Содержание

О Гумилёве... / Сравнительные характеристики

Опубликованные в течение последних лет материалы из архива П. Н. Лукницкого¹ показывают, насколько интенсивной, кропотливой и разносторонней была в 1924—1926 годах работа Ахматовой по собиранию и изучению творческого наследия Н. С. Гумилёва.

И нравственный, и исследовательский аспекты этой работы представляются в равной степени важными. Что касается последнего, он дает не только биографические, но и культурные ориентиры, позволяющие рассматривать поэтическую систему Гумилёва в широком литературном контексте, соотнесение с которым (через продолжение и развитие традиции или через ее отрицание) позволяет точнее определить значение художественного слова.

Одним из таких ориентиров является сохранившаяся в архиве Лукницкого заметка Ахматовой, в которой содержатся ее наблюдения, связанные с отражением в прозе и поэзии Гумилёва некоторых тем и мотивов творчества Эдгара По. Заметка, по-видимому, представляет собой фрагмент неосуществленного замысла статьи о поэтах, влиявших на Гумилёва².

1925—1926³

Эдгар ПО⁴

Упоминание Эд. По в письме к Брюсову от 15 мая 1906 (Любимый поэт. Знает по переводам Бальмонта и Брюсова)

Статья Бальмонта: Эдгар По (Портрет, Капитаны)

Страна Снов (48—49)

Червь-Победитель (39)

Эльдорадо (37)

Сказка Извилистых Гор (71) — Капитаны, Дочери Каина.

Африканск(ая) Охота. Я верно болен.

143 — бабочки летающ(ие) цветы

Лигейя (упом(икается) в Син(ей) Звезде)

Улыбнулась и вздохнула. Лошад(иная) пасть.

125 — бешенн(ые) желания

Манускрипт, найденный в бутылке (Капитаны)

Маска Красной Смерти (Маскарад)

Гибель Эшерова Дома (?)

Молчание (Вверх по Нилу)

Написанный «для себя», текст заметки нуждается в «дешифровке». Отметим, во-первых, что цифры означают номера страниц⁵ в первом томе Собрания сочинений Эдгара По в переводе К. Д. Бальмонта (М., «Скорпион», 1901). Далее приводятся названия стихотворений и рассказов По, а рядом (или в скобках, или в следующей строке) — названия (или первые строки, или отдельные образы) тех произведений Гумилёва, которые, по мнению Ахматовой, могут быть с ними сопоставлены. Обоснованием темы становится указание на письмо Гумилёва к Брюсову⁶. Упоминания По в критической прозе поэта вряд ли не приняты во внимание по причине забывчивости: скорее, следует предположить, что для Ахматовой эмоциональная оценка была предпочтительнее попыток ее филологической «объективации».

Круг художественных идей Э. По оказался созвучен эстетике модернизма (многолетняя переводческая деятельность Бальмонта и Брюсова служит тому подтверждением). Романтическое мироощущение, тяга к фантастическому, неприятие логики обыденного сознания, попытка постижения мира через отрицательный модус бытия в той или иной мере актуализировались и в творчестве Гумилёва. Естественно поэтому, что уже описание личности Э. По, сделанное Бальмонтом, остановило внимание поэта⁷.

Вступительный очерк Бальмонта отмечен Ахматовой в связи с несколькими стихотворениями Гумилёва: «Портрет мужчины» и «Капитаны» (цикл). В первом случае, несмотря на подзаголовок, отсылающий к «картине в Лувре работы неизвестного», именно портрет Э. По, созданный Бальмонтом, мог послужить прообразом демонического героя Гумилёва. «Прекрасный демон» (Э. По у Бальмонта), над творчеством которого «никогда не погаснет изумрудное сияние Люцифера»⁸, в самом деле напоминает того, кто «отмечен знаком высшего позора», «никогда не говорит о Боге»⁹. «Планета без орбиты (…), следующая в мире своими необычными путями и горящая (…) ярким особым блеском кометы» (IX) соотносится с «кометным» происхождением героя Гумилёва¹⁰: Быть может, как родился он, на небе / Кровавая растаяла комета; а «ненасытимая алчность души» (VIII) Э. По — с «непознанными усладами», к которым зовут уста изображенного на портрете.

