Конквистадор и колдунья
Парижская встреча Н. С. Гумилёва и Е. И. Дмитриевой в контексте поэтического и жизненного диалога
Серебряный век был не только удивительной, но и загадочной эпохой. Загадки Серебряного века предстоит разгадывать нам, потомкам. И одну такую загадку мы попытаемся раскрыть в данном исследовании.
Если внимательно и без предубеждения взглянуть на причудливые линии судьбы поэтессы Черубины де Габриак (Елизаветы Ивановны Дмитриевой), то исчезает скромная, некрасивая и несчастная, прихрамывающая учительница, блестяще описанная Мариной Цветаевой в эссе «Живое о живом», посвященном М. А. Волошину, и возникает совсем иной образ. Это образ «роковой колдуньи», подобный изображенной В. Я. Брюсовым в «Огненном ангеле» лунатички Ренаты, женщины непостижимо двойственной, метавшейся между добром и злом, между поэзией и черной магией, и так и не сумевшей сделать выбор — вплоть до своего вступления в Антропософское общество в 1911 г. А что до хромоты — то она в эпоху «серебряного века» не считалась недостатком, скорее добавляла женщине некой пикантной, инфернальной прелести. Хромота для ведьмы — вполне естественная черта, а ведь назвать женщину ведьмой в эпоху модерн значило не оскорбить ее, а, напротив, сделать ей двусмысленный комплимент.
«Лиля Дмитриева тоже красотой не блистала. Невысокая, полноватая, хромая, с большой головой, на лице ее выделялись разве что выразительные глаза. Друзья утешали: все ведьмочки хромают, и это их не портит, наоборот, придает некую загадочность. Ее больную ногу не все даже замечали. Как был удивлен Гумилёв, когда ему сказали, что она хромая! И причем здесь красота?» (И это сказал Гумилёв, который весьма и весьма ценил женскую красоту. Можно себе представить, насколько он был увлечен поэзией вообще и насколько ему понравились стихи Дмитриевой — Е. С.) «Ведь она была талантлива, страстна, умна, язвительна, остроумно подмечая недостатки окружающих и при этом с блеском отражая насмешки в свой адрес. Более того, предупреждая острословие друзей, она первой шутила над собой, легко соглашаясь, что в ее облике есть нечто от гиены. А вот голос ее был, по словам многих, волшебный» [1, 55].
В эссе «Живое о живом» М. И. Цветаева называет Дмитриеву «Димитриевой», и это, по всей видимости, не опечатка, а отсылка к самозванному царевичу Димитрию, которого ученики гимназической преподавательницы Елизаветы Ивановны Дмитриевой называли, по словам Цветаевой своим любимым русским царем. Дмитриева — Димитриева стала, с легкой руки Волошина, самозванной испанской аристократкой Черубиной де Габриак, поэтому тема самозванчества доминирует в цветаевском описании поэтессы: «Из ее (Дмитриевой — Е. Р.) преподавательской жизни знаю только один случай, а именно вопрос школьникам попечителя округа: — Ну, кто же, дети, ваш любимый русский царь? — и единогласный ответ школьников: — Гришка Отрепьев!» [18, С. 206]. Отрепьевым Годунов велел называть таинственного человека, назвавшегося чудом спасенным царевичем Димитрием Ивановичем и правившего (хоть и очень недолго) Русью под именем царя Димитрия I. В поэтическом творчестве М. И. Цветаевой образы ее соименницы Марины Мнишек и царевича Димитрия (Лжедмитрия) занимают немаловажное место. Поэтому ее оговорка (описка) (не Дмитриева, а Димитриева) очень характерна. Более того, Цветаева связывает историю Черубины со своей, проецирует ее поэтический и жизненный образ на себя: обе поэтессы были в начале творческого пути тесно связаны с Волошиным, только Цветаева отказалась участвовать в мистификаторских экспериментах Максимилиана Александровича, а Дмитриева (вольно или невольно) вступила на путь самозванчества и тем самым погубила себя.
