Содержание

О Гумилёве... / Рецензии

В 2016 году отмечается 13 лет со дня рождения Н. С. Гумилёва, поэта, путешественника и воина. Однако эти затертые штампы часто заслоняют другие ипостаси Гумилёва — чуткого переводчика, мастера формы, смелого новатора, не порывавшего, тем не менее, с литературной традицией.

Поэтому приятно видеть, что книга Елены Юрьевны Куликовой, доктора филологических наук и ведущего научного сотрудника сектора литературоведения Института филологии Сибирского отделения РАН, стремится раскрыть многогранность личности Гумилёва, не выставляя вперед отдельные его качества, а демонстрируя их в неразрывной целостности. В центре внимания оказались лирика, дневниковая проза и переводы. Напомню, что Куликова уже обращалась к творчеству поэта в монографии «Пространство и его динамический аспект в лирике акмеистов» (2011), однако ей «всегда хотелось посвятить Гумилёву отдельную работу» (с. 6).

В основу рецензируемой книги положены статьи последних десяти лет, в которых рассматриваются «морские» и «африканские» мотивы в творчестве поэта, а также анализируются стихотворения и переводы Гумилёва, отражающие его интерес к экзотической культуре. Собранные под одной обложкой, эти статьи обрели общую содержательную доминанту, которую ученый называет «дальними небесами», позаимствовав данное определение у героя своего исследования.

Первая глава отведена анализу темы морских путешествий. Автор выявляет в произведениях Гумилёва устойчивую связь с традицией литературных «кораблей-призраков» (А. Рембо, Э. По, В. Гауф, К. Бальмонт и др.) и находит соответствия в описании воображаемых морских странствий, представленных в его «Сентиментальном путешествии» и «Приглашении в путешествие», а также «Осени» А. С. Пушкина и «Приглашении к путешествию» Ш. Бодлера. В приложении к главе помещен оригинал стихотворения А. Рембо «Пьяный корабль», снабженный подстрочником Куликовой и переводом Е. Витковского.

Во второй главе анализируются переводы Гумилёва с французского — стихотворения «Рождество», «Игрушки мертвой» Т. Готье и «Малайские пантуны» Ш. Леконта де Лиля. В последнем случае перевод акмеиста сравнивается с переложением И. А. Бунина, что позволяет установить особенности переводческой стратегии Гумилёва — стремление свести свое присутствие в тексте к минимуму. Здесь же рассматривается жанр пантуна, чья композиционная сложность привлекала поэта, призывавшего «идти по линии наибольшего сопротивления» [1. Т. 7. С. 148]. В приложении представлены тексты всех анализируемых стихотворений и переводов.

В заключительной главе речь идет об африканских образах в прозе («Африканский дневник») и поэзии (книга стихов «Шатер») Гумилёва. Куликова полагает, что экзотический мир поэта рожден из его собственных впечатлений и обнаруживает в «Африканском дневнике» множество литературных (авто)реминисценций, подтверждая тем самым художественную природу этого текста.

Достоинством монографии является обращение к творчеству Гумилёва в широком культурном контексте. Стихотворения поэта-акмеиста изучаются не только в диалоге с зарубежной литературой (в частности, французской поэзией, от которой он унаследовал интерес к экзотизму), но и с произведениями русских классиков, таких как А. С. Пушкин (с. 94‒101), М. Ю. Лермонтов (с. 48‒49, 84), Н. В. Гоголь (с. 67‒68), А. А. Блок (с. 15‒17) и др. Благодаря этому становится более очевидной глубинная связь поэта с отечественной традицией, что позволяет снять с акмеизма ярлык «заграничной штучки» (Блок).

Вопросы, затрагиваемые Куликовой, освещаются столь детально, что мы вынуждены сосредоточиться только на самых серьезных из них. Так, внимание исследователя сфокусировано на проблеме мифопоэтического начала в лирике Гумилёва. Легенда о Летучем Голландце предстает в «морских» стихотворениях поэта в форме устойчивой мифологемы корабля-призрака, создающей «особый пространственный континуум» (с. 11) — мистический и враждебный мир периферии, с которым обречен столкнуться каждый путешественник. Куликова не только устанавливает литературные источники мифологемы «Летучего Голландца», но и показывает, в чем Гумилёв отдаляется от мифа, творчески переосмысляя легенду и создавая индивидуально-авторскую версию проклятых капитанов — открывателей новых земель, которые наравне с традиционными ожившими мертвецами-призраками присутствуют в микроцикле «Капитаны». Сходным образом данная мифологема трансформируется в «Путешествии в Китай»: плаванье корабля утрачивает гибельную атмосферу, поскольку «на роль капитана приглашен Рабле» (с. 35). Предлагаемые выводы заставляют нас по-новому взглянуть на спор Гумилёва с Вяч. Ивановым 1911 года «о пределах той свободы, с которой может поэт обрабатывать традиционные темы» [2. С. 143]. Очевидно, что еще до написания поэмы «Блудный сын» (1911) Гумилёв создавал авторские варианты канонических сюжетов, что, в конце концов, вылилось в собственную теорию «мифотворчества», определяющую миф как «самодовлеющий образ, имеющий свое имя, развивающийся при внутреннем соответствии с самим собою» [1. Т. 7. С. 136].

