Памяти Н. С. Гумилёва
2-го сентября 1921 года [так] был расстрелян Н.С. Гумилёв, своеобразием своего таланта и высокой культурой пленявший всех близких к литературе и недостаточно еще популярный в более широких кругах читающей публики.
Впрочем, у нас, вообще в «широких кругах» известны лишь те поэты, чье имя повторяется без устали в чтецах-декламаторах и слышится с концертной эстрады. Таким Н. С. Гумилёв не был. Волшебный мир очарований, который вдохновлял поэта, весь из фантастических образов, как фата-моргана, необычайный и красочный, увлекательный и пугающий, — мир этот чужд той убаюкивающей лирики, которая привлекает толпу поклонников и сразу покоряет их.
Такой популярностью Н. С. Гумилёв не пользовался. Но в петербургской изысканно-литературной среде к нему относились с пытливым интересом, как относятся к экзотическим, не исследованным еще странам, где неожиданное может увлечь в заколдованный круг, более прекрасный, чем сны под чудодейственным влиянием наркоза...
Н. С. Гумилёв принадлежал к писателям, сгруппировавшимся около Ф. К. Сологуба. Во время мировой войны почти каждую неделю на собраниях поэтов и писателей у мэтра Федора Кузьмича и покойной теперь А. Н. Чеботаревской присутствовал и Н. С. Гумилёв.
Последний раз такое собрание было в дни февральской революции. Общее внимание привлекал Гумилёв, читавший одну из своих поэм в рукописи. Возле него сидела Анна Ахматова и слушала напряженно чтеца. Когда он останавливался и устремлял свои раскосые глаза в пространство, плохо разбирая рукопись и будто припоминая что-то, Анна Ахматова подсказывала ему нужную фразу. Поэму она знала уже наизусть.
Помнится, все были очень удивлены этим, кроме самого поэта. «То, что прочитаете сосредоточенно, будете помнить, если вы поэт, если в душе вашей живут мелодии и краски. Ведь все на свете зависит от внимания и упражнений. Само вдохновение есть плод неустанной гимнастики», — привел Н. С. Гумилёв слова Бодлера.
Почему-то эти слова остались у меня в памяти.
И так жутко сопоставить веру в могущество личной воли с тем массовым безумием, которое допустило преступную казнь не допевшего еще своих песен поэта.