«Слово» Н. С. Гумилёва: поэтические и Библейские смыслы

  • Дата:
Источник:
  • Вестник КГУ им. Н. А. Некрасова. No 2, 2008
Материалы по теме:

Стихотворения О Гумилёве…
теги: Огненный столп, Бог, Слово

«Слово» — из последнего прижизненного сборника Н. С. Гумилёва «Огненный столп» (1921). По словам Г. Иванова, «Огненный столп» более, чем любая из его предыдущих книг, полна напряженного стремления вперед по пути полного овладения мастерством в высшем (и единственном) значении этого слова»1. Этот период творчества Н. Гумилёва отличается углубленностью и многоплановостью, философской неоднозначностью понимания бытия.

СЛОВО

В оный день, когда над миром новым
Бог склонял лицо Свое, тогда
Солнце останавливали словом,
Словом разрушали города.

И орел не взмахивал крылами,
Звезды жались в ужасе к луне,
Если точно розовое пламя
Слово проплывало в вышине.

А для низкой жизни были числа.
Как домашний подъяремный скот.
Потому что все оттенки смысла
Умное число передает.

Патриарх седой себе под руку
Покоривший и добро и зло,
Не решаясь обратиться к звуку,
Тростью на песке чертил число.

Но забыли мы, что осиянно
Только слово средь земных тревог,
И в Евангелии от Иоанна
Сказано, что Слово — это Бог.

Мы ему поставили пределом
Скудные пределы естества,
И, как пчелы в улье опустелом,
Дурно пахнут мертвые слова.

Заглавие отсылает к Евангелию от Иоанна, написанному на греческом языке. Греческое logos имеет основное значение «слово, речь, рассказ (устный), молва, разум, мысль». В русском языке слово тоже многозначно. Словарная статья «СЛОВО» (MAC, т. IV, с. 139-140) содержит семь значений, каждое из которых включается в структурно-семантические отношения гумилёвского текста. Основных — три: 1) единица речи, представляющая собой звуковое выражение понятия о предмете или явлении объективного мира; 2) речь, язык; 3) высказывание, словесное выражение мысли, чувства и т.п. Текст не только отражает эти базовые словарные значения слова, но и расширяет его смысл.

Композиционно стихотворение, состоящее из шести четверостиший, делится на три части, каждая по две строфы. В смысловом отношении они представляют собой разные семантические уровни. Первая часть — о высшей сущности и предназначении слова («точно розовое пламя, / Слово проплывало в вышине»), когда оно принадлежало только Богу. Слово — божественная сущность, а вышина обитель слова и самого Бога. Вышина первой части контрастирует с земной жизнью (с ее «добром и злом») остального текста.

Вторая часть контрастирует с предыдущей: слово противопоставляется числу, символизирующему «низкую», земную жизнь, которая вполне удовлетворяется «умным числом».

Заключительные две строфы — вновь образ «осиянного слова», но теперь не в божественной вышине, а «средь земных тревог».

Ключевые словоупотребления текста: Бог — патриарх, слово — слова, число — числа. Остановимся прежде всего на «слове». Оно употреблено семь раз: в заглавии и по три раза в первой и заключительной частях. Во второй части эта лексема отсутствует, и в ней, центральной, ключевые словоформы числа — число составляют оппозицию слову.

О каком слове ведет речь Гумилёв? Можно выделить ряд особенностей, которые ранее не были замечены исследователями, но заслуживают, на наш взгляд, комментария.

В первой строфе — поэтическое переосмысление библейского текста, которое оказывается в некотором противоречии с традициями богословского прочтения. «Солнце останавливали словом...» Здесь речь идет об эпизоде из «Книги Иисуса Навина»: «Иисус воззвал к Господу <...> и сказал пред Израильтянами: стой, солнце, над Гаваоном, и луна над долиною Аиалонскую! И остановилось солнце и луна стояла, доколе народ мстил врагам своим» (Навин 10,12-13). «Словом разрушали города» — возможно, речь идет о Содоме и Гоморре (Быт 19, 15-25). У Гумилёв события эти происходили в «мире новом». Но в новосотворенном мире Господь ничего не разрушал, — наказания последовали значительно позже, в мире, поврежденном грехом. В церковной традиции хронологическая точность и точность словоупотребления — вещи принципиально важные, у Гумилёва — совмещение разных временных пластов.

