К 15-летью смерти Гумилёва
15-ая годовщина смерти Гумилёва почти не отмечена зарубежьем. Нельзя же считать два томика, выпущенных «Петрополисом» в Берлине и являющихся переизданием третьей книги стихов «Чужое Небо» и драматической поэмы «Гондла».
Вместо того, чтобы подумать, наконец, о полном (пусть даже уж не таком совсем «полном») собрании сочинений (или только стихов) Гумилёва, печатать один из случайных сборников — наименее цельных — и еще предварять его предисловием Георгия Иванова, в основе недруга гумилёвской стихии... лучше было просто промолчать. Но промолчать было нельзя — уже и в сов. России заговорили о Гумилёве — на издание полного собрания сочинений не было видимо ни желания, ни настоящих средств, и издательство решило отделаться этими книжечками, только бы юбилейная дата была отмечена. На книжечках стоит: «выпущена в свет в день пятнадцатой годовщины смерти Н. С. Гумилёва», чего же еще нужно.
В коротеньком предисловьице к «Чужому небу» Г. Иванов свысока объясняет, что Гумилёв, от природы человек «робкий, тихий, болезненный, книжный» и «мечтательный, грустный лирик», пожелал стать героем и пророком. В результате он искупил значительную дозу позерства, сумев достойно погибнуть, преодолевая свою дюжинную интеллигентскую природу, но голос своп лирический сорвал. Жертва же его осталась бесполезным подвигом, донкихотским в своей основе.
Само собою напрашивается возражение, что дюжинных людей на войне не отмечает дважды св. Георгий, что они не сходят в подвалы чрезвычайки, встречая смерть со спокойной улыбкой, и, главное, не оставляют после себя такого глубокого следа в жизни и литературе. Гумилёв, выросший на французских парнасцах, дорог нам не своим экзотическим романтизмом. В творчестве его была одна глубоко русская черта, усилившаяся с годами, — православного мистицизма. Не мистицизма Блока с его теорий демонов и фиолетовых миров, для которого творчество было одновременно сокасанием мирам иным. Но мистицизма, где перед Богом предстоит человек, не литератор, отдавая высшему всю свою жизнь, а не только минуты сомнительного писательского возбуждения.
Стихи Гумилёва дают уверенность, что он имел большой религиозный опыт и что именно религия, а не самолюбие, не поза дала ему силы преодолеть свою перстную природу, что это дух в нем улыбался навстречу чекистским дулам и что именно этой своей божественной частью он остался между нами и после смерти.
подпись: «Л. Г.»