ничего общего ни с обывательским реализмом, ни с подновленным академизмом парнасцев»⁴.

Не мог внимательный читатель не удивиться необъяснимому и обидному умолчанию об Анне Ахматовой в начальных строках рецензии Владимира Нарбута 1913 года на «Orientalia» Мариэтты Шагинян и «Из двух книг» Марины Цветаевой: «Из всех русских поэтесс, когда-либо выступавших на литературном поприще, пожалуй, лишь одна Каролина Павлова оправдала долгий и основательный успех, который неизменно сопровождал ее. Ее изысканный стих, действительно, — и упруг, и образен, и — главное — самобытен. Ни пятнадцатилетняя, унесенная ранней смертью О. Кульман, ни Ю. Жадовская, ни Мирра Лохвицкая, ни, наконец, З. Гиппиус, несмотря на утонченную архитектонику, — не дали большего в выявлении женского миросозерцания, чем дала К. Павлова. Последняя в “женской поэзии” по-прежнему занимает доминирующее и одинокое положение. Но верится, что придет поэтесса, которая, не стесняясь, расскажет о себе, о женщине, всю правду, — расскажет так же просто и понятно, как раскрыл психологию мужчин Пушкин»⁵.

В сохранившихся письмах Владимира Нарбута Михаилу Зенкевичу 1913—1915 гг. стремление противопоставить себя правым акмеистам вырывается из подтекста в текст. «Знаешь, я уверен, что акмеистов только 2: я да ты. Ей-Богу! Вот я думаю писать статью в журнал, там и смоляну — пусть дуются. Какая же Анна Андреевн<а Ахматова> — акмеистка, а Мандель<штам>? Сергей <Городецкий> — еще туда-сюда, а о Гумилёве — и говорить не приходится. Не характерно ли, что все, кроме тебя, меня да Манделя (он, впрочем, лишь из чувства гурмана) боятся трогать Брюсова, Бальмонта, Сологуба. Иванова Вяч<еслава> Гумилёв даже — по головке погладил. Совсем, как большой, как папа, сознающий свое превосходство в поэзии. Веришь ли, Миша, — это — все — не то, что нужно; это — все, и Гум<илёв>, и Гор<одецкий>, лгут, шумят от того, чтобы о них тараторили» (Из письма от 7 июня 1913 года)⁶; «…Помнишь, Миша, мы говорили о необходимом, чрезвычайно необходимом противоядии Брюсовщине (и Гумилёву, добавлю) <…> Что общего (кроме знакомства) в самом деле, между нами и Анной Андр<еевной>, Гумилёвым и Городецким? Тем более что “вожди” (как теперь стало ясно) преследовали лишь свои цели» (Из письма от 17 декабря 1913 года); «…Необходимо предисловие <к намечавшейся совместной книге стихов Нарбута и Зенкевича — О. Л.> (довольно нам тянуться где-то на задворках Городецкого и Гумиляя!)» (Из письма от 7 июня 1915 года).

Однако наружу эти внутренние и достаточно сильные импульсы открыто не выплеснулись, насколько мы можем судить, ни разу: попытка левых акмеистов и Мандельштама осенью 1913 года освободиться от эстетического диктата Гумилёва и оформить блок с футуристами из группы «Гилея» ничем серьезным не закончилась⁷. Мы можем быть уверены, что от Гумилёва планы акмеистов отступников держались в тайне, поскольку его (и Ахматовой) личные взаимоотношения с Нарбутом и Зенкевичем всегда оставались ничем не омраченными.

Важно также указать, что в конфликте Гумилёва с Городецким, завязавшемся вокруг акмеизма и «Цеха поэтов» в середине апреля 1914 года⁸, Нарбут со всей определенностью поддержал более правого акмеиста: «В “разводе” Гумилёва и Город<ецкого> — я становлюсь на сторону первого. Не нравятся мне последние стихи Сергея» (Из письма к Зенкевичу от 25 января 1916 года).

3. После гибели автора «Огненного столпа» в августе 1921 года официальный пиетет и тайный холодок по отношению к Гумилёву со стороны левых акмеистов зеркально переменились на официальный холодок и тайный пиетет.

Нарбут и Зенкевич, принявшие революцию, в печати старательно подчеркивали особость своего дореволюционного положения внутри акмеистической группы. «…В новейшей поэзии Н. Гумилёв занимал позицию правых акмеистов парнасцев, неоклассиков, предпочитавших усовершенствовать старые испытанные приемы, чем рисковать на еще неизвестное новое», — писал Зенкевич в заметке о гумилёвском «Огненном столпе»⁹. И он же в 1922 году не упустил случая похвалить стихи своего друга «об Абиссинии, где острый хохлацкий взгляд Нарбута увидел совсем другие черты, чем экзотик Гумилёв»¹⁰.