Оба эти стиха («Солнце останавливали словом, / Словом разрушали города») представляют собой неопределенно-личные предложения. Поэт не сообщает, кто конкретно останавливал солнце и разрушал города словом. Для него важно, что слово обладало подобной силой, оно выступает в обобщенном значении «слово вообще». Слово оказывается властно, способно повелевать и небом, и землей. Итак, основное значение слова в первой строфе — метафизическое, отражающее невидимую силу слова.

Вторая строфа подчеркивает эту великую силу. Слово — превыше всего: и солнца, и звезд, и луны. И орел не взмахивал крылами, / Звезды жались в ужасе к луне, / Если, точно розовое пламя, / Слово проплывало в вышине. Образ слова развивается через сравнение, усиленное цветовым эпитетом — точно розовое пламя. Слово предстает как Оно непостижимо и, хотя и божественное по сути, парализует волю и служит источником страха для предметов и животного, и неодушевленного мира. Подобное воздействие слово может оказать на человека, отпавшего от Бога вследствие грехопадения. Но «звери полевые и птицы небесные не теряли небесного блаженства, которым никогда не обладали, но живут всю жизнь в той природе, которую приняли изначально»2.

Во второй части (3 и 4 строфы), рисующей образы «низкой» жизни, где нераздельны добро, и зло, ядерная лексема — число. Противительный союз а, открывающий эту часть, усиливает контраст с первой частью, что порождает семантическую оппозицию слово\число, которая модифицируется следующим образом: вышина\низкая жизнь (земля), Бог\патриарх. Вышина — изначальное место пребывания Бога и Слова, а земной жизнью управляет число, поэтому седой патриарх, правящий на земле, «покоривший и добро и зло», останавливает свой выбор не на слове, а на числе. Еще одна семантическая оппозиция — звук\число, вариант основной оппозиции слово\число.

Таинственен образ седого патриарха. Вероятно, имеется в виду Пифагор, создатель герметической философии чисел. Пифагорейцы объясняли всю структуру мироздания с помощью числа как первоначала. Последователи Пифагора считали, что числовые отношения составляют самую сущность природы, и именно в этом смысле пифагорейцы говорили, что «все есть число»3.

Патриарх у Гумилёва тот, кто, по словам Святого Иоанна Златоуста, занимался в Элладе чародейством и волхвованием5. Можно предположить, что именно эти «контакты» философа с темными силами Гумилёв называет «покорением зла».

Третья часть — заключительные две строфы, составляющие смысловую перекличку с первой частью. Поэт возвращается к первоначальному образу-символу Божественного осиянного Слова: слова-огня, слова-света. Если в первой части слово противопоставлено остальному миру в оппозиции слово\мир (небо и земля), то здесь возникает оппозиция Слово \ мертвые слова. В структурном отношении это противопоставление двух последних строф. Смысл предпоследней — исключительность, универсальность слова в земной жизни — акцентирован употреблением прилагательного осиянно в краткой форме. Выделительно-ограничительная частица только усиливает предикативность лексемы «осиянно», образ лучащегося света. Далее этот образ закрепляется в читательском сознании через отсылку к Священному Писанию: И в Евангелии от Иоанна/ Сказано, что Слово — это Бог.

