Ученик или Учитель? Еще раз о переписке Н. Гумилёва и В. Брюсова

  • Дата:
Материалы по теме:

О Гумилёве… Биография и воспоминания
теги: письма, Валерий Брюсов

Если бы мы писали до Р. X., я сказал бы Вам: Учитель, отделись со мной мудростью, дарованной тебе богами, которую ты не имеешь права скрывать от учеников.

В средние века я сказал бы: Maitre, научи меня дивному искусству песнопения, которым ты владеешь в таком совершенстве.
Теперь я Могу сказать только: Валерий Яковлевич, не прекращайте переписки со мной…

Н. Гумилёв В. Брюсову, письмо от 15.07.1907 г.

Эпистолярное наследие Николая Гумилёва невелико. Письма к матери остались и пропали в Бежецке после переезда семьи; к Анне Ахматовой, написанные до женитьбы, были сожжены сразу же после свадьбы. Однако переписка с В. Я. Брюсовым уцелела и занимает особое место.

B 1906 году Брюсов написал Гумилёву после своей рецензии на «Путь конквистадора» и пригласил его участвовать в «Весах», на что молодой поэт ответил с искренней благостностью. С этого момента они регулярно обменивались корреспонденцией в течение 6 лет, т.е. до 1912 года. В архиве В. Брюсова хранятся 67 писем Гумилёва. 7 из них относятся к 1906 году, 19 — к 1907, 22 — к 1908; 18 написаны в период между 1909 и 1912 годами. Последнее, 67-е, написанное в 1920 году, стоит особняком не только по датировке, но и по своей замкнутости и отчужденности.

Эти письма дают уникальную возможность взглянуть на молодого поэта его собственными глазами, увидеть его суть, а не те маски конквистадора и эстета, за которыми он прятал свой истинный внутренний мир, не то, что он был готов показать всем, а то, чем он жил. Мы можем наблюдать также его становление как поэта и критика. Это почти дневниковые записи (напомним, что никаких дневников Гумилёва, кроме Африканского и «Записок кавалериста», являющихся художественными произведениями, — нет.)

Характер писем частично деловой: Брюсов определяет стихи молодого автора в разные журналы, прежде всего в «Весы», также в «Золотое руно», «Солнечное утро», «Голос Москвы» и др. Это было очень важно для Гумилёва, т.к. в то время, в 1906 году, ему «уже год не удается ни с кем поговорить, как хотелось бы…» [1, с. 158]. Участие Брюсова — «единственный козырь в <…> борьбе за собственный талант» [1, c. 158] К этому времени он «…никогда в жизни не видел даже ни одного поэта новой школы или хоть сколько-нибудь причастного к ней» [1, c. 161] и не слышал о своих стихах «…мненья человека, которого, <…> мог бы найти компетентным» [1, с. 161].

Итак, Брюсов был «единственным человеком в России, интересующимся» стихами Гумилёва [1, с. 164]. В руки этого человека молодой поэт отдает развитие своего таланта [см: 1, с. 160] и говорит при этом: «Верьте, что моя просьба об этих указаниях вызвана не тщеславным желанием получить от Вас советы, а только любовью к искусству, которому я посвящаю свою жизнь» [1, с. 198].

Чему же он хочет учиться? Прежде всего его «мучает <…> несовершенство в технике стиха» [1, с. 168]. Гумилёв усердно вчитывается в стихи своего учителя, его письма, и горизонты «начинают проясняться», он «начинает понимать, что ему надо делать, чтобы стать поэтом» [1, с. 168]. «Очень, очень благодарю Вас за Ваши письма, особенно за первое с рассуждениями о рифмах и размерах. Оно сказало мне то, что я и раньше чувствовал, но не мог принять на деле» [I, с. 164]. Он «…начал упиваться новыми, но безукоризненными рифмами…» [1, с.159], идет дальше, рассматривая их внутреннюю структуру, «в удлинении гласных и отчеканивании согласных» [1, c. 160], питается писать по этим законам, извлекая их также из статей Брюсова «Краткий очерк законов русского стиха», «Краткий курс науки о стихе», «Опыты по метрике и ритмике, по эвфонии, созвучиям и формам».

Но не только о форме выспрашивает начинающий maitre'a, а также о содержании, образах, настроениях и идеях: «Меня страшно интересует вопрос, какие образы показались Вам, по Вашему выражению, «действительно удачными…» [1, с. 160], «я стараюсь расширять мир моих образов и в то же время конкретизировать его» [1, с. 208].

