Содержание

Чужое

И даже когда мы сгорим, в нас не умрёт наша вечная жизнь, и свет избранников, теперь ещё «незримый для незрящих», дойдёт к земле через много, много лет, подобно тому как звёзды – неугасимый свет таких планет, которые сами давно померкли. И, может быть, не только избранники, но и все мы – будущие звёзды.
Юлий Айхенвальд. 1910

И вот когда горчайшее приходит:
Мы сознаём, что не могли б вместить
То прошлое в границы нашей жизни,
И нам оно почти что так же чуждо,
Как нашему соседу по квартире…
Анна Ахматова. 1945

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Николай Гумилёв
Иннокентий Анненский
Максимилиан Волошин
Елизавета Дмитриева, она же Черубина де Габриак
Анна Ахматова
Михаил Кузмин
Александр Блок
Алексей Толстой
Софья Дымшиц-Толстая
Иоганнес фон Гюнтер
Сергей Маковский
Евгений Зноско-Боровский
Александр Шервашидзе
Поэты, критики, художники начала ХХ века – А. Головин, В. Иванов, Н. Врангель и другие.

Действие первое
Июль 1909 г. Коктебель. Гостиная в доме Волошина.

Сцена первая

Волошин
(один)
Четвертый день, как с юга дует ветер.
Но нет ни капли в нем. И на сухих холмах
Узоры без числа из каменных соцветий,
Песчаные пути да пыльные дома.
Лик солнечный столетье за столетьем
Всё тот же совершает ход:
Позолотит крупинки на рассвете,
И души их по небу поведёт,
Чтобы оставить ангелам и детям
Так далеко от всех земных невзгод.
Но всё обман. И мириады
Таких крупинок светят по ночам,
Но нет ни откровенья, ни услады
В звучанье слов, в эпиграфе к стихам,
И в сумерках не радует прохлада
Величественным током по вискам.
Как тает свет, едва сомкнутся вежды,
Испитый будто из ковша, сполна,
Так умирают слабые надежды
На воскресенье после сна.

Входит  Дмитриева.

Сцена вторая
Волошин и Дмитриева

Дмитриева
Вы снова хмуры? Этакий невежа.
Подайте руку мне – сегодня я одна.
Наверно, вечер будет свежий:
На море опустилась пелена.
Вы правы, Киммерия летом
Чудесная страна.

Волошин
(Берет её мантильку.)
Позвольте, Лиля.

Дмитриева
Впрочем, не об этом
Я с вами говорить пришла.

Волошин
(Глядит в окно.)
Чуть стихло! Солнцем разогреты,
Застыли – но надолго ли? – пески.

Дмитриева
Скажите, Макс, зачем писать стихи
И называть себя поэтом?
Кто повторит – о, Боже! – кто измерит
Слова мои – и ребус мой, и прах?
Страданию давно душа не верит,
Страданию нет места на часах.
(про себя)
Так в белизне нетронутой постели
Надежды поселяют страх.

Входят Толстые.

Сцена третья
Те же и Толстые

Толстой
Уф! Тесно в четырёх стенах!
(Дмитриевой)
Насилу угнались за вами.
(Волошину)
Я видел вашу Таиах
С открытыми плечами...

Дымшиц-Толстая
Алёша! Что за разговор?
Какой несносный, право!

Толстой
Какие очи! Этот взор!
Теряешь смысл здравый.
(Дымшиц-Толстой)
Ах, ни о чём не говори.
Негаданная встреча…
(про себя)
Как только ставлю всё на чёт,
Так выпадает нечет.

Дмитриева
Случайный взгляд в душе живёт.

Толстой
Ни в чём не знаю меры.
В иных никто не разберёт,
Где чувства, где манеры.

Дмитриева
(Дымшиц-Толстой)
Вам не легко должно быть с ним:
Поэт творит химеры.

Дымшиц-Толстая
За это и боготворим,
И принимаем веру.

Дмитриева
Как непонятен ваш ответ.
Креститель тоже был поэт?

Дымшиц-Толстая
Конечно! Отчего же нет?

Входит  Гумилев.

Сцена четвертая
Те же и Гумилёв

Гумилёв
Какое солнце, господа!

Толстой
Печёт, как в преисподней.

Гумилёв
Я поздно так уснул вчера,
Что пробудился в полдень.
В дремоте долгой над собой
Увидел те же своды,
И свет, как баловень пустой,
Терялся в тёмных водах.
Я вспомнил день и вспомнил час,
Когда закрыл страницы,
И тяжесть век, усталость глаз,
И вспомнил ваши лица.
Пришла хозяйкой благодать
Предаться милым думам,
И небо было не достать,
И ветер полон шумом.

Дмитриева
Какой заманчивый рассказ:
В заморских южных странах
Вы часто вспоминали нас
И были капитаном.
На рынке, среди чёрных тел,
Голов в чалмах высоких,
У вас довольно было дел
И вы казались строгим.
Но разве, кушая лукум,
Глядя в простор опасный,
Испытывали вы тоску
О девушке из сказки?

Гумилёв
Что ж – всё прошло...
     И глупый сон -
Смешное наважденье -
Как был без памяти влюблён
И сделал предложенье.
Теперь другие будут сны,
Фантазии другие:
Я слышу речь чужой страны
И шорохи морские.

Молчание.

Толстой
А Макс вчера читал Ренье.
Искуснее не сделать,
Чтоб отражённым был в вине
Изящный Эрот.

Звучали страстные слова,
И страсть владела телом,
Звенела тонко тетива,
Летели стрелы.

И душный галстук отворив,
Я ощущал движенье –
Смятенье, дерзость и порыв
Предвосхищенья.

Я слышал песню вдалеке,
И страждал в песне этой
Прекрасный юноша в венке,
Легко одетый.

То был коварный полубог,
Коварный и жестокий.
Но разве обвинить я мог
Его в пороке?

Его самозабвенный пыл,
Гул опьяненья,
И радость, если ранен был,
И наслажденье.

Волошин
Ой, граф, не горячитесь так.
Возвышенною речью
Дух окрылён, но нищ и наг,
И славой не отмечен.

Толстой
(про себя)
И вышел я из-за стола –
Большой и неумелый.
Одна безумная стрела
Меня задела.

Дымшиц-Толстая
Друзья мои, одно лишь слово
Я вам хотела бы сказать,
Что начинать раздоры снова...
Зачем же так себя терзать?
(Дмитриевой)
О, я прошу, прошу вас, Лиля,
Не мучьте, не тираньте их:
В них эти страшные стихии,
Что делают крылатым стих.

Толстые  уходят.

Сцена  пятая
Волошин, Дмитриева, Гумилёв

Дмитриева
Конечно, разговор напрасный
Мы сами прекратить не властны.
(про себя)
Как девочкой саму себя жалела,
И всё пришло – не просто и не вдруг –
Оттуда, где соблазн внушает тело
И даже кожа загорелых рук.

Гумилёв
Опять смеётесь. Холодно, жестоко.
И места не осталось для огня
В душе у вас. Еще совсем немного
Забудете, забудете меня.

Дмитриева
Не надо так: я чувствую, я знаю,
Какой во мне рождается простор.
Я не смеюсь и вас не отвергаю;
Не требуйте, чтобы идти по краю, –
Теплее станет этот разговор.

Волошин
Прошу прошенья: вижу, что мешаю.
(Дмитриевой)
Уедете – что я могу сказать? –
Я буду вас любить и презирать.

Сцена шестая
Дмитриева и Гумилёв

Дмитриева
Уедете? Вы, кажется, сказали...

Гумилёв
Что уезжаю вечером, сейчас.
Но помните, однажды на вокзале,
Как я поцеловал невольно вас?
Последний вихрь грешен повтореньем:
Я вас просил моею стать женой
И разделять свои мечты со мной
И доверять свои стихотворенья.

Дмитриева
(про себя)
Сказал, что любит...

Гумилёв
Детское стремленье –

Дмитриева
(про себя)
Презренье губит...

Гумилёв
Помните ли вы,
Как гордые, осанистые львы
Искали вашего прикосновенья?

Дмитриева
(про себя)
Как тяжело молчаньем отвечать
И чувство пополам делить одно!
(Гумилёву)
Уедете? Что я могу сказать?
Пожалуй, что мне это всё равно.
(про себя)
Возможно ли жестокость искупить?
О, глупое, надменное молчанье!
(Гумилёву)
Я не хотела боль вам причинить.
Простите, если так... и – до свиданья.

Гумилёв
Прощайте, Лиля!
(про себя)
Кончены мечтанья.

Гумилёв  уходит.

Сцена седьмая

Дмитриева
(одна)
Ушёл – теперь уж навсегда.
Остыли краски и полотна.
Жизнь больше вымыслу подобна
И кисти дерзкого творца.
Ах, мальчик, виновата ль я,
Что быть с тобой могла жестокой
И что своей  любовью только
Напрасно мучаю тебя?
Мученьям неужели грош цена?
И ангелы страданью рады...
Я помню: мы сидели рядом
У тёмного вагонного окна.
Ты целовал край платья, и в тиши
Я слышала, как долго плакал ты.
Я знаю ощущенье немоты,
Что есть во мне два сердца, две души.
Одна – твоя...

Входит  Волошин.

Сцена восьмая
Дмитриева и Волошин

Волошин
Рассудочные чувства
Не жалуют совсем моё искусство.

Дмитриева
И вы пришли, пришли ко мне опять.

Волошин
Я говорю, а следует молчать,
Когда я вижу вас со мною рядом.
Но я исполнен дружественным взглядом...

Дмитриева
Исполнены? Надеюсь...

Волошин
Потому
Мне страшно оставаться одному.

Дмитриева
И вам для сердца спутник нужен.
Обманываетесь! К тому же
Вы не одни...

Волошин
Но я так одинок!