Отголосок «Летучего Голландца», по мнению Куликовой, несет в себе и знаменитый «Заблудившийся трамвай»: «…поэт практически контаминирует землю и воду, сливая воедино двойственные образы трамвая и корабля» (с. 59). В результате гармоничного сочетания отсылок к предшествующим интерпретациям с оригинальными идеями исследователю удалось внести свой вклад в дешифровку центрального образа стихотворения и доказать, что тема пути в авторском преломлении Гумилёва всегда имеет оттенок морских странствий, которые благодаря легенде о корабле-призраке приобретают амбивалентность — они одновременно трагичны и радостны.
Проблема художественного перевода в случае с Гумилёвым вызывает особый интерес. «Пластичность» и «изобразительность» текстов Готье и Леконта де Лиля «близки акмеистическому духу» (с. 128), однако тем важнее выявить специфические черты поэтики акмеизма, отличающие его от парнасской школы. Как переводчик Гумилёв старается полностью скрыться за фигурой автора (может быть, поэтому в соответствующих главах на первый план выходят разборы переводимых текстов). И все-таки анализ лексики, фоники, колористики и системы образов стихотворений показывает, где переводчик смещает акценты, например, разрушая цветовую оппозицию черного и белого и сохраняя только светлые тона («Рождество») или адаптируя экзотические реалии для русского читателя («пальма» вместо «гвоздичное дерево», «тростник» вместо «бамбук» в «Малайских пантунах»). Даже будучи неосознанными, подобные изменения привносят в содержание оригинального текста ценностный взгляд переводчика. В этом отношении «поэтически точные» переводы Гумилёва не исключение. Их «точность» достигается не только стремлением к буквальной трансляции формы и смысла, но и за счет однонаправленности ценностных ориентаций французских поэтов и их русского почитателя.

Взаимодействие живописи и литературы — еще один вопрос, традиционно возникающий в разговоре о творчестве акмеистов (в противовес символистскому сближению литературы с музыкой). Куликова обращает внимание на многочисленные переклички текстов Гумилёва и других поэтов с картинами художников (от представителей нидерландской школы до французских модернистов и английских прерафаэлитов), что позволяет глубже изучить проблему синтеза искусств в произведениях Гумилёва, особенно в жанровом отношении. Потенциал подобного сближения продемонстрирован в анализе пантуна «Гончарова и Ларионов». Поэт сумел передать творческую манеру двух художников через параллельное развитие тем, характерное для этого жанра. Гумилёв не просто создает словесный коррелят визуальным образам, представленным на полотнах четы авангардистов, но проникает «в сущность их творчества, в разнообразие методов, стилей, направлений и в то же время — тематики, излюбленных мотивов и образов» (с. 159).

Заслугой автора монографии можно считать уважительное отношение к оригинальным текстам: цитаты из зарубежной научной и художественной литературы сопровождаются переводами даже в эпиграфах, которыми снабжены все главы. В то же время буквальное воспроизведение цитат не всегда мотивировано. К примеру, выдержки из статьи В. М. Жирмунского «Преодолевшие символизм» приводятся по репринтному изданию с сохранением дореформенной орфографии, в то время как «Евгения Онегина» и «Кавказского пленника» Пушкина исследователь цитирует по прижизненным изданиям, но «по правилам современной орфографии» (с. 94, 247). Принятое решение вызывает недоумение, но не снижает общей оценки исследования. Разборы текстов Гумилёва выполнены на высоком профессиональном уровне, некоторые из них могли бы стать развернутым комментарием к еще не вышедшему девятому тому «Полного собрания сочинений в 10 томах». Между тем книга Куликовой будет полезна не только специалистам по литературе рубежа XIX‒XX веков. Всем, кто интересуется поэзией, она поможет оценить красоту оригинальных стихотворений и мастерство их прославленного переводчика.

Литература:

1. Гумилёв Н. С. Полное собрание сочинений: в 10 т. М.: Воскресенье, 2006.
2. Чудовский В. А. Литературная жизнь. Собрания и доклады // Русская художественная летопись. 1911. № 9. С. 142-143.