И чуть ли не в каждом письме Гумилёв говорит, что сознает, как много ему еще надо учиться, что все его успехи благодаря Брюсову, что хочет показать, «что не напрасно Вы оказали мне честь, признав меня своим учеником» [1, с. 208].

Однако, несмотря на все это, он позволяет себе сомневаться, выказывать собственное мнение: «стихотворение, которое мне кажется у него [Вячеслава Иванова. — Е. К.] лучшим, написано обыкновенным размером» [1, с. 160], тогда как Брюсов советует учиться «разнообразию и своеобразию» размеров именно у Вячеслава Иванова. «Где же новизна рифм, обдуманность сравнений и умелая расстановка слов, о которых я читал, в Вашей рецензии?..» [1, с. 175] по поводу стихов С. Соловьева.

Почти в каждом письме, посылая стихи Брюсову, Гумилёв пишет, что «не способен без посторонней помощи судить свои стихи» [1, с.188], «решительно не способен отдать себе отчет в достоинствах или недостатках своих стихов прежде, чем услышит чье-нибудь мнение о них» [1, с. 174]. Все же критерий оценки существует; «Я пробовал писать рассказ <…> и не покраснел, и не почувствовал жгучей ненависти к себе» [1, с,182], «просто мечтаю и хочу уметь писать стихи, каждая строчка которых заставляет бледнеть щеки и гореть глаза» [1, с. 169]. Это потом будут схемы-таблицы рифм, суждения о стихах непременно с «придаточными предложениями», теория поэзии, упреки в формализме и отсутствии вдохновения… А сейчас то зерно, которое легло в основу, обросло множеством разных идей, стало его теорией.

Несмотря на все технические разборы и упражнения Гумилёв вдруг пишет: «…Мне кажется, что я уже накануне просветления, что вот-вот рухнет стена и я пойму, именно пойму, а не научусь, как надо писать…» [1,. с. 168]. Наступило это просветление или нет — в письмах ничего об этом не сказано, но Поэтом он стал.

В своих диалогах учитель и ученик карались не только размеров и рифм, но и внутреннего мира, впечатлений: «Прежде всего спешу ответить на Ваш вопрос о влияний Парижа на мой внутренний мир, — пишет Гумилёв, — …он дал мне сознание глубины и серьезности самых мелких вещей, самых коротких настроений…» [1, с. 162]. «Пишу мало, читаю еще меньше. Часто хожу в Jardin des Plants и там кормлю хлебом тибетских медведей. Кажется, они уже узнают меня» [1, с. 183]. «В жизни бывают периоды, когда утрачивается сознанье последовательности и цели, когда невозможно представить се6е своего „завтра“ и когда все кажется странным, но пожалуй даже упоительным сном…» [1, с. 171]. Многие молодые люди переживает подобное, но далеко не все способны следовать по намеченному пути так целенаправленно и упорно.

В то же время Гумилёв пытается завязать новые литературные знакомства. Одна из таких попыток нудавшийся визит к Мережковским, на который Гумилёв жалуется в одном из своих писем [см.: 1; с. 165]. Благодаря этому рассказу и возмущенной отповеди З. Гиппиус тому же Брюсову мы видим происшедшее с двух сторон и «старые символисты» при этом не выигрывают.

Упоминает он также и свои путешествия в Смирну и Константинополь в 1907 году [см.: 1, с. 170], в Египет в 1908 году [см.: 1, с. 200] и в Абиссинию в 1909 году [см.: 1, с. 206].

Ирония и даже самоирония сквозит в обменах впечатлениями с Учителем:

«Ваш ответ поможет мне, наконец, разобраться в том, кaк мне надо писать стихотворения, до сих пор я понял только, как мне не надо их писать» [1, с. 173].

«до сих пор большинство моих критиков, почти всех благосклонных, только указывало на мои недостатки, так что eсли я захочу послушаться всех сразу, мне придется вовсе бросить писать стихи» [1, с. 187].

«Заранее благодарю Вас за все места для моих вещей [стихов. — Е. К.], даже за пылающую печь» [1, c. 185].

«Если меня не съедят, я вернусь в конце января (о поездке в Африку) [1, с. 206].