Дмитриева
Кто научился видеть между строк,
Тому и свет лишён очарованья.
Я не могу ответить на признанье,
Коль скоро не выдерживают взгляд.

Волошин
Я всё сказал, и нет пути назад.
Решайте сами: остаётесь или
Расстанемся друзьями, Лиля.

Дмитриева
Мой выбор сделан.

Волошин
  И каков же он?
Ведь даже граф, я вижу, увлечён.


Дмитриева
Граф добр ко мне и непосредствен, но
Мой выбор сделан и уже давно.

Волошин
Вы остаётесь?

Дмитриева
Да.

Волошин
Благодарю.
Я вам огранок чудный подарю.

Дмитриева
Слепые камни прячут в гранях страх.

Волошин
Но это бес – дружище Габриах.
Он ликом вышел из воды и пены,
Он – добрый бес, хранящий от измены.

Отдаёт ей корень виноградной лозы.

Дмитриева
(рассматривая его)
Игрушечный языческий божок
Повелевать душой заблудшей мог.
С одной рукой, с собачьей мордой…
Мне нравится, что он не гордый.

Волошин
Вглядитесь, это маска, это лик
На томиках однообразных книг.
Для душ немых, где правит судьбы прах,
Пускай окажет службу Габриах.

Дмитриева
Так бес морской вошёл в моё семейство.

Входит  Гумилёв.

Волошин
Я вдохновлён желаньем лицедейства.

Дмитриева  уходит.

Сцена девятая
Волошин и Гумилёв

Волошин
(Оборачивается к Гумилёву.)
И снова в путь?

Гумилёв
Спасибо за уют.

Волошин
Вам рады здесь, и вас всегда здесь ждут.

Гумилёв
Оставьте...

Волошин
Не спешите – боль остынет.
Я тоже молодым бежал в пустыню.
(Удаляется к окну.)
Погаснул день, уже темна гряда.

Гумилёв
Не знаю, боль остынет ли когда.

Волошин
Вы держитесь, как мэтр, величаво.
Хотите удивлять, хотите славы?

Гумилёв
Хочу быть откровенным до конца.

Волошин
…Не замарав манжеты и лица.
Упрёк не вам, он вами не заслужен.

Гумилёв
Поэзия преображает душу.

Волошин
Но обращает к свету ли её?
Светила не рождают ничего.
Всё от земли и потому греховно,
Душа и та немыслима бескровно.
Размах неописуемый в делах
Как на земле, так и на небесах.

Гумилёв
Пощёчиной надёжной, как залог,
Бесчестью стоит преподать урок.

Волошин
Потребуете удовлетворенья?
Сказать по правде, сомневаюсь в том,
Что после наступает очищенье.

Гумилёв
Позвольте мне с утра покинуть дом.

Уходит.

Волошин
Вот так всегда неведомо идём
От заблужденья к заблужденью.

Уходит.

Действие второе
Ноябрь 1909 г. Санкт-Петербург. Редакция журнала «Аполлон».

Сцена первая
Анненский, Гумилёв, Толстой

Анненский
Ах, Николай Степанович, поэт
Не только и не столько видит свет.
Зачем определенностью границ
Обременять стремленье в небо птиц?
Я знаю, горизонт – не полоса
И небо не очерчивается.

Скажите, сколько снов в душе моей?
А сколько - неизвестно - тёмных дней
Таит ещё судьба? Молчит восток –
Молчит его заря. Один итог
Земного бытия - молчание -
Могила моего отчаянья.

Что жертвою приносим для венца,
Такая тайна есть в чертах лица.
И столько сил даровано судьбой,
Невыразимых словом и строфой,
Что сердцу предоставлено, увы,
Искать напрасно славы и молвы.

Гумилёв
Но если так, и жизни нет в словах,
Поэт находит Музу в облаках
И облекает в человечью плоть,
И жалует душой в своих стихах...

Анненский
И всё же гений не Господь.

Гумилёв
Но гений верит в чудеса,
И ранит свет его глаза.

Анненский
Как часто полон взор видений,
А там лишь тени, только тени!..
Тем всемогущ перед толпой,
Что зрит умом мудрец слепой.
Не бойтесь света – это кара,
Ниспосланная на Икара.
Но как прекрасно умирать,
Героям древности под стать!

Уходит.

Сцена вторая
Гумилёв и Толстой

Толстой
Хотел бы я наверно знать,
Как высоко нельзя летать.

Гумилёв
Увидеть значит ли понять?
Однажды я хотел успеть,
Не причастившись, умереть,
И были шансы мои плохи.
Я верил, что смертелен яд,
И задержал последний взгляд,
И замер на последнем вздохе.
Вдруг стала вышина видна –
Барашки белые на воле,
Кругом лазоревое поле
И безмятежная страна.
Но смерть не шла. Я видел свет,
А люди проходили мимо
Так медленно невыносимо,
По полю, в ряд, несчётно лет.
Чуть в отдаленье тополя,
Мансарды, окна и земля,
Как пыль дорожная во рту,
Подразнивали тошноту.
(горько)
Но если небо видел я,
То почему его так мало,
Чтоб только, падая устало,
Хватать за мёртвые края
И зло творить себе во зло.

Толстой
Что, чёрт возьми, произошло?

Гумилёв
Я жил один в гостинице дешёвой,
Где два шага от кухни до столовой.
Пришла и привязалась мысль о смерти,
И не спасли ни ангелы, ни черти,
Чтобы себя не чувствовать несчастным.
И страх пришел, и гостем был опасным.
Он поджидал минуты той,
Когда мог справиться со мной.
Похожий на тяжёлый сон,
   Он угнетал.

Толстой
Ты был влюблён?!

Гумилёв
Что из того? Любовь моя
Не только дальние моря.
Я был влюблён и не любим,
И чёрный пароходный дым
Плыл за убежищем моим,
И я покорен был судьбе...

Входит  Гюнтер.

Сцена третья
Те же и Гюнтер

Толстой
А вот и Ганс!

Гюнтер
(Толстому)
Привет тебе!
(Гумилёву, пожимая руку)
Твоя рука крепка, мой друг,
Но вижу я в глазах недуг.
В заботах о сердечной тайне
Всегда становишься печальней.

Гумилёв
О ком же ты? Чем бредишь ныне?

Гюнтер
Я говорю о Черубине.
Она, как рейнское вино,
Повергла сердце не одно.
Маковский, Зноско и Толстой,
Не отпирайся, дорогой,
Везде, куда не брошу взгляд,
О ней одной лишь говорят.

Толстой
(Пожимает плечами.)
Что до меня, то каюсь –
Я быстро увлекаюсь.

Гюнтер
Я более скажу... Итак,
Её зовут де Габриак.
Аристократы, славный род.
О, что за гений в ней живёт!

Толстой
И в этой степени родства
Не обошлось без колдовства.

Гюнтер
Она испанка, одинока
И горя испытала много.

Толстой
И верует смиренно в бога,
А исповедник иезуит
За нею пристально следит.
Не будет сказано в укор,
Никто не видел до сих пор
Её саму...

Гумилёв
Вот почему
Восторги ваши не пойму.

Гюнтер
Да разве нужен ватерпас,
Чтобы спасти от бури нас?
Любви высокое томленье
Живёт в её стихотвореньях.
А благородство, а душа,
Как высший символ, хороша!

Входят  Маковский и Кузмин.

Сцена четвёртая
Те же, Маковский, Кузмин, потом Зноско-Боровский

Маковский
(Гумилёву)
Так человек устроен,
Что хочет быть героем.
А вы признайтесь всё же,
Чем Анненский встревожен.

Гумилёв
Мы много говорили
О небыли и были...

Толстой
И о дорожной пыли,
Которую вкусили.

Маковский
Его за изобильем тем
Вы не жалеете совсем.
Тяжёл предмет искомый
И в тягость станет гомон
И вам в его годах.

Гумилёв
Нам быть в учениках.

Входит  Зноско-Боровский.

Маковский
(Гюнтеру)
А ваш червонный интерес?
Вы очень осторожны.

Гюнтер
По видимости, тот же:
Испания – страна чудес.

Маковский
(смягчаясь)
Сегодня жду её звонка.
Я слышу, как дрожит рука
И как волнуется она...

Толстой
Она из пены и песка,
Как лилия с морского дна,
Увы, во всём обман она.

Маковский
Пускай...

Кузмин
От ваших черубин
Со мною делается сплин.

Зноско-Боровский
Вы доживите до весны
И будете увлечены.

Маковский
(смеясь)
Вы – будете, но не Кузмин...

Кузмин
Как гимназисты о латыни,
Я думаю о Черубине:
В диктанте непонятных строк
Тоскливым кажется урок.
И неприятна мысль сама,
Как скоро все сошли с ума.

Маковский
Словам моим поверь,
Оно не мудрено:
Гони любовь хоть в дверь,
Она влетит в окно.
Сперва простой листок,
Печальная кайма,
Открытый сердцу слог
В строках её письма.
Проходит день, другой,
Я жду свиданья с ней.
Опять письмо с каймой,
И боль ещё сильней.
Недаром голос мой
Шептал – беги скорей:
Дрожащею рукой
Пишу признанье ей.
Она  в ответ цветок,
Не мёртвый, не живой.
О, если бы я мог
Принять его покой!
Не смейтесь же пока.
В тисках душевных мук
Я ждал её звонка
И слышал сердца стук.
И я был взят в полон:
Теперь мой лучший друг
Бездушный телефон,
Кому, простит мне бог,
Я душу отдаю.

Кузмин
Не быть тебе в раю.
Один её звонок –
Надежда и тоска.
Тоска пройдёт...

Маковский
Пускай!
Она не влюблена.

Кузмин
Так что ж?

Гюнтер
Надежда есть
И не исключена.

Кузмин
Какая злая лесть!

Толстой
Во всём обман она.

Входит  Волошин, останавливается в глубине сцены,
внимательно слушает диалог.

