Содержание

О Гумилёве... / Сравнительные характеристики

В статье анализируются личные и литературные отношения двух русских поэтов: М. А. Кузмина и Н. С. Гумилёва - на основе литературно-критических статей, дневников, воспоминаний двух поэтов и их современников.

Литературные судьбы Кузмина и Гумилёва, современников и литературных оппонентов, оказались в некотором роде схожи. Творчество двух во многом разных и не слишком понимавших друг друга авторов долгое время оставалось не понятым читателями. За Кузминым прочно закрепилась слава «салонного» поэта «для избранного круга», певца «мелочей прелестных и воздушных», а Гумилёв ассоциировался с экзотикой дальних странствий, хрестоматийным примером которой стало стихотворение «Жираф». Одной из причин подобных репутаций можно считать пристальное внимание обоих к культурам разных народов, нашедшее широкое отражение в их творчестве. Вторая причина заключается в недостаточном внимании критиков и читающей публики к произведениям Кузмина и Гумилёва, посвященным проблемам современного для них мира и родной страны.

Личное знакомство двух поэтов состоялось в начале 1909 года¹. «5.01 — А. Толстой привел к М. Кузмину Н. Гумилёва», — зафиксировано в хронике. Несмотря на существенную разницу в возрасте, и Кузмина, и Гумилёва можно было на тот момент назвать в некоторой степени «начинающими поэтами», т.к. оба только входили в большую литературу. Михаил Кузмин уже был известен в литературном мире как автор повести «Картонный домик», цикла стихов «Прерванная повесть» и «Комедии о Евдокии из Гелиополя». На его счету было также авторство музыки, в том числе и к блоковской пьесе «Балаганчик». Но датой полноправного вхождения Кузмина в русскую литературу считается 1908 год, когда в печати вышел его первый поэтический сборник «Сети».

Несколько раньше в литературный процесс вошел Николай Гумилёв. Будучи моложе и Кузмина, и Блока, он не упустил из виду книгу лирики старшего современника и по-своему отозвался о книге «Сети». Этой рецензией открываются знаменитые «Письма о русской поэзии».

Рецензия Гумилёва на «Сети» была впервые опубликована в газете «Речь» в номере от 22 мая 1908 года. Называя Кузмина «поэтом любви»², отмечая его «спокойный и красивый при всей своей причудливости стиль»³ и чувство прекрасного, Гумилёв, в то же время считал, что Кузмина «все же нельзя поставить в числе лучших современных поэтов потому, что он является рассказчиком только своей души, своеобразной, тонкой, но не сильной и слишком ушедшей от всех вопросов, которые определяют творчество истинных мастеров»⁴. В своей заметке Гумилёв делает вывод, что творчество Кузмина чуждо «нашему каждому дню». В этом отношении Гумилёв не изменил своего отношения к кузминскому творчеству и впоследствии.

В том же году, но позднее, чем Гумилёв, опубликовал рецензию на «Сети» Кузмина Блок в цикле рецензий под рубрикой «Письма о поэзии» в журнале «Аполлон» (1908. No 7-9 и 10). Неизвестно, был ли знаком Гумилёв с отзывом Блока, высказанным поэтом в письме к Кузмину от 13 мая 1908 г. Судя по письму, Кузмин заходил к Блоку, но не застал его дома, а на следующий день Блок сообщал: «<...> читаю Вашу книгу вслух и про себя, в одной комнате и в другой. Господи, какой Вы поэт и какая это книга! Я во всё влюблен, каждую строку и каждую букву понимаю и долго жму Ваши руки и крепко, милый, милый. Спасибо»⁵. В рецензии Блок за изысканностью образов и лирической формы почувствовал глубинную суть поэтического мира Кузмина. Заметим, однако, что в блоковской рецензии почти буквально цитируется фраза из отзыва о «Сетях» Гумилёва: «Он — чужой нашему каждому дню, но поет он так нежно и призывно, что голос его никогда не оскорбит, редко оставит равнодушным и часто напомнит душе о ее прекрасном прошлом и прекрасном будущем, забываемом среди волнений наших железных и каменных будней»⁶; «Ценители поэзии Кузмина ясно видят его сложную, печальную душу <...>; общение с этой душой и с этой поэзией может только облагородить того, кто их глубоко понимает»⁷. Высокую оценку Блока получили прежде всего те стихотворения сборника, в которых нашла отражение «русская тема»: «Веет от него (Кузмина. — Т.С.) старой Русью, молчаливой мудростью и вещей скорбью»⁸. В старшем современнике Блок разглядел «подлинно русского поэта», примеряющего на себя «маску» легкомысленной чужеземной «дифференцированной культуры»⁹. Все «нерусское» в «Сетях» Блок трактовал как наносное, уводящее их автора от главного, от тех вопросов, «над которыми мыслили, скорбели, пели, плакали и умирали подлинные русские люди несколько десятков лет, над которым остановился и наш момент истории...»¹⁰.