На первый взгляд, ничто здесь не должно смутить читателя, привыкшего к церковному прочтению Евангелий. Тем более, что само «Слово» употреблено, как и в тексте Писания, с заглавной буквы. Но всмотримся внимательнее: семантически значимым оказывается порядок слов и постановка тире — перед указательным местоимением это. Понимать приходится так, что Богом для Гумилёва является слово. О каком же «слове» тогда идет речь? Ответ на этот вопрос — в заключительной строфе, которую критики называли «странным финалом», «неожиданным концом».

Но прежде чем обратиться к финалу, процитируем высказывание самого поэта, являющееся, по нашему мнению, ключом к пониманию гумилёвской концепции слова в частности и искусства вообще: «Вначале было Слово; из Слова возникли мысли, слова, уже не похожие на Слово, но имеющие источником Его, и все кончится Словом, — все исчезнет, останется одно Оно». Подобная трактовка Гумилёва в корне противоречит святоотеческому толкованию соответствующего места из Священного Писания, а именно: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Все через Него начало быть, что начало быть. В Нем была жизнь и жизнь была свет человеком» (Ин 1, 1-4).

Согласно учению Православной Церкви, верное понимание Слова Божия возможно только в согласии со святоотеческим Преданием. Так, отцы Церкви говорят о том, что Бог сотворил мир мыслию Своей, хотением, Словом, повелением. (Ср. у Гумилёва: «из Слова возникли мысли»). Под «Словом» Божиим «должно разуметь не какой-либо членораздельный звук или подобное нашему слово; нет, это творческое слово обозначает только мановение или выражение всемогущей воли Божией, произведшее из ничтожества вселенную»5. Бог сотворил небо и землю через Слово, поскольку В начале было Слово, и сотворил их не в начале времени, но в «Начале» — Христе. (Ср. у Гумилёва: Вначале было Слово»). Что есть начало всего, если не Господь наш и Спаситель всех? (1 Тим 4,10), рожденный прежде всякой твари (Кол 1,15). Воплощенное силою Святого Духа Слово Божие «стало плотию и обитало с нами, полное благодати и истины, и мы видели славу Его, славу как Единородного от Отца» (Ин 1, 14)6. Воплощенное Слово — это Иисус Христос, Сын Божий, вторая ипостась Святой Троицы.

Слова Гумилёва о том, что «все кончится Словом, все исчезнет, останется одно Оно», также противоречат учению Церкви. В Православной Церкви сознание бессмертия души занимает центральное место. Симеон Новый Богослов писал: «Оглянитесь вокруг и рассмотрите: все в этом волнующемся мире начинает и перестает быть... но душа человеческая, как сила — одна невидимая между видимым, мысленная между телесным, начиная быть здесь, не прекращает здесь бытия, но переходит в иной мир, ибо она бессмертна»7. О том, что нынешний мир не вечен, говорил и Господь Иисус Христос: небо и земля прейдут (Мф 24, 35). Но кончина мира будет состоять не в совершенном разрушении и уничтожении его (Ср. у Гумилёва: «все исчезнет»), а в полном изменении и обновлении: все они (и земля, и небеса), как риза, обветшают, и, как одежду Ты (Господи) переменишь их, и изменятся (Пс. 101,26-27); Не все мы умрем, но все изменимся вдруг, во мгновение ока, при последней трубе; ибо вострубит, и мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся. Ибо тленному сему надлежит облечься в нетление, и смертному сему облечься в бессмертие (1 Кор 15,51-53).

Таким образом, единственной ценностью для Гумилёва является Слово. И это Слово — слово поэта. «Все прах. — Одно, ликуя, / Искусство не умрет. Статуя / Переживет народ <.. .> И сами боги тленны, / Но стих не кончит петь...» — провозглашает Гумилёв в стихотворении «Искусство», развивая мысль о превосходстве искусства над религией. По Гумилёву, искусство вечно, религия — нет; искусство увековечивает, религия лишь успокаивает.

