Содержание

О Гумилёве... / Сравнительные характеристики

Рассматривается специфика и стилевая эволюция поэзии Первой мировой войны. Особое внимание уделяется сопоставлению близких стратегий описания войны в поэзии Ричарда Олдингтона и Николая Гумилёва.

Специфика Первой мировой войны с точки зрения истории мировой литературы заключается в том, что это была, наверное, наиболее подробно описанная поэтами война. В англоязычном литературоведении принято говорить об урагане поэзии во время Великой войны. Статья в книге «Литература Первой мировой войны» (серия Cambridge companions) открывается цитатой из британского исторического сериала, снятого ВВС, где один из персонажей признается, как он ненавидит эту «чертову войну — кровь, шум и нескончаемый поток поэзии» [1,С. 1].

Не меньшим ураганом или нескончаемым потоком кажется и то количество поэтических антологий, которое вышло после войны и продолжает выходить до сих пор. Они сформированы по различным принципам. Есть антологии, основанные на личном опыте автора, подчиненные биографическому принципу. Есть сформированнные по социологическому или гендерному принципу: например, женская поэзия о Первой мировой или поэзия, посвященная девушке военного времени (заглавие стихотворения Джесси Поуп). Это, без сомнения, облегчает работу исследователя, позволяя говорить не только о «больших» поэтах, но и об общих тенденциях, литературном фоне.

В английской литературе быстро начала осознаваться непригодность существующего поэтического языка для описания происходящего на полях Фландрии — происходила «инфляция языка» предшествующей поэзии. Равно как и «инфляция смыслов». Переоценка предшествующей традиции происходит в стихотворении Уилфреда Оуэна «Имперская элегия», в котором содержатся реминисценции из произведений едва ли не самого яркого поэта поколения Руперта Брука. Последний незадолго до своей отправки на фронт опубликовал поэму «Мертвый» («The Dead»), завершающая часть которой, озаглавленная «Солдат», стала хрестоматийной, причем часто воспринимается и воспроизводится как самостоятельное стихотворение. С точки зрения языка и стратегий описания, оно напоминает типичную георгианскую идиллию. Что неудивительно, ведь Брук — георгианец. Начинающееся с обращения солдата:

«If I should die, think only this of me:
That there's some corner of a foreign field
That is for ever England»¹,

оно превращается в описание идиллической сельской Англии с ее чистым воздухом, прозрачными ручьями, зеленой травой, райским английским небом — страны, благословленной солнцем. Для новой, принципиально иной, понимаемой современными англоязычными исследователями как рубежной ситуации Брук использует прежний язык — элегантную простоту георгианского стиля. При этом нельзя сказать, что поэт не понимал судьбоносного значения войны как границы между старым миром и новым. По воспоминаниям современников, Брук считал войну Апокалипсисом, объясняя свой уход в армию следующим образом: «Если где-то происходит Армагеддон, значит, кто-то там должен быть» [2].

В 1916 году Уилфред Оуэн поместит цитату из Брука в свою «Имперскую элегию». Впрочем, поместит в духе ревизионизма, со знаком отрицания — «Not one corner of a foreign field But a span as wide as Europe»². Однако стиль Оуэна этого периода, насколько правомерно делить на периоды его яркое и, увы, короткое творчество, можно охарактеризовать как компромиссный. Для поэта еще возможны такие слова, как Путь Славы, а определение Имперская (an Imperial) в названии элегии пока звучит не как злая ирония.

Совершенно иной взгляд на войну — в стихотворении «Dulce at decorum est», пожалуй, самом известном произведении Оуэна. В нем реалистичное описание кошмара отступления и газовой атаки завершается обобщением: «Мой друг, тебя бы не прельстила честь учить детей в воинственном задоре лжи старой — Dulce et decorum est pro patria mori» (пер. M. Зенкевича), адресующим нас к Горацию как едва ли не первоисточнику идеи героической смерти за Отчизну. Смерти, которая на полях Фландрии выглядела чудовищной и бессмысленной.

Это путь всей военной поэзии. Прежде всего той ее разновидности, которую называют «окопной поэзией» (я сейчас сознательно выношу за скобки поэзию, которую условно можно было бы обозначить как «тыловая»). В ней звучит отрицание всякого государственного пафоса, происходит отказ от него. Некоторые стихи начинаются со слов пропаганды, которые впоследствии опровергаются, тем самым выявляется их фальшивость. При этом оказывается, что отрицание пропаганды — это зачастую и отрицание предшествующей поэтической традиции. То же стихотворение Руперта Брука читалось с амвона Собора Святого Павла как часть проповеди. Еще один путь, характерный, кстати, и для русской поэзии, в частности для Велимира Хлебникова, восприятие этой войны как чужой, бесконечно далекой от интересов простого человека. Войны богачей и стариков, на которой умирают бедные и молодые. Здесь можно вспомнить не поэтическую, но очень характерную деталь — то, как, по мнению одного из героев Ремарка (роман «на Западном фронте без перемен»), должны вестись войны — как поединки политиков на арене в гимнастических трусах и с шипастыми дубинами.

Одновременно с подобной переоценкой смыслов формируется и особый стиль описания, характерный для окопной поэзии, — подчеркнуто реалистичный и в то же время как бы отстраненный. Словно человек, сознание которого не способно вместить весь ужас происходящего, смотрит на все со стороны с некоторой долей холодной отчужденности. Наиболее ярко, как мне кажется, этот стиль представлен у Уилфреда Оуэна в приведенном выше стихотворении «Dulce at decorum est».