Знакомство Кузмина и Гумилёва, только обретших свое место на тогдашнем литературном горизонте и вращавшихся в одном кругу, вскоре переросло в дружбу, за которой последовало сотрудничество в общих литературных проектах. Так, Гумилёв приглашает Кузмина в журнал «Остров», в первом номере которого тот публикует цикл стихов «Праздники Пресвятой Богородицы», а вслед за тем стихи обоих поэтов соседствуют в журнале «Театра литературно-художественного общества». В дальнейшем Кузмин сотрудничал в критическом отделе журнала «Аполлон», где вел рубрику «Заметки о русской беллетристике»¹¹. В первом номере этого журнала за 1910 г. была опубликована знаменитая кузминская статья «О прекрасной ясности», за которой среди исследователей прочно закрепилась репутация предакмеистического манифеста¹². Правда, сам Кузмин совершенно не склонен был причислять себя к сторонникам акмеистических теорий.

В личностном плане дружеские отношения Кузмина и Гумилёва продолжали развиваться. Об этом свидетельствуют факты хроники. 16 января 1912 г. Гумилёв с Кузминым и Зноско-Боровским обедали вместе в ресторане у Альбера. 18 января из редакции «Аполлона» вместе с Кузминым они ушли на «башню» к Вяч. Иванову. 1 февраля Кузмин приехал в Царское село к Гумилёвым, у которых дома заседал «Цех поэтов», жил до 5 февраля, затем снова приехал 12-го, отметил в дневнике радушие хозяев. С 21 февраля до 1 марта гостил непрерывно, наконец, заскучал: «В Царском хорошо, но у Гумилёвых скучно...»¹³ 17 марта о заседании в «Аполлоне» записал: «Гумми говорил умный вздор, я и Женя (Зноско-Боровский) восставали....»¹⁴ Во время дуэли между Волошиным и Гумилёвым, спровоцированной Елизаветой Дмитриевой, Кузмин выступал в роли секунданта Гумилёва.

Известны также стихотворные посвящения поэтов друг другу. Так, Кузмин подарил Гумилёву книгу «История кавалера де Грие и Манон Леско» аббата Прево (судя по всему, одно из своих любимых произведений) с вписанным в нее стихотворением. Гумилёв посвятил Кузмину стихотворение «В библиотеке», а также акростих:

Мощь и нега! —
Изначально!
Холод снега,
Ад тоски.
И красива и могуча,
Лира Ваша так печальна,
Уводящая в пески.

Каждый путник
Утомленный
Знает лютни
Многих стран.
И серебряная туча
На груди его влюбленно
Усмиряет горечь ран¹⁵.

Характеристика поэтического мира Кузмина, данная Гумилёвым в акростихе, заметно перекликается с прежними оценками, заявленными им самим, а также Блоком, в рецензиях на книгу стихов «Сети».

В 1912 году Гумилёв трижды публиковал небольшие заметки о книге М. Кузмина «Осенние озера»: в «Аполлоне» (1912, No 8), в журнале «Гиперборей» (1912, No 1) и в «Ежемесячных литературных и популярно-научных приложениях к журналу «Нива» (1912, No 11). Первая из них, по мнению Н. А. Богомолова, глубоко задела Кузмина и испортила отношения с ее автором¹⁶. Думается, что здесь имеется некоторое преувеличение.

