Содержание

Критика

М. Кузмин. Нездешние вечера. Стихи 1914-1920. Изд. «Petropolis». Стр. 136. Пет. 1921.
Всеволод Рождественский. Лето. Деревенские ямбы. Изд. «Картонный Домик». Стр. 28. Пет. 1921.
Н. Гумилев. Шатер. Изд. Доха поэтов. Стр. 42. Севастополь. 1921.

На развалинах старых книгоиздательств возникли в революционные годы два новых издательства, имена которых в настоящее время соответствуют двум различным течениям искусства, — в частости, поэзии. Мы говорим об «Алконосте» и «Петрополисе». Смешно было бы сейчас говорить о «символизме» и «акмеизме», ибо направления эти в чистом своем виде давно но существуют. Но группировки поэтов остались прежние, почти но изменившись. Различия формы (не говоря об индивидуальных) более или менее сгладились, и основой современных группировок является в гораздо большей степени общность мировоззрений и тем.

В «Алконосте» объединились прежние символисты — А. Блок, Вяч. Иванов, А. Белый. Это издательство может считаться во многом преемником «Мусагета». Однако — только Вяч. Иванов, пожалуй, сохранил еще в своей поэзии приемы раннего символизма; Блок же, например, давно стал ультра-реалистическим художником. Объединяет же поэтов «Алконоста» прежде всего их мировоззрение — которое, пожалуй, осталось прежним — и в соответствии с ним особо углубленное восприятие современности.

Наоборот, современность — вообще действительность — не существует для поэтов «Петрополиса». Эта группа состоит из основателей (Н. Гумилев, А. Ахматова) и эпигонов былого «акмеизма». К счастью, акмеизм как школа, сильно мертвившая в свое время дарования, тоже нынче не существует (если не считать чахлого «Цеха поэтов»). Творческие личности поэтов «Петрополиса» развились в настоящее время достаточно ярко — и, однакоже, по удельному своему весу и влиянию эта группа стоит неизмеримо ниже «Алконоста».

После ахматовского «Подорожника», о котором мы имели случай говорить в прошлом «Письме», «Петрополис» издал книгу М. Кузмина «Нездешние вечера».

М. Кузмин — писатель несомненно значительный, но пользующийся известностью и должной оценкой исключительно в узких кругах, близких к литературному миру читателей. О другой стороны — едва ли по ему обязана наша поэзия пышно расцветавшим в свое время «эстетизмом» — прекрасной формой, за которой скрывалось легковесное переживание или далее абсолютная пустота, — и эпигонством. Конечно, все эти влияния были результатом не какой-либо «воли» поэта, а просто следствием особенностей его таланта — умеющего блуждать в самых опасных мирах, мягкого и подчиняющего. В прежние годы Кузминым владел «дух мелочей прелестных и воздушных». В сборнике «Вожатый» (1918 г.) поэт явил свой неожиданно выросший и расширившийся талант, показав умение необычайно глубоко и просто подходить как к повседневным, так и к космическим образам. Теперь пред нами вновь — книга, подводящая известные итоги. Что можно о ней сказать?

Книга но духу распадается на две половины. В одной из них Кузмин снова — увы! — поэт мелочей, и уже не искусный, как прежде, а приторный и претенциозный. «Пойдут разнеженным шагом в сады желать...» «Месяц квадратит книги, да пол...» и много других подобных неологизмов — ненужные футуристические заплаты на старом поэтическом плаще; или такие, явно - надуманные, тяжеловесные строки:

«Назойливо сладелая фиалка
Свой запах тычет как слепец костыль».

Или отжившая риторика (за которой, быть может, и таится переживание, но до нас ужо но доходит):

«Вы — дети изгнанья!»
Прокликал Параклит
И радостное зданье
Построить нам велит...»

Или, наконец, явно вялые, порою срывающиеся стихи, каковы многие в цикле «Дни и лица».

Вся эта половина книги, и на самом дело обнимающая почти половину страниц, — ровный и плоский «королевски-сельский паркет». Одни узоры, полустертые быстрым лотом немногих роковых лет...

Но, к счастью, в книге есть и другая половина, и последняя—прекрасна. Старинный «александриец и француз» и сейчас всего ближе и роднее чужим и далеким культурам. Александрийский гностицизм — тайные герметические учения, Венеция XVIII века, куда не долетают громы Великой Революции, «Умбрия — матерь задумчивых далей» — вот мир Кузьмина, вот его пестрые стихии. Поэт обладает подлинной интуицией, дающей ому проникновение в сокровеннейшие глубины прошедших эпох.

Останавливает внимание прежде всего кантата «Св. Георгий» — своим плавно-колеблющимся ритмом и величавыми образами:

«Ценой
Персеев копь
У плоских приморий
белеет, взмоглясь...
Георгий!..»

Эта кантата, не сравнимая но широте замысла с «Враждебным морем» (см. «Вожатый»), тем но менее подобна последнему — силою, благодаря которой мифические образы получают жизнь и плоть.

В «Базилиде» — намеки на путь, пройденный самою музой Кузьмина. Так, в начале —

«Милая музенька
Пальчиком стерла
Допотопные начала.
Солнце, ты не гори,
Это ужасно грубо...»

А потом, — «вдруг, мимо воли, мимо желаний, разверся невиданных зданий светозарный ряд», — совершилось приобщение музы, знавшей и певшей «прелестные мелочи», к тайнам п явлениям мирового порядка.

Лучшее стихотворение книги «Эней». В пяти строфах мы переживаем — живо и глубоко ощущаем дух истории Рима:

«...Какие пристани, Эней, Эней,
Найдешь ты взором пристально-прилежным?
С каким товарищем, бродягой нежным,
Взмутишь голубизну седых морей?
Забудешь ты пылающую Трою,
И скажешь «город па крови построю».
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Спинной хребет согнулся и ослаб
Над грудой чужеземного богатства, —
Воспоминание мужского братства
В глазах тиранов, юношей и пап.
И в распыленном золоте тумана
Звучит трубой лучистой: «Pax romana».

Несомненный ученик Кузьмина — и вместе Ахматовой — Всеволод Рождественский издал миниатюрную книжечку «Деревенских ямбов» (кстати — в ней не только ямбы). Дарование поэта относится к разряду «пластических» — почти исключительно зрительные образы, зарисованные местами выпукло, встречаются в его стихах. Поэт — быть может, вполне правильно — начинает с описания несложного быта и простых переживаний. В своих ямбах Всев. Рождественский обнаруживает умение осторожно и скупо обращаться со словами (вероятно, этому он научился в «Цехе...»), чему примером может служить хотя бы такая строфа:

«Здесь спор ведут с единоверцем,
Засыпав лошадям овса,
И, ставни с вырезанным сердцем
Закрыв, спускают па ночь пса».

Закончим настоящий обзор книжкой Н. Гумилева «Шатер». Это стихи, которых давно следовало ждать от поэта — плоды его африканских странствий. Ужо один перечень стихов — «Сомали», «Дагомея», «Либерия», «Экваториальный лее» — пестрый каталог географических имен, облекающихся живою плотью и кровью в почти безупречных пьесах. Подлинно, пред нами встает мощный образ — сама Африка.

«Оглушенная бурей и топотом.
Облеченная в пламень и дымы...»

Это, во всяком случае, — глава, которую должна учесть история всемирной поэзии.