В конце жизни Н. С. Гумилёв называл Черубину де Габриак (Елизавету Дмитриеву) не иначе как «эта сумасшедшая женщина» и, по утверждению Анны Ахматовой, бледнел при одном упоминании имени своей былой возлюбленной. Слова о бледности — это, возможно, поэтическое преувеличение, тогда как реплику «Но я не говорил. Вы поверили словам той сумасшедшей женщины» [8, С. 207] подтверждает былой соперник Гумилёва — М. А. Волошин. Ко времени последней встречи былых дуэлянтов (1918 г., Феодосия) Волошин тоже успел изрядно разочароваться в даме, из-за которой стрелялся на дуэли с Гумилёвым. Да и сама она, некогда говорившая о Гумилёве и Волошине: «Хочу обоих! Зачем выбор?» [8, С. 60], — вышла замуж за «третьего», инженера Всеволода Васильева, который во время напряженных отношений Дмитриевой с Гумилёвым и Волошиным и попытки влюбить в себя редактора журнала «Аполлон» С. К. Маковского, числился женихом этой «роковой женщины».
Известно, что конквистадор и колдунья — Н. Гумилёв и поэтесса Елизавета Дмитриева (будущая Черубина де Габриак) — познакомились в Париже. Николай Степанович посетил Париж, находясь в угнетенном душевном состоянии, из-за очередного отказа Анны Горенко, будущей Ахматовой. Но, помимо этого, поэт приехал слушать лекции в Сорбонне.
Первое пребывание Гумилёва во Франции относится к 1906-1908 гг. и связано с изучением средневековой французской литературы в Сорбонне, вольнослушателем которой являлся поэт. Период 1906-1908 гг. связан также с литературным ученичеством Гумилёва, с постижением эстетики французского средневековья, отраженной в литературных и архитектурных памятниках, с прикосновением к культуре французского символизма.
«Странная судьба Николая Степановича; 8-й и 18-й годы в Париже, и оба раз так любил — до попыток самоубийства. И оба раза потом в Крыму был. Странная судьба: кругами, кругами… Как коршун!» [11 165], — восклицала А. Ахматова. Однако, если второй парижский период (1917-1918 гг.) достаточно изучен, то первый (1907-1908 гг.) еще не исследован в должной мере. Несмотря на то, что событийная канва пребывания Гумилёва в Париже в 1907-1908 гг. зафиксирована в письмах к В.Я. Брюсову и другим конфидентам поэта, ранний парижский период таит в себе немало загадок.
Даже лекции по старофранцузской литературе в Сорбонне не могли отвлечь Гумилёва от мыслей о самоубийстве на почве неразделенной любви к Анне Горенко, хотя после неудачных попыток взял себя в руки, собрался и начал жить ярко и насыщенно, стал посещать русские литературные и художественные салоны, наносить визиты художникам. Именно в мастерской художника Себастьяна Абрамовича Гуревича Гумилёва представили молодой поэтессе Дмитриевой Елизавете Ивановне. Гуревич в это время писал портрет будущей Черубины, а Гумилёв навестил мастерскую художника по вопросам, связанным с изданием литературно-художественного альманаха «Сириус» — главного парижского «детища» Николая Степановича.
Себастьян (Шеба) Абрамович Гуревич был учеником Франца фон Штука, художником, близким к эсеровским кругам. Долгое время жил в Париже и Лондоне. В 1910-е гг. переписывался с М.А. Волошиным, который останавливался у Гуревича в Лондоне, на Вивиан Гарденс, 92 (в 1916 г.).
Франц фон Штук, учеником которого считался Гуревич, был одним из самых «демонических» художников эпохи модерн. Он завоевал европейскую известность полотнами, где изображался разгул демонических, иррациональных стихий («Борющиеся фавны», 1889, Новая пинакотека, Мюнхен; «Люцифер», 1890, Национальная галерея, София; «Поцелуй сфинкса», 1895, Музей изобразительных искусств, Будапешт, «Вакханалия», 1905, Кунстхалле, Бремен). Франц фон Штук обращался в своем творчестве к архетипическим образам женщин-вамп («Грех», 1893, Новая пинакотека; «Саломея», 1906, Дом-музей Ф. фон Ленбаха»).