«Гумилёв говорил, что нет в мире высшего звания, чем звание поэта. Поэты, по его мнению, — лучшие представители человечества, они полнее всего воплощают в себе образ и подобие Божие, им открыто то, что недоступно простым смертным», — вспоминает И. И. Одоевцева8. «Поднять поэзию до уровня религиозного культа» — вот цель, которой неизменно следовал поэт на протяжении всего творческого пути9.

Вернемся к тексту стихотворения. Последнюю строфу можно рассматривать как характеристику слова, лишенного внутреннего света. Осиянное слово люди ограничили лишь земными рамками. Лексический повтор пределом — скудные пределы усилен оценочным эпитетом скудные. Естество воспринимается как то, что доступно и к чему не надо стремится.

Но, заявив в предыдущей строфе, что «Слово — это Бог», Гумилёв уже в следующей строфе пишет местоимение ему с маленькой буквы. И возникает вопрос: какие пределы или ограничения могут быть применимы к Слову как Сыну Божию? Божественная природа непознаваема, ей нет пределов, а любое определение есть указание «пределов», указание на ограниченность, неполноту. «Божество не есть что-либо представляемое в очертании. Напротив, Божеству свойственно быть везде, все проникать и ничем не ограничиваться», — учит святитель Григорий Нисский.

Итак, в стихотворении «Слово» Н. Гумилёв ведет речь не о Слове — Боге, Слове — Сыне Божием, а о слове поэта, которое он обожествляет. Слово, по Гумилёву, — это божественный материал. Он, как поэт, работает со словом и таким образом служит Богу. «Для Гумилёва стихи были формой религиозного служения», — писал в своих воспоминаниях о поэте Н. Оцуп10.

Душа художника, лишенная божественного огня, — пустая душа, она уподобляется опустелому улью {как пчелы в улье опустелом). Наречный оценочный эпитет дурно (пахнут мертвые слова), сочетаясь с психологическим эпитетом мертвые, подчеркивает суетность и тщетносить пустословия, лишенного света. Мертвые слова — это мертвые пчелы. Образ пчелы — труженицы, собирающей нектар с цветов, восходит над образом мертвых пчел. Это метафорический образ поэта, ищущего божественный нектар слов. Поэтому слово настоящего поэта не может быть мертвым.

Примечания:

1. Иванов Г. О поэзии Н. Гумилёва // Николай Гумилёв: pro et contra. Личность и творчество Николая Гумилёва в оценке русских мыслителей и исследователей. — СПб., 2000. — С. 482.

2. Августин Ипполонский. О Книге Бытия против манихеев // Библейские комментарии отцов Церкви и других авторов I-VIII веков. Ветхий Завет. Т. I: Книга Бытия 1-11 / Пер. с англ., греч., лат., сир. Под ред. К. К. Гаврилкина. — Тверь, 2004. — С. 109.

3. Философия / Под ред. В. Н. Лавриненко. — М.,2003.-С. 64.

4. Подробнее об этом см.: Беседы на Евангелие Святого апостола Иоанна Богослова // Полное собрание творений Святого Иоанна Златоуста: В 12 т. Т. 8. Кн. 1.-М., 2003. С. 13.

5. Закон Божий, составленный по Священному Писанию и изречениям Святых Отцов, как практическое руководство к духовной жизни. — М.: Сретенский монастырь, 2004. — С. 62.

6. Ориген. Гомилии на Книгу Бытия // Библейские комментарии отцов Церкви и других авторов I-VIII веков Ветхий Завет. Т. I: Книга Бытия 1-11.-Тверь, 2004.-С. 1-2.

7. Закон Божий. — С. 94.

8. Одоевцева И. И. Так говорил Гумилёв // Н. С. Гумилёв: pro et contra. — СПб., 2000. — С. 319.

9. Иванов Г. В. О поэзии Н. Гумилёва // Там же. — С. 482.

10. Оцуп Н. Николай Гумилёв // Николай Гумилёв в воспоминаниях современников. — М., 1990. — С. 177.


Материалы по теме:

🖋 Стихотворения

💬 О Гумилёве…