Сцена пятая
Те же и Волошин

Маковский
Наверное, обман.
Но если завтра днём
Рассеется туман,
То мы взгрустнём о нём.

Гюнтер
Она всегда одна.
Она – частица нас!

Толстой
(Подходит к Волошину.)
Прошу покорно вас,
Откройте имена.

Волошин
Нет, только не сейчас!

Толстой
Уже близка беда,
Случится... Что тогда?

Кузмин
Нелепа эта страсть.
Что, если б я так мог
Плениться ритмом строк
И плакать, не смеясь!

Волошин
(Толстому)
Не упустите миг –
Каков клубок интриг!
Как чудно свита нить!

Толстой
(возвращаясь)
Такая вот чума –
Мы все сошли с ума,
И нас пора лечить.

Кузмин
(смеясь)
Учтите мнение!
Идёмте, Алексей,
В уединении
Поговорим о ней.

Кузмин и Толстой  уходят.

Сцена шестая
Гумилёв, Гюнтер, Маковский, Зноско-Боровский, Волошин

Гумилёв
(Маковскому)
Я волен в том, кого любить.
Обман я не могу простить.

Маковский
Я вам завидую. Желанье
Не знает самообладанья,
И волен я обман простить,
Чтобы желанью угодить.

Волошин
(выходя из глубины сцены)
Но в чем же здесь обману быть?

Маковский
Без громких фраз и декламаций
Вы – драматург мистификаций.

Волошин
Согласен, я. Но мой язык
К мужскому имени привык
И вдохновенья не утратил.
Удел сомнамбулы глухой
Писать стихи на счёт чужой.

Гюнтер
Вы тоже тайный воздыхатель?

Волошин
От этого увольте... Я,
Давно не мальчик для битья,
Не стал бы яством на обед
Заказывать небесный свет.
Хотя, покорны и тихи,
По нраву мне её стихи,
Я не спешу попасть впросак
И потому считаю так:
Зачем печалиться певцам,
Кто дарит упоенье нам?

Уходит.

Сцена седьмая
Гумилёв, Гюнтер, Маковский, Зноско-Боровский

Гумилёв
Позвольте женщине иной
Капризной сделаться женой
И свет один на небесах:
Барашки белые на воле,
Кругом лазоревое поле,
А в сердце неизменный страх,
Страх перед этой вышиной.
Поэт бежит любви земной
И примиряет на устах
С небесным светом тлен и прах.

Входит  Дмитриева.

Сцена восьмая
Те же и Дмитриева

Дмитриева
(Гумилёву)
Как странно, именно сейчас
Я много думаю о вас.
Я помню взгляд ваш, помню шаг
И наших встреч любой пустяк,
И радости. Прошу прощенья,
Я вам скажу...

Гумилёв
(перебивая)
Стихотворенья
Сергею Константинычу...

Указывает на Маковского. Уходит.

Дмитриева
(про себя)
Как дорого теперь плачу!

Сцена девятая
Гюнтер, Маковский, Зноско-Боровский, Дмитриева

Маковский
Вы к нам с тетрадкою стихов?
Я их читал, но слог не нов,
Хотя, конечно, недурён.

Гюнтер
(Дмитриевой)
Он Черубиной увлечён.

Зноско-Боровский
Не догадаться тяжело.
На всех затмение нашло,
И город полон стал огней.

Дмитриева
Но что находите вы в ней,
Чего не стало бы в другой?

Маковский
Ах, девушка, талант большой.

Дмитриева
Так вы прочли мои стихи?..
Я знать хотела бы ответ.

Маковский
Они, признаюсь, не плохи,
Но вас самой, увы, в них нет.
Примите добрый мой совет:
Не горячитесь, не спешите...

Маковский и Зноско-Боровский  уходят.

Сцена десятая
Гюнтер и Дмитриева

Дмитриева
А вы... вы почему молчите?

Гюнтер
Волненье видимо легко.
К кому ревнуете её?
И от кого бежите?

Дмитриева
Ревнивы прошлые сомненья,
А сердце гложет ощущенье,
Не страх, а будто бы вина,
Что заживо погребена.

Гюнтер
(про себя)
Бывают в жизни огорченья.
(Дмитриевой)
Зачем пугаете меня?
У вас поклонники, друзья...

Дмитриева
К ним стала равнодушна я,
К их пожеланьям и советам.
...В Крыму прекрасно было летом –
Волошин посвящал мне строки
И не был Гумилёв жестоким.

Гюнтер
(про себя)
Смотрите-ка! Какой успех!
Она очаровала всех!
(Дмитриевой)
Они посмели вас покинуть,
И вы презрели Черубину.

Дмитриева
(неожиданно)
Я вам хочу всё рассказать.
Могу ли я вам доверять?

Гюнтер
(забавляясь)
Как знать: сболтну кому случайно...

Дмитриева
(берет его за руку)
Вам одному открою тайну.

Гюнтер
И что же это за признанье?

Дмитриева
Прошу вас, дайте обещанье.

Гюнтер
(Сжимает её руки в своих.)
Вот вам моя рука.
Покорный ваш слуга.

Дмитриева
И видит бог, я не горда –
Так трудно быть одной всегда.

Гюнтер
(про себя)
О, боже мой, как это длинно
И не окончится никак.
(Дмитриевой)
Скажите же...

Дмитриева
(жёстко, глядя ему в глаза)
Я – Габриак!
(отпуская руку, мягко)
Вы слышите? Я – Черубина...

Гюнтер
Я вам не верю.

Дмитриева
Это так.
В подарок виноградный корень,
Сюжет мистических историй –
И вот интрига.

Казалось, чудо совершилось:
Он полюбил, но счастье длилось
Два кратких мига.

Я ничего не понимала,
Стихи бесёнку посвящала,
А Максу мало.

Он – гений перевоплощенья,
Настало время возвращенья –
Меня не стало.

Гюнтер
Коварство? На него похоже.
А вы, иначе быть не может,
Любили не его... Кого же?

Дмитриева
Я покажусь вам бестолковой...

Гюнтер
Как?! Неужели Гумилёва?

Дмитриева
Удивлены?

Гюнтер
Легко сказать –
Не знаешь, что и ожидать.

Дмитриева
Он дважды делал предложенье.

Гюнтер
А вы ответили сомненьем
И перед ним закрыли дверь.
Что изменилось в вас теперь?

Дмитриева
Я вас прошу о снисхожденье.
Я знаю, что люблю его.

Гюнтер
Вы б вышли замуж за него?

Дмитриева
Конечно же. Я вам клянусь.

Гюнтер
Я с вас сниму ужасный груз.
Не уходите. Ждите здесь.
(про себя)
С Волошина собью я спесь.

Уходит.

Сцена одиннадцатая

Дмитриева
(одна)
Бывает, что сердца глухи,
И не живы, и не мертвы.
Две вещи для меня святы –
Моя любовь, мои стихи.
Господь дарует жар в крови
И отпущение грехов.
Любви не слышно без стихов –
Стихов не станет без любви.

Входят Гюнтер и Гумилев.

Сцена двенадцатая
Дмитриева, Гюнтер, Гумилёв

Гюнтер
(указывая на Гумилёва)
Вот ваш синьор!
(Гумилёву)
Вот синьорина!
Вы не знакомы с Черубиной?

Дмитриева
Всё это так. Я – Габриак.

Гумилёв
Что из того? Каков пустяк!
Мы обо всём забыли,
И вы другая, Лиля.

Дмитриева
Не будьте так жестоки.
Мы стали одиноки.

Гумилёв
Пустое! Не теряйте сил.
Я рад тому, что вас забыл!

Уходит. Гюнтер выбегает вслед за ним.

Дмитриева
(в слезах)
Я зла не делала ему...
Но почему? Но почему?!

Уходит.

Действие третье

Картина первая
Два дня спустя. Мариинский театр. Мастерская художника Головина. 
В центре – недописанный групповой портрет сотрудников журнала «Аполлон».
На полу разостланы декорации к «Орфею».
В театре идёт действие «Фауста». Слышен оркестр. 

Сцена первая
Анненский и Волошин

Анненский
(входя в мастерскую)
Зажжём огни. Пустая мастерская.
Приятен мне вечерний этот час.
Днём бесконечна суета людская
И беспорядочны обрывки фраз.
Лишь в сумерках волненье утихает
И небеса любуются на нас.

И кажется, что все существованья
Сродни затее карточной игры.
Из темноты и прошлого молчанья,
Из отрешенности ночной поры
Пришли покой и радость созерцанья,
Возникли свет и все его миры.

Волошин
(осматриваясь кругом)
Достойное поэта окруженье.

Анненский
Лелеять мысль, надеяться, творить,
Прислушиваясь к каждому мгновенью…
Лишь только раз художник может жить –
Среди холстов в минуты вдохновенья.

Волошин
Мы и сейчас начнём без промедленья.
Вот полотно, и темпера, и кисть.

Анненский
Я благодарный и достойный зритель.
Учтите, чтобы не попасть впросак.

Входит Маковский.

Сцена вторая
Те же и Маковский

Маковский
(Волошину)
Мой друг, зачем вы поступили так?

Волошин
Я не пойму, о чём вы говорите.

Маковский
О Черубине, о де Габриак!

Волошин
Весь Петербург не менее расстроен,
Что Габриах лишь виноградный корень.
И новость эту всюду раструбили.

Маковский
Вы не поймёте или вы забыли –
Я говорю о Дмитриевой Лиле.

Волошин
Напрасно беспокоитесь о ней.
Я повода не вижу для речей.

Маковский
Тому порукой ваша честь?
Но вымыслам числа не счесть.

Волошин
Досужьи вымыслы и слухи
Заслуживают оплеухи.

Входит Гюнтер.

Сцена третья
Те же и Гюнтер

Гюнтер
Я вам принес дурную весть.

Маковский
Ей хуже?

Гюнтер
Лиля умирает.