В данном контексте представляется вполне вероятным, что Дмитриева заинтересовала Гуревича как «роковая женщина» в стиле любимых героинь Франца фон Штука. Поэтому и художник загорелся идеей написать ее портрет.
Итак, Дмитриева позировала Гуревичу, а Гумилёв читал ей стихи из будущей книги «Романтические цветы», которая вскоре вышла в Париже. Во время этой первой беседы выяснилось, что Елизавета Ивановна тоже — вольнослушательница Сорбонны, и ее интересы сходны с увлечениями Гумилёва. Она изучала литературу французского средневековья, в частности, — рыцарские романы и средневековые хроники. Поэтесса действительно была тонким знатоком французской средневековой литературы, великолепно говорила по-французски, хорошо знала и любила поэзию французских символистов.
Как пишет Л. Агеева, Дмитриева «сняла скромную комнатку на левом берегу Сены, в Латинском квартале. Этот квартал — один из старейших в Париже. К началу ХХ века он стал всемирной столицей студенчества, центром интеллектуальной и художественной жизни Европы…
Латинский квартал славился своими книжными магазинами, лавочками антикваров, скорее напоминающими маленькие музеи, множеством кафе, … а также бесчисленными бистро с пряными запахами из открытых дверей и веселыми зазывалами…
Она подолгу бродила по набережным Сены вдоль лотков, могла неторопливо и с наслаждением копаться в развалах книг, стопках потрепанных журналов, в коробках с фотографиями, разворачивать тяжелые альбомы с листами графики, эстампов, пожелтевших афиш…» [1, 27].
Но все же основным для Елизаветы Дмитриевой тем летом были лекции в Сорбонне. Она выбрала для себя «курс по старо-французской литературе, в который входили лирика вагантов, поэзия трубадуров и труверов, куртуазные новеллы поэтессы Марии Французской, рыцарские романы, сказания о любви Тристана и Изольды, Артуровские легенды, «Парцифаль, или Повесть о Граале», «Песнь о Роланде»…» [1, 28].
В письме от 1/14 февраля 1907 г. Гумилёв сообщал В. Я. Брюсову, что работает «над старинными французскими хрониками и рыцарскими романами» и собирается написать модернизированную повесть в стиле XIII и XIV в.в. [7, Т. 8, С. 35]. Под старинными французскими хрониками и рыцарскими романами здесь подразумеваются произведения Робера де Борона и Кретьена де Труа, изучавшиеся вольнослушателем Сорбонны Гумилёвым в курсе старофранцузской литературы. Под модернизированной повестью в стиле XIII и XIV вв. имеется ввиду рассказ «Золотой рыцарь», отосланный в письме к Брюсову от 1-7 1908 г.
«Синьор человеческих душ», Иисус Христос, в рассказе назван «Золотым Рыцарем» («Неизвестный рыцарь показывал дорогу, и скоро уже ясно стали различаться купы немыслимо дивных деревьев, утопающих в синем сиянии. Среди них свирельными голосами пели ангелы. Навстречу едущим вышла нежная и благостная Дева Мария, больше похожая на старшую сестру, чем на мать золотого рыцаря, властительного Синьора Душ, Иисуса Христа» [7, Т. 6, С. 31]).Изучение средневековых французских хроник и рыцарских романов помогло Гумилёву проникнуть в пространство средне-векового французского искусства, воссоздать знаковые элементы этого пространства в своих произведениях. Так, например, райские деревья в рассказе «Золотой рыцарь» утопают в синем сиянии, тогда как «синее свечение» готических витражей символизировало в средневековой Европе свет высокой духовности. В голубом ореоле представала перед верующими Дева Мария, запечатленная на витражах. «Я провел целый час в созерцании перед голубой Девой Марией в незабудковом ореоле, восседающей на престоле в верхней части того, что называется Оконницей Богоматери» [11, С. 207], — описывал витражи Шартрского собора Поль Клодель.