На этом фоне резко выделяется то, как описывают войну Исаак Розенберг и Ричард Олдингтон. Восприятие войны Исаака Розенберга во многом обусловлено его происхождением и мировосприятием. Война часто изображается им как апокалиптическая мистерия, а потому происходит ритуализация даже обыденного действия (вплоть до ловли блох солдатами).

У Ричарда Олдингтона есть стихи, которые вписываются в общую условно реалистическую традицию «окопной поэзии». К числу таковых можно отнести «Окопную идиллию» и «Живые гробницы», в которых используются натуралистические детали: огромные крысы, объевшиеся человеческим мясом.

Однако есть ряд текстов, которые выделяются принципиально иным способом описания действительности, — в них используется архаическая образность, которая на рубеже веков воспринималась как чрезмерно наивная и безнадежно устаревшая. В стихотворении «Огневая завеса» артиллерийская подготовка представлена как битва богов. Для ее описания используются подчеркнуто архаичные образы:

«Взмахи орлиных крыльев над Прометеем,
Битва богов, поражаемых молотом Тора».

Они восходят к мифам или к поэзии времен «Илиады» и «Старшей Эдды». Точно так же, прибегая к языку архаичной поэзии, описывает Олдингтон смерть в стихотворении «Возлюбленная»:

Она явится
в кликах ликований,
В ликах созвездий,
Кивая дымовым плюмажем
Со скачущих коней.

Нагнувшись, она подхватит меня
И сожмет в своих сильных объятиях,
Пронзив меня поцелуем, как раной...

Тождество данного фрагмента с описанием валькирий, спускающихся к умирающим на поле боя воинам, достаточно очевидно: валькирия, целуя воина, забирает его жизнь.

Подобную стратегию описания войны можно обнаружить и в поэзии Николая Гумилёва. Причем в ряде стихотворений Гумилёва наблюдается чуть ли не дословное совпадение с произведениями Олдингтона.

Военные сюжеты у Гумилёва сконцентрированы в книге стихов «Колчан». В ней не так много собственно батальных стихотворений, но тема войны наполняет всю книгу. В стихотворении «Смерть» говорится, что «одна лишь достойна смерть» — и это смерть воина, а ситуация ухода из жизни представлена следующим образом:

Свод небесный будет раздвинут,
Пред душою и душу ту,
Белоснежные кони ринут
в ослепительную высоту.

Война понимается Гумилёвым как сакральное, архаичное, даже ритуальное действо. Вот характерный фрагмент стихотворения «Война»:

«И воистину светло и свято
Дело величавое войны,
Серафимы, ясны и крылаты
За плечами воинов видны».

Так же, как и Олдингтон, Гумилёв обнаруживает сакральное в профаном.

Истоки подобного описания войны Гумилёвым стоит искать, прежде всего, в его личном мировосприятии. Так, Г. Чулков в своей рецензии на книгу стихов «Колчан» рассуждает о толстовском неприятии войны и принципиальном отличии позиции Гумилёва: «...толстовское неприятие войны в большей или меньшей степени <...> свойственно почти всем современникам. Нелицемерно принимают войну как таковую, войну как «рыцарское и благородное» состояние, а не как необходимое, но всегда ужасное зло, лишь люди такого душевного строя, который вовсе не созвучен новой жизни, новой культуры, новому религиозному сознанию. Гумилёв один из них» [3, с. 453]. Разумеется, эта характеристика несколько упрощает то, как поэт воспринимал войну. Подтверждения его неоднозначного отношения к происходящему можно найти и в «Записках кавалериста», и в некоторых неопубликованных стихотворениях.

Другой, более вероятной причиной может общая авторская стратегия Гумилёва. Наиболее ярким и выразительным примером является стихотворение «Современность». Лирический герой видит «Одиссеев во мгле пароходных контор, / Агамемнонов между трактирных маркёров». Логично, что подобное видение мифа сквозь покровы современного мира Гумилёв распространял и на войну, которая в этом плане представляется явлением вечным и вневременным. «Илиада» будет присутствовать в каждой войне.

Данный способ восприятия и описания действительности укладывается в общую логику развития европейского модернизма, что и порождает совпадения в творчестве Ричарда Олдингтона и Николая Гумилёва. Эти образы вызваны обращением к одной традиции, а также логикой литературной эволюции.

Примечания:

1. Подстрочный перевод: Если я умру, помни обо мне только одно: где-то есть клочок земли в чужом поле, который навсегда стал Англией.
2. Подстрочный перевод: Не уголок земли, но поле размером во всю Европу.

Список литературы:

1. Edna Longley The Great War, history, and the English lyric 11 The Cambridge Companion to the Literature of the First World War. Cambridge, 2005.
2. Рытов А. Руперт Брук: последний романтик уходящей эпохи // Вестник Европы, 2005, № 16 [Электронный ресурс] Режим доступа: http://magazines.mss.rU/vestnik/2005/l 6/ry 15 .html (дата обращения: 10.05. 2014)
3. Чулков Г. И. Поэт — воин // Н. С. Гумилёв: pro et contra. СПб.: РХГИ, 2000. С. 451-454.