Что касается «Капитанов», сопоставление с очерком Бальмонта и несколькими рассказами Э. По открывают такую возможность их интерпретации, которая дает основания полагать, что уже к 1909 году в сознании Гумилёва-поэта вызрела едва ли не главная идейная посылка будущего акмеистического «манифеста» — о том, что непознаваемое, «по самому смыслу этого слова, нельзя познать»¹¹: Но в мире есть иные области¹², / Луной мучительно томимы. / Для высшей силы, высшей доблести / Они вовек недостижимы. Стремление к освоению неизведанных областей духа, заявленное в «Капитанах», новое знание о мире¹³, добываемое лишь при условии наивысшего напряжения творческой воли, осложнены у Гумилёва мыслью о пределах познания и прямо отсылают к рассказу Э. По «Манускрипт, найденный в бутылке». «Постичь ужас (здесь и далее выделено мной. — И. К.) моих ощущений,— рассуждает герой рассказа, брошенный волной на палубу корабля-призрака, управляемого Летучим Голландцем,— я утверждаю, невозможно; но жадное желание проникнуть в тайны этих страшных областей перевешивает во мне даже отчаяние, и может примирить меня с самым отвратительным видом смерти. Вполне очевидно, что мы бешено стремимся к какому-то волнующему знанию — к какой-то тайне, которой никогда не суждено быть переданной, и достижение которой есть смерть¹⁴. Быть может, это течение влечет нас к южному полюсу¹⁵ (234).

Совпадают и некоторые детали описания встречи с легендарным кораблем. Герой Э. По видит «мрачный, пасмурный отблеск красного света, отразившегося по стенам обширной бездны, где мы находились и бросавшего неровное мерцанье на нашу палубу. (…). На страшной высоте, прямо над нами качался гигантский корабль (…).» (226). «На один миг (…) он (корабль — И. К.) взвился на самую вершину этого головокружительного вала, помедлил (…) и дрогнул и заколебался, и — устремился вниз» (227). Ср.: Там волны с блесками и всплесками / Непрекращаемого танца, / И там летит скачками резкими / Корабль Летучего Голландца. // Ни риф, ни мель ему не встретятся, — Но, знак печали и несчастий, / Огни святого Эльма светятся, / Усеяв борт его и снасти.

«Капитаны» несут в себе, по наблюдениям Ахматовой, и отзвук «Сказки Извилистых Гор», герой которой, отправившись на прогулку по окрестностям небольшого поселения, отмечает следующее: «Местность казалась безусловно девственной. Я не мог отрешиться от мысли, что до зеленого дерна и до серых утесов, по которым я ступал, никогда раньше не касалась нога ни одного человеческого существа (…). Вспомнились мне также и странные истории, которые рассказывались об этих Извилистых Холмах, и о грубых свирепых племенах, живущих в их лесах и пещерах» (70—71)¹⁶. Но герой «Сказки…» находится под воздействием наркотика, что, в качестве реальной мотивировки нереального, часто используется Э. По, давая описываемой иллюзии (воображаемому событию) некоторую прикровенность (как бы на самом деле происходит событие или возникает видение), вызывая ощущение мистичности случившегося. В «Капитанах» иллюзия выступает как обнаженный прием: И, кажется, в мире, как прежде, есть страны, / Куда не ступала людская нога, / Где в солнечных рощах живут великаны (…).

Следует отметить, что точных цитат из Э. По мы не встретим ни в одном произведении Гумилёва. Укажем, во-первых, на реминисценции фабульного характера. Они имеются и в последнем стихотворении цикла «Капитаны», и в стихотворении «Конквистадор», варьирующем тему «Эльдорадо» Э. По, и в стихотворении «Театр», разворачивающем метафору «жизнь — театр», которая сама по себе полигенетична, но один из персонажей «Театра» указывает на конкретный источник. Ход представления вверен Боли, что отсылает к балладе По «Червь-Победитель», где в аналогичной роли выступает Беда¹⁷. Мотив крови в обоих стихотворениях делает сходство еще более очевидным¹⁸. Но даже при явной ориентации на «чужой» текст, Гумилёв дает свой вариант «сценария» разыгрываемой «пьесы», а также иную эмоциональную окраску: интонационная, модификация («Театр» завершается вопросом) приводит к тому, что доминантной является не отчаяние (как в балладе), а тревога.