И Гумилёва, и Дмитриеву увлекали средневековые рыцарские романы, связанные с сюжетом о чаше Грааль. Под влиянием сюжетики и образности рыцарских романов Кретьена де Труа и Робера де Борона Гумилёв создал стихотворение, посвященное чаше Грааль:
«Я откинул докучную маску,
Мне чего-то забытого жаль....
Я припомнил старинную сказку
Про священную чашу Грааль.
Но таить мы не будем рыданья,
О, моя золотая печаль!
Только чистым даны созерцанья
Вечно радостной чаши Грааль.
Разорвал я лучистые нити,
Обручавшие мне красоту.
Братья, сестры, скажите, скажите,
Где мне вновь обрести чистоту?» [7, Т. 1, С. 100].
Образ священной чаши Грааль появляется в стихотворении Е. Дмитриевой «Мое сердце — словно чаша» (1907 г.), Граалю посвящено стихотворение поэтессы «Все пути земные пыльны! (1915 г.). В стихотворении Дмитриевой «Мое сердце — словно чаша» страстно любящее сердце лирической героини уподобляется священной чаше Грааль. Это стихотворение было отправлено будущей Черубиной М. А. Волошину (в мае 1908 г.), о чем свидетельствуют следующие строки из письма Дмитриевой к Максимилиану Александровичу: «Послала о Граале. Есть уже?» [20, С. 15].
Как мы видим, образ священной чаши Грааль увлекал в ранний парижский период и Гумилёва, и Дмитриеву. Однако, уже очень рано — с марта 1908 г. — Дмитриева отдает предпочтение Волошину, знакомство с которым состоялось 22 марта 1908 г. в Петербурге (по-видимому, на Башне Вячеслава Иванова). В это время Дмитриева оканчивала Педагогический институт по специальности «История средних веков и средневековая французская литература». Образ-символ Грааля становится одним из ключевых для эпистолярного общения Волошина и Дмитриевой.
18 апреля 1908 г. Волошин оставил следующую запись в своем дневнике, непосредственно касающуюся «Лили» — Дмитриевой: «Некрасивое лицо и сияющие, ясные, неустанно спрашивающие глаза. В комнате несколько человек, но мы говорим, уже понимая, при других и непонятно им. «Да, галлюцинации. Звуки и видения. Он был сперва черный, потом коричневый… потом белый, и в последний раз я видела сияние вокруг. Да… это радость. Звуки — вон… стеклянный… И голоса… Я целые дни молчу. Потом ночью спрашиваю, и они отвечают… Нет, я в первый раз говорю… Не надо говорить» [5, С. 195].
Из этой записи видно, что Дмитриеву посещали экстатические видения, значения которых она не могла разгадать. Очень рано за Дмитриевой закрепляется образ «колдуньи», которая общается с духами из потустороннего мира. Надо сказать, что Дмитриева не опровергает этот образ — напротив, он ей импонирует. Однако «звуки» и «голоса» часто бывают связаны с образом загадочной чаши Грааль, что следует из упоминавшегося выше стихотворения Дмитриевой «Мое сердце — словно чаша». В 1907-1908 г. Дмитриева зачастую не отдавала себе отчета в святости или, напротив, греховности своих видений. Она металась между белой и черной магией, между добром и злом, между возвышенной экзальтацией и низменными «чарами». Впрочем, такие метания были свойственны многим ключевым фигурам Серебряного века, например, Валерию Брюсову, писавшему в стихотворении «Неколебимой истине» («З.Н.Гиппиус) о том, что хочет прославить и Господа, и Дьявола.
