Н. Гумилёв. Романтические цветы

теги: Романтические цветы, сборники

Н. Гумилев. Романтические цветы. Стихи. Париж. 1908. Ц. 50 к. (1 fr. 25 с.). 62 стр.

За последнее время мы встретили несколько стихотворений и библиографических заметок, подписанных этим именем и обличающих в авторе хороший художественный вкус и серьезную эстетическую воспитанность.

И на его стихах, и на его маленьких критических заметках лежит печать явной культурности. Но и те и другие, особенно стихи, выдают не только литературную молодость, но и неопытность.

Это сказывается в ненужной, запоздавшей приверженности к вычурам декадентства, к сгущению романтической атмосферы, к излишней изукрашенности. Это слышится в однообразии напева и даже тем. Глаза молодых поэтов всегда видят немного.

Все стихи г. Гумилева фантастичны. И его образы наделены случайными чертами. Как поэт, Н. Гумилев очень неровен и часто умеет хорошее целое ловко испортить двумя-тремя мелочами. Второй отрывок « Императора Каракаллы », очень стильный и живописный, совершенно испорчен восьмой строфой («Там в твоих садах безгрешность неба»), следующей тотчас же за двумя красивыми:

«Но к чему победы в час вечерний,
Если тени упадают ниц,
Если, точно золото на черни,
Видны ноги стройных танцовщиц».

В плохой третий отрывок «Каракаллы» залетели две ценные и звучные строки:

«В золотом невинном горе Солнце в море уходило», —
и их жаль здесь, как просыпанный жемчуг.

Красочное «Помпеи у пиратов», одно из лучших в книжке, подарило нас прелестной строфой, сделавшей Помпея живым:

«И над морем, седым и пустынным,
Приподнявшись лениво на локте,
Посыпает толченым рубином
Розоватые длинные ногти».

Если упомянуть о делающей честь вкусу поэта «Смерти» с сдержанно-восторженной второй строфой («Ты казалась золотисто-пьяной, обнажив сверкающую грудь»); о зловеще-спокойном, в манере Поэ(*), («Я долго шел по коридорам»); об интересной принцессе у рабочего («В темных покрывалах летней ночи заблудилась юная принцесса»), о судне в Каире, о перчатках, о стихотворении: «Нас было пять… мы были капитаны», придется вздохнуть о напрасно погибшем прекрасном конце «Озера Чад», потому что только этот конец и хорош, — это самые ценные строфы маленькой книги Н. Гумилева:

«А теперь, как мертвая смоковница,
У которой листья облетели
Я, ненужно-скучная любовница,
Точно вещь я брошена в Марселе.
Чтоб питаться жалкими отбросами,
Чтобы жить вечернею порою —
Я пляшу пред пьяными матросами,
И они смеясь, владеют мною.
Робкий ум мой обессилен бедами,
Взор мой с каждым часом угасает…
Умереть? Но там, в полях неведомых,
Там мой муж: он ждет и не прощает…»1

Большой и иногда серьезно утомляющий недостаток стихов г. Гумилева в их напрасной отягощенности красками, эпитетами, словами. Г. Гумилев напрасно так щедрится, ибо его расточительность разоряет его стихи и не приносит никакой радости нам. Эта расточительность, кроме того, приводит его к банальности, самому злому и самому страшному врагу красоты.

В самом деле, разве поэзия эти строки:

«И какой-то сказкой чудной,
Нарушителем гармоний,
Крокодил сверкал у судна
Чешуею изумрудной
На серебряном понтоне»…2

Еще хуже бывает с г. Гумилевым, когда он не воздерживается от несообразности:

«А царица, наклоняясь
с ложа, Радостно играла крутизной»(?!)
И даже от вульгарности:
«Задыхаясь в несказанном (?) блуде (?!),
Юный маг забыл про все вокруг»3

Есть вульгарности, вызывающие не краску стыда, а холод удивления, и это — самое опасное.

Такие строки особенно непростительны автору, душе которого открыты тайны песен и сказок.

Что еще сказать?

Книжка опрятная и недурная, но мы не хотим скрыть, что знаки препинания во многих цитированных здесь стихах составляют честь нашу, а не автора.

(*) Имеется в виду Э. По (ред.).