Но чаще наблюдается следующее: образ, мотив или эпизод, заимствованный у Э. По, развивается в лирический сюжет целого стихотворения. Так, рассказ героя о собственной гибели в сражении, происшедшем много лет назад («Сказка…»), положен в основу Гумилёвского «Сонета» («Я, верно, болен…»). В стихотворении «Самоубийство» («Улыбнулась и вздохнула…») сходным с По («Лигейя»¹⁹) оказывается мотив отравленного вина. Воображаемое отравление леди Ровены, совершенное призраком умершей Лигейи, переиначен у Гумилёва в самоубийство. Сопоставимы только реалии: «красный шарик» яда («Самоубийство») и «крупные капли блестящей рубиново-красной жидкости» («Лигейя»). Мистическая окраска эпизода у Э. По осталась как бы незамеченной, а состояние тоски по умершей возлюбленной, уводящее героя по ту сторону реального мира и выраженное По в патетически-медитативном ключе, приобретает у Гумилёва²⁰ натуралистически-резкие, зримые очертания: И во мраке ему улыбнулось безуьме / Лошадиной оскаленной пастью. (Не случайно именно этот образ замещает в записи Ахматовой все стихотворение). Сходство некоторых реалий, а также общий «пышно-чувственный» колорит наблюдается в «Маскараде» Гумилёва и «Маске Красной Смерти» Э. По. Описанные в рассказе фигуры-арабески в причудливых нарядах, порожденных безумной фантазией, являют собой «живые сны», сплетающиеся и кружащиеся. Ср. у Гумилёва: В глухих коридорах и залах пустынных / Сегодня собрались веселые маски, / Сегодня в увитых цветами гостиных / Прошли ураганом веселые пляски. // Бродили с драконами под руку луны / Китайские вазы метались меж ними (…) Но если в рассказе По кульминационным моментом становится появление Маски Красной Смерти, под саваном которой «не было никакой осязательной формы» (242), у Гумилёва образ царицы Содома, скрывшейся под маской куртизанки, более чем осязателен. А желание гибели в любовном экстазе контрастирует с ужасом смерти, лишающем жизнь радости наслаждения, у По.

Приведенные параллели с достаточной очевидностью показывают, что восприятие Гумилёвым мира поэтических образов Э. По шло в направлении преодоления символизма как творческого метода: «идеальное» проецировалось в конкретное²¹. В этом смысле провозглашение акмеизма следует рассматривать как результат самоанализа и попытку последовательного обозначения (называния) некоторых специфических особенностей художественной практики, зародившейся в лоне символизма, но ориентированной на иную поэтику — «не идеалистическую, а романтическую», как писал Гумилёв Брюсову еще в начале 1908 года²². И все же, говоря о мировоззренческой модели, определившей развитие его поэтической системы, не следует забывать: от иллюзии, что здешний мир может раскрыться как Эльдорадо, Гумилёв избавился довольно рано²³. Но в безотрадных буднях пореволюционной действительности доминантой поэзии становилась тема духовного противостояния обступающей тьме. Попытки выразить иную реальность, естественно, приводили к символизации образного строя. И в стихотворениях «Огненного Столпа»²⁴ вновь заслышался отзвук «потайной» поэзии «в свое время мало оцененного» Эдгара По²⁵.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹⁾ Вера Лукницкая. Перед тобой земля. Л., 1988, с. 330—345; О Гумилёве: Из дневников Павла Лукницкого. Публ. В. К. Лукницкой, примеч. К- М. Поливанова.— «Литературное обозрение», 1989, № 6, с. 82—90; П. Н. Лукницкий. Дневник. Публ. В. К. Лукницкой, примеч. А. Маньковского.— «Наше наследие:», 1989, № 3, с. 68—83; Вера Лукницкая. Николай Гумилёв: Жизнь поэта по материалам домашнего архива семьи Лукницких. Л., 1990; П. Н. Лукницкий. Acumiana: Встречи с Анной Ахматовой, т. I. Paris, 1991.

²⁾ См.: «Литературное обозрение», 1989, № 6, с. 88.

³⁾ Дата поставлена рукой П. Н. Лукницкого.

⁴⁾ Текст заметки публикуется впервые по автографу, хранящемуся ныне в Музее Анны Ахматовой в Фонтанном Доме.