Возвращаясь к теме Грааля, увлекавшей и Гумилёва, и Волошина, и Дмитриеву следует сказать, что впервые о Граале упомянул Кретьен де Труа, и сказание очень быстро распространилось по Европе. Оно гласило, что в одной из неизвестных стран находится неприступная гора — «Гора спасения», и на ней находится замок Монсальват, в котором спрятана величайшая святыня — Грааль. Только победивший соблазны и искушения этого мира и развивший многие добродетели может созерцать Грааль. И то — если будет позван. Неудивительно, что начиная с XII века, многие пытались попасть в загадочную страну и достичь высочайшей из целей. История этих поисков весьма поучительна: для немногих людей поиск Грааля стал духовным приключением, для большинства же — погоней за вполне конкретным сокровищем, источником власти и бессмертия.
«Роман о Мерлине» Робера де Борона окончательно закрепил в христианском сознании легенду о св. Граале и познакомил средневековую Францию с легендарной фигурой короля Артура. Именно Робер де Борон воспел «путешествие» св. Грааля из Иерусалима в Британию. Согласно роману Робера де Борона, Христос доверил Иосифу Аримафейскому охрану чаши, в которую была собрана его кровь и которая должна была служить для таинства Евхаристии. Император Веспасиан, принявший христианство, освободил Иосифа Аримафейского из темницы, в которую его заключил Синедрион, и основал вместе со своим зятем Броном род стражей св. Грааля. Затем, по версии Робера де Борона, Брон и его потомки «отправились на Запад, в долины Авалона, где и исполнили доверенную им высокую миссию охраны св. Грааля» [3, С. 202].
Действие рыцарских романов Кретьена де Труа происходит при дворе короля Артура. Их герои — рыцари Круглого стола: Персеваль в «Повести о Граале», Ивейн в «Рыцаре льва». Думается, что именно рыцарские романы Кретьена де Труа и Робера де Борона косвенно упомянуты в письме Гумилёва к В.Я. Брюсову от 1/14 февраля 1907 («Как раз в это время я работаю над старинными рыцарскими романами и собираюсь написать модернизированную повесть в стиле XIII или XIV века» — [7, Т. 8, С. 35]).
Авторы средневековых рыцарских романов помещали таинственный замок Грааля в кельтские земли, причем замок этот располагался как бы в пределах мифического королевства Артура, соотносимого либо с Арморикой (современная Бретань), либо с Британией. Известно, что исторически Арморика (Бретань,фр. Bretagne) и Британия (фр. Grande-Bretagne) составляли одно государство и имели общие корни. Но «владения Грааля» представляют собой «пустынную землю» короля-рыбака, «terregaste», располагающуюся как бы внутри королевства Артура.
Мифологема «пустынной земли» была разработана, например, М. Волошиным, для которого именно пустынность Киммерии была признаком ее благодатности. Так поэт сравнивал Киммерию с «пустынной землей» короля-рыбака, а крымский Карадаг со священной горой Монсальват, на которой расположен замок Грааля. См. стихотворение «Перепутал карты я пасьянса...»: «Бродит осень по садам Версаля / Вся багровым заревом объята, / А мне снятся рыцари Грааля / На скалах суровых Монсальвата. (...) Мне, Париж, известна и знакома / Власть забвенья, мощь твоей отравы... / А в душе пустыня Меганома, / Зной и камни, и сухие травы» [4, С. 90].
Продолжая знакомство, Гумилёв, Дмитриева и Гуревич отправились в кафе, находящееся на бульваре Сен-Мишель, рядом с Люксембургским садом. Они провели достаточно много времени в кафе, а потом поздно ночью, втроем, гуляли вокруг Люксембургского сада.
Парижские маршруты Гумилёва и Дмитриевой очень сходны: они остановились в одном и том же районе — университетском и средневековом (Латинский квартал, Пантеон, Отель Клюни (Музей средневековья), Церковь Сен-Этьен-дю-Мон, где находится гробница святой Женевьевы, небесной покровительницы Парижа, старейшие корпуса Сорбонны).