Маковский
Она  была два дня больна.

Гюнтер
(Волошину)
Она была оскорблена!

Маковский
Ах, Черубина! Ах, бедняжка...

Гюнтер
(Волошину)
Она одна страдала тяжко.

Уходит. 
В мастерской слышно, как Шаляпин поёт «Заклинание цветов».

Сцена четвёртая
Анненский, Волошин, Маковский

Волошин
Бывает, что сердца глухи,
И не живы, и не мертвы.
Две вещи для меня святы –
Её любовь, её стихи.
Господь дарует жар в крови
И отпущение грехов.
Любви не слышно без стихов –
Стихов не станет без любви.

Входят  Кузмин, Толстой, Гумилёв и другие.

Сцена пятая
Те же, Кузмин, Толстой, Гумилёв, поэты и художники Санкт-Петербурга –
Головин, Шервашидзе, Блок, Иванов, Врангель и другие

Кузмин
Я верил в совершенство форм
И небу прежде посвящал
Всё, что мне ставили в укор,
И юным был мой идеал.
А мир земной сгорал не раз
И возрождался вновь и вновь,
Чтоб только ощутить экстаз,
Чья боль желанна, как любовь.

Блок
Любовь наверняка и без затей
Рождается как птичка из скорлупки.
В пучине смут и трауре страстей
Из-за неё звенят мечи и кубки.

И если мир в безверии почил,
Людей одна объединяет вера:
В ней столько безысходных детских сил,
Что лопается на кусочки сфера.

И невозможно повернуть назад,
И труден путь от альфы до омеги:
Так все века прошедшие глядят,
Как к Риму направляются набеги.

Прольётся кровь, закроются глаза.
Свершится казнь. Толпа в испуге ахнет.
Но долго собирается слеза –
Воздастся всё и память не иссякнет!

Волошин внезапно приближается к Гумилёву, бьёт по щеке. 
Разом наступившая тишина.

Анненский
(Толстому)
Что скажете на это, граф?

Толстой
Надеюсь, что нет худа без добра.

Анненский
Я вижу, Достоевский прав –
Пощёчина действительно мокра.

Гумилёв
(Волошину)
Вы мне ответите за это.

Шервашидзе
Вот заголовок для газеты:
Дуэль! Поэт стрелял в поэта!

Волошин
Вы поняли за что?

Гумилёв
Я понял вас.
Пришлите секундантов сей же час.

Волошин  уходит, за ним – Шервашидзе, Толстой и Блок.
Потом уходят Гумилёв, Кузмин, Маковский  и остальные.

Сцена шестая

Анненский
(один)
Что немногое осталось,
Что немногое ушло.
Чья-то воля, чья-то жалость,
Чей-то холод на стекло.

И деревья, как кораллы
В тишине морских аллей –
Мир подводный небывалый
Затонувших кораблей.

Витязь в царские чертоги
Переступит за порог,
И хмельные будут боги
Танцевать, не зная ног.

Но замедленны движенья,
Тяжела в кругах вода,
И чужие отраженья
Застывают в глыбах льда.

Уходит.

Картина вторая
Раннее утро в окрестностях Санкт-Петербурга. Болотистая местность.
Поляна, покрытая кочками.

Сцена первая

Толстой
(один)
Невзрачный вид. Ужасные места –
Нагие вербы, сырость, пустота.
Стреляться в этакую пору –
Наверное не избежать позора.
Хоть в револьверы вложенный свинец
Серьёзней будет всякого злословья.
Клубок разматываем, наконец,
И нить его окрашиваем кровью.

Появляются Гумилёв и Кузмин.

Сцена вторая
Толстой, Гумилёв и Кузмин

Гумилёв
(Кузмину)
Нет, ты сегодня просто секундант.
(Толстому)
Граф, я прошу вас отсчитать шаги.
Холодный ветер дует от реки,
Не простудились бы…

Толстой
Смеёшься, дуэлянт?

Гумилёв
Во всяком деле нужен свой талант.
Считайте – пять шагов, всего лишь пять.

Толстой
Но уже поздно что-либо менять.
Всё решено, и уговор таков –
При счёте «три» с пятнадцати шагов.

Толстой  отсчитывает шаги.

Кузмин
Брось, Николай. Ты знаешь эту ложь,
Всю мистику и путаницу эту.
Прошу тебя, прислушайся к совету…

Гумилёв
(перебивая)
Последний  слишком для меня хорош.
Скажи Толстому – его шаг широк.

Кузмин
Ах, боже мой, какой же в этом прок,
Если один из вас получит пулю?
Обоих насмехаясь обманули
И дали пять шагов, чтобы взвести курок.

Гумилёв
Скажи Толстому – его шаг широк.

Появляются Волошин, Шервашидзе и Зноско-Боровский.

Сцена третья
Те же, Волошин, Шервашидзе и Зноско-Боровский

Шервашидзе
(дуэлянтам)
Теперь за вами остается выбор.
Есть два исхода. Примиренье либо –
Вот пистолеты…

Кузмин
(в испуге глядя на них)
Вид имеют старый,
Как будто были пушкинскою парой.

Удаляется  к Толстому.

Шервашидзе
Я лучшего в столице не нашел.

Зноско-Боровский
Стреляться, стало быть, теперь не в моде.
И при такой обманчивой погоде
Дуэль подведена под произвол.

Кузмин
(возвращается)
Под произвол? О чем ваш разговор?

Зноско-Боровский
Они не объяснились до сих пор.

Кузмин
(дуэлянтам)
Так объяснитесь!

Гумилёв
Разве, господа,
Мы для бесед приехали сюда?

Кузмин
(Волошину)
А вы?

Волошин
Пустых не затеваю ссор.
Не надо слов.

Зноско-Боровский
И вот весь разговор.

Сцена четвёртая

Гумилев
(один)
Прочь шубу!
(сбрасывает её)
Снег, со звёзд ночных опавший
На землю русую, – последний мой венец.
Любить и мучится, и наконец,
Почувствовать себя достойно проигравшим.
Благословен, кто в схватке был заколот
И гордостью своей кто не был уязвлён.
Короткий миг, сейчас я поцелую холод
И буду, может быть, и понят, и прощён.
Одна моя любовь достойна сожаленья,
Как в рамке недописанный портрет.
Теперь свободен я.

Толстой
Ваш пистолет.

Гумилёв
(берёт его)
И в этом оправданье и спасенье.

Сцена пятая

Волошин
(один)
Не рассвело, и мгла ещё над миром,
И тенью опрокинуты леса –
Час мирозданью праздновать уныло
Недвижного восхода чудеса.
Противник мой, мальчишка, разве знает,
Что сдержанность – достоинство мужчин.
Мальчишки горячатся и стреляют,
И обожают красочность картин.
Однако мне смешная роль досталась
И вырисован буду я один:
Вид благородный вызывает жалость,
Как битый на арене арлекин.

Толстой  отдаёт ему пистолет.

Сцена шестая
Те же

Толстой
(дуэлянтам)
Я вас прошу в последние мгновенья
Не исключать попытки примиренья.

Волошин
То, что заведомо исключено.

Гумилёв
Считайте же.

Толстой
Условие одно:
При счете «три» стреляетесь.

Кузмин
Сейчас
Бессмысленны увещеванья.

Толстой
Раз!

Кузмин
(отступая)
Судьбы не могут изменить слова,
Слагая тайно предсказанья.

Толстой
Два!

Кузмин
И душам велено молчанье,
Как утреннему небу свет зари.

Толстой
Три!

Выстрел. Секунда тишины.

Гумилёв
Я требую немедленно ответа.

Кузмин
(отворачиваясь)
Но до чего зловещи силуэты!

Волошин
(в волнении)
Была осечка…

Шервашидзе
Выстрел был один.

Гумилёв
(резко)
Пускай стреляет этот господин.
Я жду его ответа.

Волошин
(Взводит курок.)
Я готов.
(неожиданно, Гумилеву)
Не отрекаетесь от ваших слов?

Гумилёв
   Нет!

Падение курка, пистолет снова дает осечку.

Шервашидзе
Кончено!

Толстой
(дуэлянтам)
Верните пистолеты.

Гумилёв
Без выстрела?

Толстой
Прошу  забыть об этом.

Забирает пистолет у Волошина, взводит курок,
делает выстрел в снег.

Кузмин
(Гумилёву)
Дуэль, дружище, тёмная игра.
(Забирает у него пистолет.)
Закрою крепче револьверный ящик.

Кузмин и Зноско-Боровский уходят.

Шервашидзе
Всё кончено…

Шервашидзе уходит.

Толстой
(дуэлянтам)
    Нам разойтись пора.

Гумилёв поднимает шубу, перекидывает её через руку
и медленно уходит.

        Идёмте, Макс.

Толстой  уходит.

Сцена седьмая

Волошин
(один)
                      Кто ищет, тот обрящет.
Кто ближе к богу, дальше от земли
И в звёздах обретает вдохновенье,
И души есть, что высоко взошли
И дарят нам своё преображенье.

(Смотрит на восходящее солнце.)

Лик солнечный столетье за столетьем
Всё тот же совершает ход:
Позолотит крупинки на рассвете
И души их по небу поведёт,
Чтобы оставить ангелам и детям
Так далеко от всех земных невзгод.

Уходит.

Действие четвёртое
Август 1914 г. Санкт-Петербург. Буфет Царскосельского вокзала.

Сцена первая
Ахматова и Гумилёв

Гумилёв
Ты вновь надела чёрный шёлк.

Ахматова
Ужели в этом тайный толк?

Гумилёв 
И взоров встречных не жалеет
У пояса овал камеи.

Ахматова
Ты думаешь, не просто так?

Гумилёв 
Что для тебя такой пустяк,
То для меня суд и распятье,
Как всё в твоём печальном платье.