⁵⁾ В одном случае допущена ошибка в нумерации страниц: вместо с. 185 указана 125. Ахматова сопоставляет «бешеные желания», охватившие героя стихотворения Гумилёва («Ягуар»), со следующим местом из рассказа Э. По «Черный кот»: «Мгновенно мной овладело бешенство дьявола. Я не узнавал сам себя».

⁶⁾ «Из поэтов больше всего люблю Эдгара По, которого знаю по переводам Бальмонта и Вас {…)» (Николай Гумилёв. Неизданное и несобранное. Сост., ред. и коммент. М. Баскера и Ш. Греем. Paris, 1986, с. 95)

⁷⁾ В предисловии к собранию сочинений Э. По Бальмонт создает романтический образ поэта-избранника, отверженного обществом («толпой»). Ср. соответствующее рассуждение Э. По: «Что отдельные личности воспаряли так высоко над уровнем своей расы, об этом вряд ли может быть спор, но, бросая взгляд назад через историю, и отыскивая следов их существования, мы должны были бы обойти невниманием все жизнеописания «добрых и великих», и в то же время тщательно рассматривать малейшие повествования о злосчастных, которые умерли в тюрьме, в сумасшедшем доме, или на виселице» (Э. По. Судьба Превосходства.— В кн.: Э. По. Собрание сочинение, т. 2. М., 1906, с. 202). Явственная перекличка с этим отрывком содержится в одной из «Северных элегий» Анны Ахматовой: И знала я, что заплачу сторицей / В тюрьме, в могиле, в сумасшедшем доме, / Везде, где просыпаться надлежит / Таким, как я (…) («И никакого розового детства…»)

⁸⁾ Цит. по изданию: Эдгар По. Собрание сочинений. В пер. К. Д. Бальмонта, т. I. М., 1901, с. IX. Далее страницы этого тома даются в скобках в тексте настоящей статьи.

⁹⁾ Цит. по изданию: Николай Гумилёв. Стихотворения и поэмы. Л., 1988 (Б-ка поэта. Большая сер.). Далее все поэтические тексты Гумилёва, за исключением специально оговоренных случаев, приводятся по этому изданию.

¹⁰⁾ Ср. астральные метафоры в описании поэтической судьбы Гумилёва: Вяч. Вс. Иванов. Звездная вспышка (Поэтический мир Н. С. Гумилёва).— В кн.: Н. Гумилёв. Стихи. Письма о русской поэзии. М., 1989, с. 5.

¹¹⁾ Наследие символизма и акмеизм. Цит. по изданию: Н. С. Гумилёв. Письма о русской поэзии. Сост. Г. М. Фридлендер (при участии Р. Д. Тименчика). Вступ. ст. Г. М. Фридлендера. Подгот. текста и коммент. Р. Д. Тименчика..М., 1990, с. 57.

¹²⁾ Ср. в биографическом очерке Бальмонта об Э. П.: «Колумб новых областей (выделено мной.— И. К.) в человеческой душе, он (По.— И. К.) первый сознательно задался мыслью ввести уродство в область красоты, и, с лукавством мудрого мага, создавал поэзию ужаса. Он первый угадал поэзию распадающихся величественных зданий, угадал жизнь корабля, как одухотворенного существа, уловил великий символизм явлений моря (…)». (X). И далее: «Как его собственный герой, капитан фантастического корабля, бегущего в полосе скрытого течения к южному полюсу, он во имя Открытия спешил к гибели (…)». (XII).

¹³⁾ Следует указать на иное развитие этого мотива в рассказе Гумилёва «Вверх по Нилу» («Сириус», 1907, № 3 [Б. паг.]). Новое знание, обретенное героем — это возвращенное знание, разгаданная тайна прошлого: полустертая надпись на старом папирусе явила собой «слова, полные сладким пьяным огнем, которые ложились на душу и преображали ее, давая новые взоры, способные понять все». Тот же мотив тайного знания «в изречениях, которые говорились сивиллами», и «святых тайн», которые «были услышаны»,находим в сказке Э. По «Молчание». Эти произведения объединяет и тема магической силы слова, впоследствии утраченной:

(«Вверх по Нилу»)

(Ср. в стихотворении Гумилёва «Слово»: В оный день, когда над миром новым / Бог склонял лицо свое, тогда / Солнце останавливали словом, / Словом разрушали города. // И орел не взмахивал крылами, / Заезды жались в ужасе к луне, / Если, точно розовое пламя, / Слово проплывало в вышине).