Гумилёв часто посещал район Пантеона (холм св. Женевьевы), в том числе и библиотеку св. Женевьевы. Имя «Женевьева» было в начале ХХ в. символом Парижа, оно олицетворяло собой святую, покровительницу города, от него веяло духом средневековья, эпохой «пламенеющей готики». Образ Женевьевы из стихотворения «Средневековье» непосредственно связан с французской святой и покровительницей Сорбонны, чье имя носит героиня. Перед нами знаковое, символическое имя, воплощавшее в себе Париж и «эпоху соборов», поэтому совершенно естественным является факт использования этого имени в самом готическом из стихотворений Гумилёва.
Во французском средневековом искусстве св. Женевьева изображалась в виде пастушки с посохом или прялкой, либо как монахиня, держащая зажженную свечу или вощеный фитиль. Женевьеву изображали пасущей овец, получающей благословение Германа, молящейся об усмирении шторма, кормящей и заботящейся о жителях Парижа во время осады города гуннами.
В росписи Пантеона представлены сцены из жизни Женевьевы кисти Пюви де Шаванна. Заметим, что Пюви де Шаванна необыкновенно высоко ценили русские художники и поэты «серебряного века», видевшие в его творчестве ярчайшее проявление католической мистики. «От России …ждали нововизантийской “мистической” живописи, ждали, так сказать, византийского Пювис де Шаванна»[17, С. 56], — писал С. П. Дягилев, оценивая европейское восприятие показа русского искусства на выставке мюнхенского Сецессиона в 1896 г. В статье, написанной в 1897 г., критик восклицал: «Если на почве прерафаэлитов могла вырасти католическая фигура Пювис де Шаванна, то какой глубины можно достигнуть на девственной почве византийского искусства!» [17,C. 70].
В любимом Гумилёвым районе Пантеона, в церкви Сен-Этьен-дю-Мон, находилась гробница св. Женевьевы, в этой же церкви хранились частицы мощей святой. Церковь Сен-Этьен-дю-Мон поражает соединением готических и византийских элементов, является воплощением «синего пламени готики» и, одновременно, «золотого свечения» православных храмов. Эта церковь — необычайно светлая, белокаменная, светящаяся: солнечные лучи, проникающие через витражи, переливаются разными цветами, отражаясь и играя на белом камне, которым отделан интерьер. На витражах — святые в длинных, ниспадающих складками плащах, часто — синих. В Сен-Этьен-дю-Мон покоился высоко чтимый Гумилёвым Расин и покоится Блез Паскаль.
Рядом с Латинским кварталом и районом Пантеона (холм св. Женевьевы), располагалась мастерская-салон Е. Кругликовой, которую часто посещал вольнослушатель Сорбонны Н. Гумилёв. В салоне Кругликовой поэт также встречался с Елизаветой Дмитриевой.
Сорбонна — Латинский квартал — церковь Сен-Этьен-дю-Мон — Холм св. Женевьевы: таковы парижские маршруты Гумилёва 1907-1908 гг. В произведениях Гумилёва отражена средневековая французская культура, представлены элементы сакральной географии «города соборов» — Парижа. Образ Франции в произведениях Гумилёва связан с эпохой «пламенеющей готики», с эстетикой католического средневековья, а также с кельтским элементом в европейской культуре, с кельтским мистическим христианством. В этом плане французская тема в творчестве Гумилёва соприкасается с ирландской.
Парижская встреча Гумилёва и Дмитриевой была короткой: она закончилась посещением ночного кафе (вместе с Гуревичем), когда Николай Степанович подарил будущей Черубине букет белых гвоздик («Маленькая цветочница продавала большие букеты пушистых белых гвоздик, Н.С. купил для меня такой букет; а уже поздно ночью мы все втроем ходили вокруг Люксембургского сада и Н.С. говорил о Пресвятой Деве. Вот и все» [9, С. 59].
