Содержание

О Гумилёве... / О Гумилёве…

В списке расстрелянных по Таганцевскому «заговору» в красном Петрограде я прочел фамилию Гумилёва. Последнему инкриминировалось участие в составлении прокламаций и обещание связать в случае восстания заговорщиков с интеллигенцией. 

Последовавшие вслед за тем новые данные не оставляют сомнения в том, что жертвою пролетарской провокации стал талантливейший из оставшихся в северной столице поэтов, член правления Дома Литераторов Николай Степанович Гумилёв. Всякое другое, кроме советского, правительство пощадило бы жизнь человека, столь одаренного свыше, молодого еще поэта, произведения которого уже и теперь составили бы гордость всякой иной европейской страны. Но классовая зависть не знает пощады, и русская революция, не имеющая до сих пор Шарлоты Кордэ, получила наконец своего Андрэ Шенье.

Верный служитель красоты, не унижавшийся подобно другим до угождения толпы и не скрывавший трусливо своих убеждений, Гумилёв был достойным преемником традиций наших великих поэтов. Пусть у него отсутствовал волнующий душу кристаллический стих Александра Пушкина или стремление к иным надзвездным мирам тоже безвременно ушедшего из жизни Лермонтова, пусть стихотворения его были менее певучи, чем у Фета или Бальмонта, — у него однако свой собственный, оригинальный талант, свое собственное, что так редко бывает у нас, лицо как поэта и человека. Стихи свои Гумилёв писал, вдохновляясь, по крайней мере, в зрелую пору таланта, не чужими стихами, свои яркие образы он брал из широко пред ним развернувшейся, нездешними красками блеснувшей ему роскошной книги тропической природы. И в этом отношении соперником ему может быть только Фрейлиграт.

Гумилёва принято было называть учеником Валерия Брюсова. Мне кажется, однако, что это не вполне верно, и гораздо более сильное и культурное влияние имел на него такой эстет и ценитель изящного как покойный Иннокентий Анненский, бывший директор Царскосельской гимназии, которую окончил Гумилёв.

Образование свое Николай Степанович завершил в парижской Сорбонне, а отчасти на Истор<ико>-фил<ологическом> факультете СПб. ун-та. Первую книжку своих стихов (если не ошибаюсь — «Путь конквистадоров») поэт издал, еще будучи студентом, в Париже.

Сравнительно с Блоком и Бальмонтом Гумилёв писал мало, зато не повторялся и не перепевал самого себя. Несомненно, в юности произвели на него известное впечатление французские поэты парнасской школы. Весьма вероятно также, что слава возвратившегося из Мексики с новыми красками и образами Бальмонта пробудила в молодом человеке жажду соревнования. Красота, как сказал когда-то Пьер Луис, плохо уживается с холодным климатом северных стран. Сами эллины искали и нашли ее на более теплых берегах Малой Азии.

Наш поэт, не желая ходить по чужим следам, отправился через Абиссинию в не исследованные еще европейцами области центральной Африки. Несколько раз повторял он эти путешествия, вывозя из полуденных стран шкуры диких зверей, оружие и песни темнокожих менестрелей. Мне случилось также слышать раз его доклад об искусстве абиссинских художников.

— «Мы рубили лес, мы копали рвы. Вечерами к нам подходили львы. Но трусливых душ не было меж нас. Мы стреляли в них, целясь между глаз», рассказывает он о своих странствованиях. Другие современные писатели-путешественники — Бунин, Бальмонт и А.М. Федоров, — если и бывали в экзотических странах, то любовались природой главным образом с террасы отеля или из окон экспресса. Правда, и Гумилёв знал краски и ощущения дневной и ночной жизни портовых городишек, где «в заплеванных тавернах с темноты и до утра мечут ряд колод неверных завитые шулера». Полюбившая избранника своего «Муза Дальних Странствий» рассказывала ему у яркого костра под звездным пологом африканского неба полные пылкой фантазии сказки Востока и Юга, шептала засыпавшему в безвестных краалях усталому охотнику-поэту ласковые, полные неги слова устами Черной Венеры...

Во время великой войны автор «Жемчугов» поступил добровольцем в гвардейский кавалерийский полк, выслужил унтер-офицерские нашивки, а затем после ряда отличий произведен был в офицеры. После войны жестокий рок судил ему остаться под сенью красных знамен в холодном и жутком Петрограде. И тот, кого пощадили африканские львы, ассегаи дикарей и немецкие пули, обносившийся и голодный, в рваных опорках, но с гордо и смело поднятой головою пошел под конвоем напомаженных скотоподобных палачей в свое последнее путешествие. Тех, кто судил его насмерть, поэт презирал не меньше, чем африканских людоедов...

Да успокоится он за пределами жизни от той мерзости, гнусных дел и подлых насилий, которые пришлось ему пережить в последние годы существования. Теперь Гумилёв снова свободен. Мир его праху!