(Стоит вспомнить, что ирония была неотъемлемой чертой Гумилёва. Из-за этого и сборник 1908 года был назван «Романтические цветы». В письме к Анненскому, откликаясь на его слова об экзотической иронии сборника и то, что он был назван Анархасисом XX века, Гумилёв писал: «…я хочу особенно поблагодарить Вас за лестный отзыв об „Озере Чад“, моем любимом стихотворении. Изо всех Людей, которых я знаю, только Вы увидели в нем самую суть, ту иронию которая составляет сущность романтизма и в значительной степени обусловила название всей книги» [1, с. 222].)

Вчитываясь в строки, адресованные Брюсову, мы можем также проследить путь к «Письмам о русской поэзии», путь Гумилёва-поэта к Гумилёву-критику и учителю. (Нужно отметить, что самые первые шаги к анализу литературных произведений относятся к детству, когда двенадцатилетний Коля делал для отца обзоры вышедших книг.)

Тот факт, что молодой человек, пишущий стихи, не только слепо повинуется указаниям Брюсова, а сам анализирует, вникает, спорит с собой и учителем, говорить начале этого пути. Мы видим; что первые попытки выразить свои мысли в статьях — это «Костюм будущего», «Защита чести» и «Культура любви» [1, с. 161]. Да и следующие по времени заметки — о выставках и художественных салонах. Но Гумилёв очень серьезно относится к своим статьям: «мне казалось, что лучше отказаться, чем, брать работу, не соответствующую моим силам» [1, с. 162]. (На предложение написать статью о выставке Дягилева.) Он тщательно готовится к последующим работам: « за последнее время я много занимался теорией живописи, а отчасти и театра, читал, посещал выставки и говорил с артистами…» [1, с.184]. Но Брюсову он пишет и о своих впечатлениях о поэтических сборниках. «Теперь относительно поэтов: насколько мне понравились В. Гофман и Садовский, особенно последний, настолько меня неприятно удивили Соловьев и Тарасов. О Сологубе, конечно, не мне писать. Соловьев крайне неотчетлив, его мысли и образы напоминают шепелявящих детей…» [1, с. 175], «огорчило присутствие в книге [»Земная ось» Брюсова. — Е. К.] «Мраморной Головки». Зачем и как попал этот недурной рассказ в книгу, составленную из жемчужин, более или менее чистых, но всегда настоящих» [1, с. 167]. В этих отрывках уже заметен стиль автора «Писем о русской поэзии», его строгость и ирония, использование сравнений.

Он многому научился, многое понял, даже «составил себе забавную теорию поэзии, нечто вроде Mallarme, только — не идеалистическую, а романтическую» [1, с. 188], стремясь, вероятно, к стройности и ясности, разложил добытые знания по полочкам. Наверное, уже тогда целью его набросков, рецензий, статей было «формирование нового читателя». (Позднее, в 1920 году, Одоевцева говорила, что это было его давнишней мечтой.)

В марте 1908 года Гумилёв понимает, что больше находиться в уединении нельзя. Тогда же он пишет: «Моим мыслям о поэтическом творчестве пока было бы удобнее всего вылиться в рецензии» [1, с. 192], тем самым делая не только решительный шаг к пути литературного критика, но и намекая на возможность других форм для выражения своих концепций. Результатом движения по этому пути стал его неоконченный труд, «Теория интегральной поэтики».

Хотя, помня о том, что, Гумилёв всегда рассчитывал свои силы и не брался за неисполнимые задачи, можно с уверенностью утверждать, что его мыслей уже тогда хватило бы на собственную теорию поэзии. Уже тогда, в марте 1908 года, y него была своя цельная теория, свое представление о том, как надо писать стихи.

В апреле того же 1908 года, как вспоминает Н. Волковыский, «никому неизвестный молодой челоек пришёл в редакцию газеты „Речь“ и вручил редактору литературную заметку…» [цит. по: 2, с. 430].

Начиная с первой рецензии он разбирает идею стиха, его построение, размер, равновесие частей. Мы видим перед собой уверенного человека с полностью сформировавшимся мировоззрением, глубокого аналитика. Трудно поверить, что год назад он определял себя как молодого поэта, «который еще не имеет установившихся взглядов на искусство и каждую минуту может потерять веру в себя» [1, с. 171].

Интересно то. что вторая рецензия молодого критика (Гумилёву было всего 22 года) на «Пути и перепутья» Брюсова (24.05.1908 г.). Она достаточно объективна, и по ней невозможно догадаться, что автор считет, себя учеником того, о ком он пишет.