Ахматова
        Ну, разве что… 
Пожар угас,
И гарь с болот пустилась в пляс,
И дождь полей не окропил.
Теперь под сенью чёрных крыл
          Пришла война.
   Ты говорил,
Что можжевельник пахнет сладко,
Когда горит в костре солдатском.

Гумилёв
(полушутя)
О том была моя догадка!
Всё тихо в королевстве датском:
Военной формы строгий вид
Мгновенный мир не обольстит.

Ахматова
(в тон ему)
Не оттого ли старый Питер
Народу взял бока повытер?

Гумилёв
Не бойся ряженых, родная:
Их жизнь беспечная, ночная,
С восходом солнца тает, тает.

Ахматова
Потехе – час, хотя, гадаю,
Не затесалась ли какая
Чужая тень, чей голос глуше,
И поутру меня задушит.

Гумилёв
(мрачнеет)
Моя зурна, твоя гитара –
Увы, тебе совсем не пара.
Я всё приму и ринусь в бой,
Смирясь с несчастною судьбой.

Ахматова
Мечта наивна, жизнь груба.
Ты, Гумилёв, моя судьба,
И любишь так, что страшно даже,
И не бежать мне из-под стражи.

Гумилёв
(гордо)
Без чаш в пустыне воду пьют
И бедный и богатый люд.
Я видел сам и, если жаждал,
То наслаждался не однажды. 

Ахматова
…А город траурный и голый.
Вглядись, нет больше лиц весёлых
И обнажился весь остов
От пристаней и до мостов.

Гумилёв скрещивает руки, отворачивается.

И ветром наискось продута,
Нева Большая ждёт минуты
Теченье обрести морей.
Тогда примчит гиперборей
Гонцов своей жестокой свиты
С конца земли, и будут биты
Под звоны якорных цепей,
Кто пел колокола зыбей
И скучных не ценил минут.
Последний скоро будет суд,
И тёмный город у реки
За нас сжимает кулаки.

Гумилёв
(торжественно)
Изведав боль сердечных ран,
Я пересёк немало стран,
Где снизу серп горит луны,
А люди, как зола, черны.
И было мне всего трудней,
Приемля ход суровых дней,
Оставить в прошлом сожаленья,
Забыть улыбки и движенья,
Любовь, обманы и мученья,
Несчитанные превращенья,
Сколь было в юности моей.
Ни славы в этом, ни друзей. 
Сейчас, уверен и силён,
Я воевать определён
В Лейб-Гвардии Уланский полк.
Какой на деле выйдет толк,
Не знаю. Только не могу
Смотреть, удастся ли врагу
На смех, для злого торжества
Святые попирать слова.

Ахматова
Слова, слова – за ними страсть.
(неожиданно)
Под пулями не страшно пасть?

Гумилёв
Что страх? Иллюзия и дым.
Над нами дышит серафим.
Скажи, когда боялся я
Пройти по грани бытия?
Душа огнём опалена –
Меня зовёт моя страна.

Ахматова
(с горечью)
Иначе вовсе не бывало.
Пусть солнце в полдень будет ало
И лето грозами полно,
Пусть свыклась я, – не мудрено, 
Что не жена и не вдовица, –
Но разве нужно разлучиться?

Гумилёв
Коль мы в душе неразлучимы,
Чреда разлук проходит мимо.

Ахматова
(поведя рукой)
А! мне знакома эта речь.
Её ли надобно беречь?
Земля как уголь и гранит –
Всё о тебе душа болит.
Чернеют ветки за оградой,
Оркестр грянул марш с эстрады.
Из слабых выпорхнув ручонок,
Стремится серый лебедёнок,
Любовь и нежность излучая,
К сиянью розового рая.
Мрак невдомёк ему лесов,
Клыки волков и когти сов,
И гул ушедших голосов,
Которым прежде был разбужен,
Не слышит, с облаками дружен.
(отстраняясь)
Чтоб было на душе светло,
Пустых небес ищу стекло.

Гумилёв
(непреклонно)
Из царскосельских лебедей,
Зовущих ввысь умы людей,
Последним, как седой мираж,
Был Анненский, учитель наш.
(хмуро)
В подъезде этого вокзала
Его внезапно смерть застала.

Ахматова
Я помню стужу в декабре:
Стыл месяц тонкий в серебре,
И век серебряный в расцвете
Казался милостивым детям –
Летел в санях, бродил в пустыне,
Был лёгок на подъём, а ныне
Его пресыщенное тело
Обмякло и отяжелело,
И только призрачные тени
Ещё восходят по ступеням.

Появляется Анненский.

Сцена вторая
Те же и Анненский

Гумилёв
Есть у теней игра такая –
Среди живых искать, скитаясь,
Друзей сердечных для беседы
В буфетном зале за обедом.
Найдя, расхаживают рядом
И вынуждают долгим взглядом
Глаза в молчаньи опустить,
Как будто могут говорить,
Оставив речь, и могут в числах
Постигнуть все оттенки смысла,
Как будто мир, открытый нам,
Один лишь акт из сотни драм.

Ахматова
(с сарказмом)
Не обмереть бы от испуга.
Мистифицируя друг друга,
Мы будем век бродить по кругу
Рабами своего недуга.
 (Замечает Анненского, тревожно.)
О, как похожи силуэты
На мир, где видят сны поэты!
Его ли тень сказать что хочет
И будущее напророчит? 
А ну как просто совпаденье
Пугает обликом виденья?
Быть может, незнакомец этот
Случайно на него похож?
Кто знает? Кто предложит метод?
Меня пронизывает дрожь.

Гумилёв
(берёт её руки в свои)
Горят твои ладони,
Бледны, как воск, уста,
Хоть можешь, если тронет,
Этюд сыграть с листа.

Хоть можешь быть со мною
Не зла, не весела,
Улыбчиво-благою,
Как прежде ты была.

Сильней всего на свете
Лучи прекрасных глаз
И в дьявольские сети 
Заманивают нас.

Нам довелось родиться
Вдали счастливых дней,
И пойманною птицей
Дрожишь в руке моей. 

Чуть обожди, голубка,
Минуют тлен и прах,
И время, словно губка,
Поглотит всякий страх.

Выступает навстречу Анненскому.

Ахматова
(в сторону)
Поэт, Учитель, Декадент!

Гумилёв
(Анненскому)
Вы – автор «Книги отражений»?

Ахматова
И есть ещё один акцент –
Покойный, никаких сомнений.

Анненский
(бормочет)
Как часто полон взор видений,
А там лишь тени, только тени…

Гумилёв
(про себя)
Его иссякла жизнь земная,
Но дух нисколько не смущает
Небытия игра иная,
Где невозможное бывает
И в дуновеньи зэ и эм
Решенье всех мирских проблем.

Анненский
Тем всемогущ перед толпой,
Что зрит умом мудрец слепой.

Гумилёв
 (Анненскому)
Что зришь умом, холодный зритель?
Стихи в какую шлёшь обитель?
Ты всё роздал, но, верно, Богу
Нёс «Кипарисовый ларец»
И, рукопись собрав в дорогу,
Предвидел скорый свой конец.

Анненский
(озираясь)
В полуденном тяжёлом зное
Как неизбывность, что-то ноет,
И с каждым часом голос глуше.
От затеканий и удуший,
Угара шумного вокзала
Перебираются устало,
Я вижу, по воде, по суше
Бредут отверженные души.

Им не избыть застылость линий
И этот свод картонно-синий,
И пушки, и пальбу из ружей,
Какую если фронт не сдюжит,
То сволокут полураздетых
На койки в тесных лазаретах
По тысяче на сотню мест.
И будет стон стоять окрест!

Ахматова
(закрыв лицо)
И вдовий рёв… Кому он нужен?
Привычка жить ничем не хуже.

Анненский
Судьба жестоко и сердито
Проценты требует с кредита –
В цепях влача свои гробы,
Гнут спины жалкие рабы.
Увы, они обречены,
Не ведая своей вины,
Её воинственному жалу.
И кажется, что жизни мало.

Поскольку чем бедней культура,
Тем больше власть у пули-дуры. 
Чем больше без ума голов,
Тем больше слов, как бы не слов.
Но лишь свобода дарит счастье
Без денег и других напастей.
Поэт найдёт его случайно
В асфальте мокром, в миге тайном.

Гумилёв
Хаос полусуществований 
Бесцельней всё и безымянней?

Анненский
(согласно кивая)
Как будто пряди низко свисли,
Несносны людям эти мысли!
Я прежде изгонял их тоже
И всей пульсирующей кожей
Давил, как вина из мехов,
Отраву горькую стихов,
Чтоб покрывало жизни длинной
Висело у окна в гостиной.

Всё потому, что может гений
Объять искусством песнопений
Свет разума с огнём желаний,
Язык трибуна с сердцем лани,
Когда накопленное бремя
Взрывает будущее время,
Когда не смерть, а забытьё
Слагает царствие своё.

Ахматова
(Гумилёву)
Он прав! 
Косматые медведи 
С губ 
  слижут след 
 кровавой снеди.
У нас финалы 
 у комедий
        Врачуют 
     каплями камеди.

Гумилёв
(упрямо)
   Пусть смерть придёт!.. 
И, в Лету канув,
Погибнут в одури диванов
Пустые дни, пустые люди,
Каких безрадостней не будет.
Я смерти предложу без злости
Сыграть в изломанные кости.

Анненский удаляется.

Ахматова
Тогда и здесь финал известен –
Проигран обручальный перстень.
Мы щедро расточаем сами
Дарованное небесами.

Гумилёв
Но разве по-другому надо?
В кругах чистилища и ада,
В морях полярных, в водах южных,
Меж облаков и скал жемчужных,
И на траве, у самой тверди,
Везде идёт работа смерти.
И новичок, и старый воин,
И тот, кто славы удостоен, –
Никто, сколь был ни своеволен,
Не мог избегнуть общей доли.