В рецензиях второй половины 1920-х гг. Зенкевич отмечал гумилёвское влияние на стихи молодых поэтов скорее с неудовольствием: «Он несколько разбрасывается и, стараясь писать на чуждые ему африканские, индийские и китайские темы, подпадает под сильное влияние экзотики Гумилёва (“Аддис-Абеба”, “Курчавое озеро Чад”, “В китайской школе” и др<угие>). А между тем, для того, чтобы дать в поэзии более самобытное и яркое выражение Востока, Чачикову следовало бы глубже пустить корни в родную почву как тематически, так и ритмически»¹¹; «Неприятно действуют также ненужные, слишком близкие позаимствования от других поэтов (сравнение заката с разрезанной дыней от Гумилёва, голубка Эвридика, взятая напрокат от Мандельштама, ситцевое платье Ахматовой и т. д.)» (Из рецензии на книгу стихов Вс. Рождественского «Большая медведица»)¹²; «Геннадий Фиш более самостоятелен, хотя и находится под влиянием Гумилёва и Тихонова»¹³. Едва ли не единственное исключение из общего правила: одобрительное замечание Зенкевича о том, что «балладная форма, заимствованная Н. Тихоновым от Гумилёва и Киплинга» удачно применялась этим поэтом «для отображения революционных событий»¹⁴.

Между тем, в 1921—1922 гг. Зенкевич напряженно работал над переводом стихов Андре Шенье о Великой французской революции. В сознании бывшего левого акмеиста эта работа увязывалась с желанием обозначить свое подлинное отношение к обстоятельствам, стоявшим за гибелью Николая Гумилёва. «Сейчас занят переводами <…> из Андрэ Шенье. — сообщал Зенкевич Михаилу Лозинскому из Саратова в Петроград в письме от 3 января 1922 года. — Перевожу его (почти перевел больше половины) стихи о революции (ямбы и оды) <…> Хотел бы их потом издать со статьей отдельной книжечкой и посвятить памяти Николая Степановича. Но сейчас это вряд ли возможно — но стихи живые и очень сильные, в них Шенье окончательно становится великим поэтом, близким, как Байрон, 19 веку». 3 мая 1922 года Зенкевич писал ему же: «Я перевел десять стихов А. Шенье из последних под общим названием “Ямбы” (памяти Н<иколая> Ст<епановича>)»¹⁵.

Остается напомнить, что с посвящением памяти Гумилёва эти переводы опубликованы при жизни Зенкевича не были.

____

1. См.: Блок в неизданной переписке и дневниках современников // Александр Блок. Новые материалы и исследования. Литературное наследство. Т. 92. Кн. 3. М., 1982. С. 414.

2. Новая жизнь. 1912. № 9. С. 266.

3. Новый журнал для всех. 1912. № 9. С. 122. Ср. со сходным приемом в заметке Мандельштама «Литературная Москва» (1922): «Опыт последних лет доказал, что единственная женщина, вступившая в круг поэзии на правах новой музы, это русская наука о поэзии» (Мандельштам О. Э. Собр. соч.: в 4-х тт. Т. 2. М., 1993. С. 257).

4. День. 1914. 27 апреля.

5. Вестник Европы. 1913. № 8. С. 355.

6. Обширные выдержки из этих писем с многочисленными неточностями были опубликованы Любовью Пустильник. См.: Из писем В. Нарбута к М. Зенкевичу // Арион. 1995. № 3. Здесь письма Нарбута цитируются по тексту публикации, подготовленной нами совместно с М. А. Котовой. Автографы писем см.: ГЛМ, ф. 247. Оп. 1. № 22.

7. Подробнее об этой попытке см., прежде всего, в позднейших устных мемуарах Зенкевича, фрагменты из которых были впервые опубликованы нами: Лекманов О. А. Книга об акмеизме и другие работы. Томск, 2000. С. 568—569. О попытках самого Гумилёва освоить футуристическую поэтику см.: Тименчик Р. Д. Заметки об акмеизме. II // Russian literature. 1977. Vol. III.

8. Подробнее об этом конфликте см. в подготовленной Р. Д. Тименчиком публикации: Неизвестные письма Н. С. Гумилёва // Известия АН СССР. Серия литературы и языка. 1987. Т. 46. № 1. С. 70.

9. Саррабис (Саратов). 1921. № 3. С. 12.

10. Культура. Журнал науки и искусства (Саратов). 1922. № 1. С. 6.

11, Печать и революция. 1927. Кн. 3. С. 192.

12. Там же. С. 193.

13. Печать и революция. 1928. Кн. 4. С. 196.

14. Печать и революция. 1927. Кн. 5. С. 213.

15. Оригиналы писем хранятся в архиве И. В. Платоновой-Лозинской (СПб). Мы цитируем их по копии, снятой С. Е. Зенкевичем.