В «Исповеди», Черубина писала о Гумилёве: «Н. С. все же оставался для меня какой-то благоуханной алой гвоздикой» [9, С. 60]. Эта фраза содержит в себе отсылку к парижскому ночному кафе и гвоздикам (только белым!), подаренным ей Гумилёвым. Но вскоре после этой встречи Гумилёв уезжает из Парижа в Нормандию. Причины этого внезапного отъезда до сих пор неясны исследователям. Так или иначе, но отношения Гумилёва и Дмитриевой на этом временно обрываются, чтобы возобновиться в Петербурге.
Что стало причиной парижского расставания Гумилёва и Дмитриевой? Возможно, Николай Степанович увидел в их отношениях «третьего» — художника Себастьяна Гуревича, как впоследствии увидит Волошина. Но скорее всего главной причиной их расставания стала неутихающая душевная боль, вызванная отказом Анны Горенко. Судьба снова свела поэтов, но уже в России, в 1909 г. Однако парижское «предисловие» к их сложным, трагическим и противоречивым отношениям оказалось очень и очень значимым — и в творческом, и в жизненном плане.
Литература:
1. Агеева Л. Неразгаданная Черубина. — М.: Дом-музей Марины Цветаевой, 2006.
2. Бавин С., Семибратова И. Судьбы поэтов серебряного века. Русская государственная библиотека. Москва: Книжная палата 1993.
3. де Белье Мари-Анн Поло. Средневековая Франция. М.: Вече, 2006. С. 20-24.
4. Волошин М. Избранное. Минск: Мастацкая літаратура. С.90.
5. Волошин М. История моей души. / Сост. В. Купченко. — М.: Аграф, 1999.
6. Гумилёв Н. С. Собрание сочинений в 4-х тт. — М.: Терра, 1990. — Т.1-2.
7. Гумилёв Н. С. Полное собрание сочинений в десяти томах. Т. 6-8. М.: Воскресенье, 2006-2008.
8. Елис. Васильева. «Две вещи в мире для меня всегда были святыми: стихи и любовь. — Ж-л «Новый мир», 1989, №2.
9. Жизнь Николая Гумилёва. Воспоминания современников. — Л.: 1991.
10. История Черубины (Рассказ М. Волошина в записи Т.Шанько) // Воспоминания о Максималиане Волошине). — М.: 1990.
11. Клодель П. Глаз слушает. Москва: Б.С.Г. — Пресс, 2006. С. 207.
12. Лукницкий П. Н. Встречи с Анной Ахматовой. ТомI 1924-25 гг. Paris: YMCA-Press., 1991. С. 165.
13. Лукницкий П. Н. Труды и дни Н. С. Гумилёва. — СПб.: 2010.
14. Макаренко С. Два лика зачарованной колдуньи. - http://www.peoples.ru/art/literature/poetry/contemporary/dmitrieva/history.html
15. Мифы народов мира. В 2-х тт. — М.: 1990. Т.2.
16. Полушин В. Николай Гумилёв. Жизнь расстрелянного поэта. — М.: 2006.
17. Сергей Дягилев и русское искусство: Ст., открытые письма, интервью. Переписка. Современники о Дягилеве: В 2 т. М.: Художественная литература, 1982, Т. I, С. 56.
18. Средневековый роман и повесть. М.: Художественная литература, 1974. С. 31
19. Цветаева М.И. Полное собрание поэзии, прозы, драматургии в одном томе. М.: Альфа-Книга, 2014. С. 806.
20. Черубина де Габриак. Из мира уйти неразгаданной. Феодосия-Москва: Издательский дом «Коктебель», 2009. С.15.
21. Черубина де Габриак. Исповедь // Жизнь Николая Гумилёва. Воспоминания современников. — Л.: 1991.
22. Черубина де Габриак. Исповедь. — М.: Аграф, 2001.
23. Шубинский В. Николай Гумилёв. Жизнь поэта. — СПб.: Вита Нова, 2004.