Ахматова
      Всё так! 
(поёживается)
           В клубах и взрывах пара
        Вагонам лишь 
        отбыть осталось.
Твоя дорога только малость,
         Где б ни вилась, 
                с моей сплеталась.

Анненский
(в отдалении)
Не бойтесь света – это кара,
Ниспосланная на Икара.

Гумилёв
Прощай, поэт, тоски и муки
Обретший сладостные звуки!

Анненский
(прощаясь)
Ведь так прекрасно умирать,
Героям древности под стать!

Уходит.

Гумилёв
Прощай навек! Твои порывы –
Одни, без отзыва, призывы… 
Но, солнце, как волна, качая, 
Ты – смерти чаша круговая.

Ахматова
Вот и легла на стол поэма,
Чернилом залитая тема.
И никуда не схорониться
От мутных пятен на страницах.
И только слышны издалёка
Гул, клокотание и клёкот –
Во тьму уходят по перрону
Солдаты, сосчитав патроны
И амуницией бренча.
Труба умолкла трубача,
Окликнув на призывный звук
Сапог казачьих перестук.
Среди молений и борений
Идут за ними наши тени,
Идут, как к пирсу корабли,
Как если бы мы сами шли.

Входит Блок.

Сцена третья
Ахматова, Гумилёв, Блок

Гумилёв
(приступая к обеду)
Пока горячее остынет,
Печаль пройдёт, а сумрак сгинет.
(Ахматовой, указывая на Блока)
Взгляни! Что может быть невинней?
Любитель пирога с ботвиньей. 

Ахматова
Смеёшься, милый лебедёнок?
Не жаль, что голос мой не звонок?

Блок
(про себя)
Меня, похоже, дразнит бес –
Дремлю без сна и жду чудес.
То в поезде, то на вокзале
В буфетном многолюдном зале –
        Кругом Ахматова.
(приближается)
       Одна ли?
 (останавливаясь, в нерешительности)
Мне можно отобедать с вами?

Гумилёв
   Присаживайтесь!

Ахматова
     Будьте с нами.

Некоторое время обедают в молчании.

Блок
Какими громкими словами
Встать нынче призовут под знамя?
Патриотизмом угостят…
(Ахматовой)
Вы будто прячете свой взгляд?

Ахматова
Пытаюсь пережиток сна
Не видеть больше у окна.

Блок
(пристально глядя на Ахматову)
Её упругие шелка,
И в кольцах узкая рука,
И роза чёрная в бокале –
Всё, как во сне вы увидали.

Ахматова
Заточен остро карандаш,
Каким был дан автограф ваш
Ахматовой и подпись – Блок.

Гумилёв
(язвительно)
Автограф не был одинок?

Блок
(Гумилёву, нервно)
Хотите лик Прекрасной Дамы
В дрянном сюжетце мелодрамы?

Гумилёв
(со смешком)
Испытанные остряки
Заламывают котелки.
Что, разве не тлетворный дух
Над рестораном дик и глух?

Блок
Вы ошибаетесь, любезный.
Пустая блажь – гулять над бездной.

Гумилёв
Конечно! Будем осторожней.
Среди канав оно надёжней.
Взамен луны пусть будет диск,
Над озером – девичий визг,
В стакане – чей-то наглый взгляд,
И пьяницы латынь кричат.
И будет жизнь стократ чудесней:
В бокале – яд, в кармане – песня.

Блок
Какая, право, чепуха
Версификаторства потуги –
Из мысли сыпется труха,
Вьют из господ верёвки слуги.  

Гумилёв
Мы вторим все один другому,
И этот миллионный гомон
По молодым своим годам
Когда-то породил Адам.

Блок
Хоть был он мужествен и твёрд,
Его к тому сподобил чёрт.
И тише вод и ниже трав
Среди болот дитя дубрав.

Гумилёв
Что нечисть нам? Невмочь, доколе
Пребудет вера на престоле.

Блок
В стихе я слышу плеск волны,
Теченье чьей-то глубины.
Мы – зачумлённый сон воды,
Волной забытые следы.

Гумилёв
В расцвете лучших наших сил
Кто бы такое говорил?
Возревновав о славе Отчей,
Возводит храм угрюмый зодчий.
Во сне увидите колечко –
Поставьте в храме этом свечку:
Мы можем всё и строим много,
Чтоб атом поклонился Богу.

Блок
(в сторону)
Уж эти мне его словечки!
Гора ли породила мышь,
Москву ли принял за Париж,
Поэт, похоже, «спрыгнул с печки».

Гумилёв
Предчувствуя свой смертный час,
Теперь скорбит в любом из нас
По райским кущам и плодам
Адам, униженный Адам.
Гонимый бешенством минут,
Теперь он знает тяжкий труд
И, помня дальний островок,
Всё мукой платит за порок.
Так, побывав в плену у страсти,
Любой становится несчастней.
И дуновенье смерти грозной
Ему внушает: плакать поздно.

Блок
Нас всех подстерегает случай.
Пик или бездна будут круче?
Полна неведомых созвучий,
Балует нас стихом могучим
Не ради красного словца
Жизнь – без начала и конца.

Гумилёв
Ребёнок-царь на шкуре льва
Играючи творит слова
И прямо в солнце метит стрелы.
Ему до нас какое дело?
Восходит солнце, над мирами
И он восходит, пьяный снами.
И пусть его предаст Иуда –
Он подал знак, он явит чудо.

Блок
Как мало в этой жизни надо!
И чуду сердце будет радо,
И самой малой новизне.
Наш дух витает в вышине,
Замедлит бледный луч заката
В высоком, невзначай, окне,
И к прежней жизни нет возврата,
А новая страшит вдвойне.

Гумилёв
Мир – театр, люди в нём актёры.
Смерть только занавес, который
От нас скрывает режиссёра.
А чтобы лучше мы играли
И зрителя не утомляли,
Везде по ходу представленья
Есть и соблазн, и угощенье,
И боль, и траур, и мученье.

Блок
Мой гневный ямб дробит каменья
С его на то соизволенья?

Ахматова
Надеюсь, что игры на бис
Не требуют из-за кулис.
Ведь если был убог художник,
Кто небо синим сотворил,
То вряд ли грешник и безбожник
Познал бы благородный пыл,
А не одни сучки-иголки,
На вырубках пеньки да ёлки,
За папироской кривотолки
Да с лебедою огород.

Блок
(Гумилёву)
Всё, через что прошёл народ, –
От испытаний и свершений
До самых гадких унижений, –
Ужели к гибели ведёт
В патриотической развязке?
Что видит тот ребёнок царский?
О землях северных, боярских
Какие на ночь слышит сказки?

Гумилёв
Мир только луч от лика друга.
Он знает, лук сгибая туго,
Что дважды два всегда четыре,
Что пропадёт он в этом мире,
И тысячи других клише,
Но вся забота о душе.

Блок
Гражданские проснулись страсти –
Народ не хочет больше власти.
И тёмен, и свиреп, и зол,
Пришлец взирает на престол,
И кровожадное коварство
Находит горькое лекарство,
Как слиться с бунтом площадей,
Чем приманить к себе людей,
Чтоб, как стада на бойню, к безднам
Направить посохом железным.

Гумилёв
Так было в прошлом. В этот раз
Зовёт под стяги Божий глас.

Блок
То, что казалось прошлым дальним,
Глядит во мрак исповедальни
И видит будущий удел.

Гумилёв
Признаться, я бы не хотел
Устами, чья снята печать,
Пророчить, а не целовать.

Блок
Звук ширится, растёт движенье,
И разум творческий в смятеньи.
Что делать? Будто бы в бреду,
Мы кличем на свою беду
Полёт комет, раскаты грома
И странствуем вдали от дома –
Поэта ремесло такое:
Придётся свыкнуться с тоскою.

Ахматова
(про себя)
Одна стояла на пороге,
Пал на лицо вечерний свет.
Ты повернул ко мне с дороги,
Хоть опоздал на много лет.

Блок
(Ахматовой)
      Прохладно вам?

Ахматова
       Озноб тревоги.
Я нищенкою на пороге
Выпрашиваю за грехи
Умение писать стихи. 

Блок
(с улыбкой)
Вам скажут: «Красота страшна:
В глаза бросается она.
О, эта дьявольская сила
Уже мильоны погубила!»

Ещё вам скажут: «Красота
Даётся людям неспроста.
О, это – проклятая сила,
И ей пристанище – могила!»

И вы, рассеянно внимая,
Ответите: «Не так проста я,
Не так страшна, не так красива,
Чтоб жизнь одну прожить счастливо».

Ахматова
Я улыбаться перестала,
Но время сердце не остудит,
И то, что жизнь переломала,
Одной любовью живо будет.

Блок
Любви, как видите, довольно,
Чтоб жить надеждой своевольной.
Так что ещё искать в расцвете
Неведомых духовных сил,
Когда встречаемся в буфете,
Как будто не на этом свете
Господь нам встречу предрешил?

Гумилёв
В лесах прозрачных взоры чисты.
– И оттого мы адамисты, 
Что чувства сильные, лесные
Не путаем с неврастенией.

Ахматова
Мы никогда не забывали
Завета слова и печали.
Быть может, что и встреча эта –
Печальной музыки либретто,
Судьбой разъятые мосты
Под душным сводом темноты.

Блок
Однажды, перейдя на ты,
Сотрём случайные черты
И, пряча нож складной в карман,
Найдём пылинку дальних стран.
И будет взгляд и твёрд и ясен,
И мы увидим: мир прекрасен.

Ахматова
(в сторону)
Спросила я: «Чего ты хочешь?
Какую долю мне пророчишь,
Как только от него уйду?»
Сказал: «Увидимся в аду».

Спросила: «Чем же ты рискуешь?
Меня не любишь, не целуешь».
Ответил холодно, жестоко: 
«Моя судьба – судьба пророка».

– Теряет голоса рояль,
Ржавеет золото и сталь,
Томится и дряхлеет плоть,
Но всех учил прощать Господь.