¹⁴⁾ О сходном мотиве у Гумилёва («Путешествие в Китай») см. статью М. Баскера в настоящем сборнике.

¹⁵⁾ Ср.: Ватаге буйной и воинственной / Так. много сложено историй, / Но всех страшней и всех таинственней / Для смелых пенителей моря — /О том, что где-то есть окраина — / Туда, за тропик Козерога! — / Где Капитана с ликом Каина / Легла ужасная дорога.

¹⁶⁾ Ср. также в рассказе Гумилёва «Дочери Каина»: герою, едущему в горах, кажется, «что все первобытные и дикие чары ожили вновь и угрюмо выслеживают одинокого путника. Вспомнились страшные рассказы о чудовищах, еще населяющих эти загадочные горы» (Собрание Сочинений в 4-х тт. Под ред. Г. П. Струве и Б. А. Филиппова, т. 4. Вашингтон, 1968, с. 42).

¹⁷⁾ «Ранний русский символизм,— писал О. Мандельштам в статье «Буря и натиск» (1923),—царство больших тем и понятий с большой буквы, непосредственно заимствованных у Бодлэра, Эдгара По, Малларме, Суинберна, Шелли и других» (Сочинения в 2-х тт., т. 2. М., 1990, с. 283).

¹⁸⁾ Баллада По откликнулась и в стихотворении Гумилёва «Больная земля». При этом мрачно-фантастический образ Червя-Победителя трансформирован в гораздо более реальный, но не менее жуткий «мир червей».

Ср. также финал стихотворения По в переводе В. Брюсова:
И ангелы, бледны и прямы,
Кричат, плащ скинув свой,
Что «Человек» — названье драмы,
Что «Червь» — ее герой!

и начальные строки одного из отрывков 1920—1921 гг.: Трагикомедией — названьем «человек» — / Был девятнадцатый смешной и страшный век (…). (Николай Гумилёв. Стихи. Поэмы. Тбилиси, 1988, с. 354).

¹⁹⁾ Мягко-ироничное упоминание имени этой героини Э. По встречаем в стихотворении «Мой альбом…» из цикла «К Синей Звезде».

²⁰⁾ См. стихотворение «На камине свеча догорала, мигая…»

²¹⁾ Умение «вводить реализм описаний в самые фантастические сюжеты» привлекало Гумилёва уже в 1900-е гг. (см., напр.: Н. С. Гумилёв. Неизданные стихи и письма. Paris, 1980; с. 50), а стремление расширить и конкретизировать мир собственных образов зафиксировано как осознанная творческая установка вскоре после выхода «Жемчугов» (Там же, с. 67).

В 1910 г. Гумилёв включает имя Э. По в ряд поэтов-символистов, утомляющих внимание «внушающими повторениями» (Письма о русской поэзии, с. 112). И уже откровенно полемически по отношению к По звучит строка Иду в пространстве и во времени из стихотворения «Мое прекрасное убежище…», опубликованном в 1914 г. Ср. в «Стране Снов»:

(…) До этих мест, в недавний миг,
Из крайней Фуле я достиг,
Из той страны, где вечно сны, где чар высоких постоянство,
Вне Времени — и вне Пространства. (48)

²²⁾ Н. С. Гумилёв. Неизданные стихи и письма, с. 37.

²³⁾ «Сколько раз он говорил мне,— вспоминала Ахматова,— о той «золотой двери», которая должна открыться перед ним где-то в недрах его блужданий, а когда вернулся в 1913 (году), признался, что «золотой двери» нет. Это было страшным ударом для него (см. «Пятистопные ямбы») («Самый непрочитанный поэт»: Заметки Анны Ахматовой о Николае Гумилёве. Вступит, заметка, сост. и примеч. В. А. Черных.— «Новый мир», 1990, № 5, с. 219).

²⁴⁾ Ср. стихотворение Э. По «Страна Снов» и «Лес», «Душа и тело» (3) и в особенности, «Канцона вторая» Гумилёва.

²⁵⁾ Письма о русской поэзии, с. 249