Скорее всего, формирование Гумилёва-критика, его теорий о поэзии проходило вне прямого влияния Брюсова, а переписка и ученичество только подтолкнули его, придали уверенности в себе: «все в жизни лишь средство для ярко-певучих стихов». Это была одна из сокровеннейших мыслей моих, но я боялся оформить ее даже для себя и считал ее преувеличенным парадоксом» [1, с. 191].

Итак, возвращение в Россию и «перелом во взгляде на творчество…» [1, c. 198]. Анализируя себя и Учителя, Гумилёв понимает, что пути их различны: «В Париже я слишком много жил и работал и слишком мало думал. В России наоборот: я научился судить и сравнивать. Не думайте, что я соблазнился ересью Вяч.Иванова, Блока или других. По-прежнему я люблю и ценю больше всего путь, указанный для искусства Вами. Но я увидел, как далеко стою я от этого пути» [1, с. 198]. С этого момента начинается его постепенный, но неуклонный отход от Брюсова, взаимное охлаждение: со стороны Учителя, вероятно, по причине дружбы Гумилёва с Вяч. Ивановым, к которому Брюсов относился весьма сдержанно, не разделяя его точки зрения на поэзию. А молодой поэт заводит новые знакомства, учится, впитывает впечатления, не забывая, однако, снова и снова заверять в верности своего адресата.

«Недавно мне передавали, что Вяч. Иванов недоволен моими стихами и находит, что в них чувствуется Ваше влияние. При встрече я искренне поблагодарю его за это мнение. Я не воспринял от Вас еще и четверти того, что мне надо» [1, с.196].

Гумилёв посещает «башню» Вяч. Иванова, слушает его лекции и только после них «начинает понимать, что такое стих» [1, с. 204]. Заметим, что ни разу по поводу писем Брюсова он не делал такого заявления.

Первое упоминание о посещении «сред» находим в письме от 30.11.1908 г., там же: «Вячеслав Иванович вчера сказал мне много нового и интересного, но учитель мой — Вы и мне не надо другого…» [1, с. 200], — наличие такой фразы говорит не о чем ином, как о попытке оправдания. И хотя 26.02.1909 г. Гумилёв пишет, что в дионисианскую ересь он не совратился, а в конце этого же года тот же Вячеслав Иванов называет его оруженосцем Брюсова, молодой поэт «весь устремлен к чему-то новому» [1, с.207].

Письма становятся все более деловыми и редкими. Уже не только Брюсов просит стихи у Гумилёва для журналов, но и Гумилёв — стихи и рецензии Брюсова для «Аполлона». Гумилёв нашел свой путь в литературе, создал свое направление, акмеизм, дедушкой которого он шутя называл Брюсова в одном из последних писем. Но «дедушка» не очень-то благосклонен к своему «внуку», расстроив все надежды Гумилёва на поддержку. Теплые, дружеские отношения между ними прекращаются сами собой… Гумилёв «хотел бы о многом рассказать, но не может в последнее время писать прозой» [1, с. 214]. Переписка обрывается.

Последнее, 67-е письмо нельзя ставить в один ряд со всеми остальными. Оно носит деловой характер с еле заметным намеком на прежние отношения.

Стоит, однако, заметить, что Гумилёв никогда не отзывался о Брюсове кроме как с огромным уважением и любовью. За что его не раз критиковали, считая, что он попросту необоснованно превозносит Брюсова, а позже и вовсе считали его вечным учеником последнего. По этому поводу можно лишь сослаться на многочисленные свидетельства современников Гумилёва о его беспристрастности и честности как критика. Второе же утверждение не совсем справедливо даже для периода 1906–1912 гг. Хотя некоторые строки Брюсова «как составная часть вошли не в миросозерцание<…>, но в формулировку смутных желаний <…> астрального тела и, следовательно, в <…> истинную личность Николая Гумилёва, его творчество сложно разобрать на составные части, четко определить, чему у кого он научился, что у кого позаимствовал. Впечатления, мысли, идеи переплавились в его творчестве в единое целое, хотя и состоящее из мелких кусочков, как мозаика, как витраж. Отдельные элементы что-то напоминают, но общая картина оригинальна, самобытна, непохожа ни на что, известное ранее. А это и есть признак если не Гения, то Таланта, а в данном случае еще Поэта и Мастера.

Цитированная литература:

1. Гумилёв Н. С. В огненном столпе. М., 1991.
2. Гумилёв Н. С. Сочинения: В З т. М., 1991. — Т.3.


Материалы по теме:

💬 О Гумилёве…

Биография и воспоминания