Гумилёв
(Блоку, наставительно)
Не станет истины искать, 
Кому дано именовать
Плоды земли, теченье рек,
Как делал первый человек.
Превыше истины и знанья
Искусство наименованья.

Блок
(скептически)
Из тёмной заводи забвенья
Без божества, без вдохновенья
Дремучее стихосложенье
Рождает вздохи умиленья?

Гумилёв
Вас словно подняли спросонок:
Мечтаете, большой ребёнок,
Быть от начала до конца
На иждивении Творца.
О, если б, не сочтя за труд,
Вам помнить радость, что несут
Неудержимые мгновенья
Лазурных вёсен сотворенья!

Ахматова
(про себя)
Взойдёт малиновое солнце
И будет век светить в оконце,
И буду помнить взгляд скользящий,
И верить: ищущий обрящет.

Блок
Что может бедный сочинитель?
Какой поймёт его ценитель?
Не тот ли, кто ещё вчера
Широким взмахом топора
Крушил деревья вековые
В стране лесных озёр и фьордов,
А ныне истины простые
Под скрипок стонущих аккорды
Находит поступью нетвёрдой?

Я не гордец и не обманщик,
Мой жребий начертал шарманщик:
«Что быть должно – то быть должно», –
Гудел он в низкое окно.
И вот – Невы поэт влюблённый,
 Чей парус ветер не отпустит,
И с детских лет тоской вскормлённый
Её больших и малых устий, –
Я предан самой верной грусти.

Мои анапесты и ямбы
На линии огня у рампы.
Я, слишком занятый собой,
Стою, недвижим, пред толпой!
Но речи о земле и небе
Моё искусство обращает
В молитвы о насущном хлебе
И, ничего не обещая,
С Петром хранит ворота рая.

Ахматова
Всегда один и тот же вид –
Нева, безмолвие, гранит.
И больше не нужны слова:
Гранит, безмолвие, Нева…

Блок
Кому назначен тёмный жребий,
Ночной звездой утонет в небе.
Кому назначен жребий светлый,
С утра в лучах купает ветлы.

Гумилёв
Но в мире есть иная связь –
Когда душа с душой срослась.

Блок
Есть глаз дурной и глаз хороший,
Какой не лучше и не плоше.
В нас много неизвестных сил,
И лучше б вовсе не следил
Ни тот, который – сон могил,
Ни тот, что сразу сердцу мил.

Гумилёв
Пусть мёртвый спит в своей могиле –
Мы на другой планете жили,
Где полон парус корабля,
Где небом кончилась земля.

Блок
Рождённые в года глухие,
Пока ещё живём в России.
И надо думать: будем живы,
Пути – прямы, клинки – не кривы.
Иначе претворится слово
Поэмы страшной Соловьёва:

Блок подаётся вперёд; его голос звенит глухо, как бы надтреснуто.
Лицо искажается мучительной складкой у рта.

«Панмонголизм! Хоть имя дико,
Но мне ласкает слух оно».

Гумилёв
– Христу Царю со строгим ликом
Не одному ли всё дано?

Ахматова
– Всё, что в любви земной великой,
Молением обретено.

Блок
«Судьбою павшей Византии
Мы научиться не хотим…»

Гумилёв
Кто дремлет, если не Россия?
– И новый день необходим.

Блок
«Пусть так! Орудий божьей кары
Запас ещё не истощён».

Ахматова
В леса огонь принёс пожары.
– Кто знает, будет что ещё?

Блок
«Нездешней силою хранимы,
Идут на север племена».

Гумилёв
– И прежде шли, неисчислимы:
Верх не брала их сторона.

Блок
«О Русь! забудь былую славу:
Орёл двуглавый сокрушён…»

Гумилёв
Чтоб жёлтым детям на забаву
Раздать клочки своих знамён?!
     – Не быть тому!

Блок
(напряжённо, почти шёпотом)
      «Смирится в страхе,
Кто мог завет любви забыть...»

Гумилёв
Пусть даже мир лежит во прахе,
Как можно жить и не любить?

Блок
(Гумилёву, горько)
      – Выдумываете?! 
(овладевая собой)
 Ну, что же?
         Увидимся! 
(в сторону)
      Царём не быть,
Но и рабом не быть мне тоже.
(Ахматовой)
Мотивы гнева и печали
Идут испанской вашей шали.

Уходит.

Сцена четвёртая 
Ахматова и Гумилёв

Ахматова
…И прежде боги колдовали –
Людей в предметы превращали,
Сознанья не убив людского.

Гумилёв
Ему скажи попробуй слово.
Как будто Лермонтов живой
Тебе вменяет довод свой.

Ахматова
Ушёл во тьму наш рыцарь бедный –
Во тьме сияет свет победный.

Гумилёв
Ты думаешь, на фронт суровый
Отправят воевать такого?

Ахматова
Я бусинку на нить нанижу –
Ушёл за Анненским. Я вижу:
В его строках из тьмы заклятой
Спаситель выступил распятый
В печали и сиянье чистом.
(беспрекословно)
Блок – следующий из символистов.

Гумилёв
Звучит как «к гибели готов»:
Равно, что «жарить соловьёв».

Ахматова
(про себя)
О если это добрый гений,
Который на земле гостит,
Ничьих не помня преступлений,
И вечность в лик его глядит!

Гумилёв
(в сторону)
Колдунья ночью у окна,
Азбакейя – она, она…

Ахматова
Как книга грозовых вестей,
Открыта память бегу дней.
И я, усопших бестелесней,
Скольжу лучом, влетаю песней. 

Гумилёв
Открыта музыке стиха,
Надменная, ждёт жениха –
Подаст тому смертельный хмель
Под утро в брачную постель. 

Ахматова
А если это сатана
С меня стряхнул остатки сна
И больше не даёт заснуть –
Внушает страх, являет жуть?

Гумилёв
Судьба и мне, себе на горе,
Ей покориться в давнем споре.

Ахматова
Постылый час разуверений
При свете молодой луны,
Когда кругом блуждают тени,
Для горьких дум оживлены!

Гумилёв
(Ахматовой)
Ты так светла в часы томлений!

Ахматова
(Гумилёву, иронически)
Приличия соблюдены?

Гумилёв
Тебя, весну в волнах разлива,
Мне видеть хочется счастливой.

Ахматова
Я, как мимоза, прихотлива –
Не называй меня красивой.

Гумилёв
Тогда скажу не раз ещё:
В тебе всё счастие моё.

Ахматова
Что быть должно – то быть должно.
Картин ветшает полотно,
Темнеют лица на портретах,
И мысль, услышанная где-то,
Как тень, расходится в цитатах.
Что было сказано когда-то,
Быть может, если перечесть,
Сама поэзия и есть.

Гумилёв
Не в ритмах и не в нотах даже,
Поэзия, как сфинкс на страже,
Спасает мир своим соседством.
Слова – ничто, слова лишь средство.
И только ты, о донна Анна,
И дорога, и необманна.

Ахматова
Поэты – жизнь дающий колос,
Грядущее в прошедшем зреет:
В моих стихах поёт твой голос,
В твоих – моё дыханье веет.

Гумилёв
Прошу у солнца золотого
Воспламенить живое слово,
Помиловать прошедший день,
Унынья вековую сень
Во имя будущего сжечь.
Нечеловеческая речь
Уже доносится до слуха –
К нам наклонилось солнце духа!

Ахматова
Ты первый у источника
Со взором полунощника
Разбить намерен чашу
Любви жестокой нашей.
         – Чуть обожди!

Гумилёв
   – Пускай Эреб
Все звёзды соберёт в хитоне, –
И на беззвездном небосклоне
Я вижу записи судеб!

Ахматова
Поэт, Любовник, Странник, Воин,
Всегда у бездны на краю,
Ты лучшей участи достоин,
Чем сгинуть без вести в бою.
        – Не уходи!

Гумилёв
           – Куда уйду,
Откуда я пришёл, не знаю.
В моём сверкающем саду
Сиянье розового рая.

Ахматова
Но годы страшные пройдут,
Свершится над веками суд,
И в смерти будешь молод снова –
Таким запомнят Гумилёва.
    – Повремени!

Гумилёв
            – Ещё чуть-чуть
И солнце духа беззакатно
За горизонт проложит путь,
И я не возвращусь обратно.

Ахматова
За горизонтом, там за садом,
Мы встретимся с тобою взглядом,
И будут, как сейчас, мне любы
Твои глаза, касанья, губы.
     – О, не спеши!

Гумилёв
  – Ещё не поздно
Не заблудиться в бездне звёздной,
Где столько кануло времён,
Где правит на ладье Харон.

Ахматова
Ужели так и не ответишь,
Что там высоко заприметишь?
Тебя я сразу не узнала
И солнцу радовалась мало…
– Прости, прости!

Гумилёв
         – Дурной приметы
Не оставляют воды Леты.
Смиренный, буду я достоин
Всего, чем радует Эвноя.

Уходит.

Сцена пятая 

Ахматова
(одна)
Вошёл в мой дом суровым, непреклонным,
Взыскательным, как муж и как судья.
Не отроком отчаянно-влюблённым,
Каким его привыкла видеть я.
Так и в моей судьбе стихотворенья –
Изменчивая радость бытия:
Синкопы, и фигуры повторенья,
И молний блеск, и зависти змея.

Он душу им и мне свою оставил.
Они его не славят, не хулят,
А я, чужих не признавая правил,
Бросаю на него смешливый взгляд.
Но если в тишину, виски сжимая,
Он упадёт под натиском шутих,
О нём одном, – и он об этом знает, –
Звенит Ахматовой сиренный стих.

Смеркается. Обстановка и окружение тонут в потёмках.
Наплывающие тени слышат голоса, но не различают предметы.
Появляется Черубина де Габриак.

Сцена шестая 
Ахматова и Черубина де Габриак

Черубина де Габриак
Но почему? Но почему?!
При встрече он сдвигает брови. 
Я зла не делала ему,
А он мне сердце обескровил.

Как оберег, моё кольцо.
Я плечи обвила мехами –
Всё видится его лицо,
Всё плачу над его стихами.

С моею царственной мечтой
Я ухожу во мрак преданья.
Там рай блистает красотой,
И ад теряет обаянье.

Но прежде было мне дано 
Святое имя Черубины…
Как ветру, сгинуть суждено
И мне в глухих степях чужбины.

Ахматова
Пошла плясать с моста карета.
Вы – Дмитриева Лизавета.
Стремились некогда упрямо
Стать модной петербургской дамой.

Черубина де Габриак
(слышит её голос, в удивлении)
Да, мне знакомо имя это.
Малышка, Лиза, Лизавета –
Мой сон, мучение и бред,
Любви трагический сонет.
Её глаза глядят устало,
Безумно алы губ кораллы.
Всё навевающее грусть
Бедняжка знает наизусть.
И жаль её и не пойму,
К чему сквозь время и сквозь тьму
Черты моих простёртых рук
Наводят на неё испуг. 

Ахматова
Бедняжка Лиза, власть сонетов
Гнетёт тебя, как реку льдины, –
Была подругою поэтов,
А стала тенью Черубины.

Черубина де Габриак
Шепчу ей вкрадчивые речи,
Но даже самый добрый дух
Её сознанья не излечит.
И мне невмочь, – огонь потух.

Всё в прошлом – слава и корона,
Слепых поклонников гурьба.
Царицей призрачного трона
Меня поставила судьба...

Мы обе на земле тоскуем.
Она – вне жизни, наяву,
А я, когда её целую
И жизнью за неё живу.

И лишь одно меня пугает.
Что, если завтра поутру
Она войдёт в ворота рая,
А я останусь на ветру?

Удаляется.
Полнолуние.

Сцена седьмая

Ахматова
(одна)
В сквозную щель меж граней бытия
Попала дерзкая ладья,
А времени вселенские стремнины
Неслись на самые вершины.
Оттуда виден был небесный ход,
Планет падение и взлёт.
И лился свет, и сумерки росли,
Вбирая пыль и прах земли.
И, радости нездешней не тая,
Летела высоко ладья.
Возможностям иным, иным мирам
Иначе не открыться нам,
Чем в круге огненного представленья
Среди сиянья и движенья.
Бездонная внизу зияла пасть,
Куда она могла не пасть
С вершин своей неведомой страны,
Коль не были б обожжены 
Воспоминания и чувства разом.
И раскололся гордый разум.
И мысль ушла, и взор её погас.
Тогда настал последний час.
Миры смешались, и она забыла
О том, что движутся светила,
И, звёздное преддверье полюбя,
Как в пропасть, рухнула в себя.

Появляется Волошин.

Сцена восьмая
Ахматова и Волошин 

Волошин
Опять дорога. Светом электрическим
Слепит глаза.
Пыхтят составы. С силою магической
Бьют тормоза.

Я странник вечный – из степей Таврических
Моя лоза.
Я много видел и гляжу трагически
На образа.

Стучат колёса – мрак метафизический,
Неполнота.
А что свобода? Трюк акробатический.
Судьба крута –

Жить полной мерой, умереть стоически,
Прочесть с листа
Ти-т;… та-т;-та-та… Герой лирический…
Ти-т;… та-т;…

Ахматова
Как много нас таких бездомных
Среди миров, в пространствах тёмных.
А где-то волны, солнце, лето…
Блаженный мир такого «где-то»
На дальнем, диком берегу
Уже представить не могу.
(с нарастающим напряжением)
О, тень блуждающей души,
Оставь меня в моей тиши.
Пусть вволю тешатся псари –
О будущем не говори!
Пусть в божьем доме алтари
Горят до утренней зари,
Но ты о том, прошу, молчи.

Волошин
Под вечер зноем дня каменья горячи.
Течёт тепло.
Его лучи переплетаются в ночи.
Душе светло.

Вокруг луны, как блик от пламени свечи,
Блестит гало.
Умолкли дни. Мгновенье, – огонёк в печи,
И всё прошло.

Ахматова
О, я своих не вижу огоньков.
Без дружеской руки и без коньков 
На хрупкий лёд меня мой дар выводит.
И тайный хор из парков и лесов
Неузнанных и пленных голосов
Вокруг меня, безвестный, колобродит. 
Пусть город смотрит миллионом лиц,
Жизнь проживу в мрачнейшей из столиц,
Кромешной, бледной, бесконечно милой.
Во сне, в горячке, в жгучем ли бреду
Я ощупью всегда её найду –
Гранитную плиту моей могилы.

Волошин
Дверь отперта в мой дом. Прохожим он открыт,
Как полки книг.
Убежище. Морская гладь покой сулит…
Пишу в дневник.

Мой кров убог на вид. Но в глубине таит
Египта лик,
В котором время спит, как в недрах пирамид. 
Журчит родник.

Ахматова
Как будто разных площадей торцы,
Мне ведомы начала и концы.
Одно в другое преврати попробуй.
И тот, который с детства в сердце весь,
Оставивший разлуки вечной весть,
И тот, который облачится в робу
Для енисейских каторжных равнин, –
Бродяга-муж и бедолага-сын,
Кого из них спасти угодно Богу?
Где силы взять их жизни оберечь?
В какую землю мне придётся лечь,
Рассеяв наконец свою тревогу?

Волошин
Сомненья злые… Что ж! Меня гнетут они –
Морская соль
Ненужной жалости, когда ветшают дни.
Пустая боль.

Минутная! А жажда муки искони
В бессмертье воль.
Помножь ночную тьму на звёздные огни,
И будет ноль.

Ахматова
Всю эту ночь и боль забыть пора.
Игра честна, но всё-таки игра.
А что ещё от жизни будет надо?
Вино, что вправду, как отрава, жжёт,
Который год наступит и пройдёт –
И доле материнской буду рада.
И с тем, кто был мой верный, нежный друг,
Я разделю неволю и недуг,
Ведь живы мы любовию одною.
И вместе будем мы глядеть в окно,
Пить красное горячее вино,
Дыша одними солнцем и луною.

Волошин
Пойми простой урок моей земли: грядёт 
Двадцатый век.
Прими, как есть, – что было и произойдёт, –
Теченье рек.

Как пали древние империи, падёт
И наш побег.
Россию, Русь, иной союз переживёт
Лишь человек.

Ахматова
Ах, заболеть бы, чтоб в бреду
В приморском солнечном саду,
Чей образ в памяти лелеем,
Гулять с друзьями по аллеям
И виноградом голубым
Делиться с теми, кто любим.
(тихо, вполголоса)
И даже мёртвые придут
Взглянуть, кого обратно ждут,
Налитый до краёв стакан
Поднять среди родных полян
За тех, кого на свете нет,
И тех, кому покинуть свет
В деяньях героических…

Волошин
Благодарю! Ответ категорический.
Судьба крута –
Жизнь прожита, чтоб умереть стоически.
Душа сыта.

А что свобода? Трюк акробатический
И суета.
Стучат колёса – мрак метафизический,
Неполнота.

Я понял ужас и гляжу трагически
На образа.
Я странник вечный. Из степей Таврических
Моя лоза.

Пыхтят составы. С силою магической
Бьют тормоза.
Опять дорога. Светом электрическим
Слепит глаза.

Удаляется.
Ахматова выходит на перрон.

Сцена девятая
Ахматова, потом Кузмин

Ахматова 
(одна)
Наверное, из времени иного
Ко мне снисходит в разговоре слово.
И я пугаюсь и боюсь забыть,
Что речь мою вело и рядом хочет быть.

Ещё боюсь, что нет мне оправданья,
Пока арлекинады адской знанье
В себе, как в заточеньи, стерегу,
И мучаюсь потом, и вспомнить не могу,

Что было и прошло. И я, простая,
Тишайшая, стихов скликаю стаю,
Дивясь на льдинку в пенистом вине.
Как стая белых птиц, они летят ко мне.

Не человек поэт. Замкнула лира
В границах языка границы мира.
Свободный дух свободою рождён,
И всем владеет он, всё видит, слышит он.

Какие вещи мир интересуют –
Как ты целуешь, как тебя целуют,
Жизнь частная с обетами любви.
Вздор! – Век стальных машин замешан на крови.

Появляется Кузмин.

Кузмин
Если бы остановить мгновенье,
Горделиво голову склонив
И по чёткам снова совершив
Полный круг заветного моленья,

Тень и свет застыли бы в сплетенье, 
Авантюрный грянул бы мотив, 
Лучший мир поэт, благословив
И воспев в своих стихотвореньях,

Как мечты, легко бы в скобки взял.
И, художник нежный и влюблённый,
Голод пережил бы и, спасённый,  
Ленинградский испытал накал…

А потом оставлен был в гробу
С прядью пепла на высоком лбу.

Удаляется.

Ахматова
(одна, идёт по перрону)
Мы помним всё, но вспомнить можем мало.
Любви ли нам, заботы не хватало, –
Обратный невозможно сделать ход:
Шагает ровно в ряд по площади народ.

Что вспомню я?! Проходят мимо тени,
И наша с ними череда прозрений,
Как после сна, всё легче и бледней,
Белёсым облачком на памяти моей.

Но позже, в час, когда войдёт Психея
И чёрно-белым веером навеет
О молодости мимолётный сон,
В котором мой герой опять в меня влюблён,

Я слышу, как упёрся ливень в крышу,
И шепоток в плюще зелёном слышу.
За словом выпадает слово. Так
Рассеивается неодолимый мрак.

И в промежуток времени короткий
На стол ложатся откровений чётки,
И подорожник прямо под окном,
Розетки распластав, пускает корни в дом.

Уходит.

Конец