Можно предположить, что Кузмин болезненно воспринял упрек в «искусственности» и потакании моде. Но обратим внимание на общий, вполне доброжелательный тон заметки, сложное и в целом позитивное отношение ее автора к творчеству Кузмина. Гумилёв подчеркнул и силу дарования автора «Осенних озер», и то, что поэт отнюдь не только носитель индивидуальных переживаний, но и «выразитель взглядов и чувств целого круга людей, объединенных общей культурой и по праву вознесенных на гребне жизни»¹⁷. Тем не менее творчество Кузмина в восприятии Гумилёва лишено претензий на универсальность.

Трудно не заметить, что по общему тону отзыв Гумилёва об «Осенних озерах» напоминает его же характеристику первой поэтической книги Кузмина «Сети». Однако теперь отношение Гумилёва к творчеству старшего современника становится более сложным. Настораживало определение относительно «восточных газэл», составляющих вторую часть сборника, — «пылкое красноречие чувственности». Особенно показателен в этой связи следующий отрывок: «М. Кузмин прошел мимо героической поэзии бедуинов и остановился на поэзии их городских последователей и продолжателей, к которой так идут и изысканные ритмы, и жеманная затрудненность оборотов, и пышность словаря»¹⁸. Гумилёв ненамеренно раскрывает свои предпочтения в этой области. Ведь и он, подобно Кузмину, интересовался поэзией арабского Востока. Но его, человека активной жизненной позиции, более привлекала «героическая поэзия бедуинов». Это уже не просто рецензия на поэтический сборник: Гумилёв — вольно или невольно — сравнивал два поэтических мировоззрения — свое и Кузмина.

На глубинном уровне за этим сравнением можно разглядеть противопоставление двух жизненных позиций: активной гумилёвской, с характерным стремлением постичь законы мироздания, найти ключ к мировой гармонии, и философски-созерцательной позиции Кузмина, постигающего мировую культуру для того, чтобы в своем творчестве сохранить ее свет в охваченном духовным кризисом мире. Именно здесь, в этом противостоянии позиций (поэтических и жизненных) и кроется, на наш взгляд, причина того, что творческие и жизненные пути двух поэтов отдалились друг от друга.

Оценка творчества Кузмина, высказанная Гумилёвым в рецензии, глубоко задела автора «Осенних озер» и, как предположил Н. А. Богомолов, подтолкнула его к весьма странному поступку: поэт дезавуировал свою собственную рецензию на «Чужое небо» Гумилёва. Впервые отзыв Кузмина на гумилёвскую книгу лирики был опубликован в рубрике «Аполлона» «Письма о русской поэзии» (1912, No 2). Эта вполне благожелательная рецензия интересна и с точки зрения проблемы творческой эволюции Гумилёва. В ней Кузмин подводит итог предшествующему периоду в творчестве поэта, который у читающей публики и у критиков ассоциировался с сборником «Путь конквистадоров». Как отмечал рецензент, в сравнении с ранним сборником автор «Чужого неба» значительно вырос, стал в своем творчестве более зрелым и самостоятельным: «Нас не удивляет, что, когда поэт опустил поводья и поднял забрало, лицо его сделалось определеннее и ближе, нежели когда он покорял с «Конквистадорами» неизвестные земли или нырял в океан за жемчужинами. И мы отчетливо услышали его голос, его настоящий голос»¹⁹. Примечательна эта критическая заметка ещё и тем, что в ней Кузмин предпринял попытку охарактеризовать творческое мировоззрение младшего собрата по перу: «Если правда, что искусство творит жизнь, то наш поэт хотел бы жизнь юную, первозданную, улыбающуюся, полную всяческих возможностей, и человека в юном рассвете сил, с буйно бегущей кровью, с открытым и сильным взором»²⁰).

Но после публикации в «Аполлоне» гумилёвской рецензии на «Осенние озера», Кузмин напечатал новую, менее благожелательную рецензию на тот же сборник²¹.


Принято считать, что после описанной истории поэты стали общаться значительно реже²², что, однако, ещё не говорит о возникновении какой-то неприязни. Да и само общение не могло прекратиться полностью, учитывая тот факт, что оба вращались в одних и тех же литературных кругах.

Несмотря на то, что поэт изредка посещал собрания гумилёвского «Цеха поэтов», его отношение к акмеизму как литературному течению было весьма критическим, как и вообще к любым литературным школам и направлениям. Лучше всего эта точка зрения отражена в статье «Раздумья и недоумения Петра Отшельника» (1914): «Школа всегда — итог, вывод из произведений одинаково видевшего поколения, но никогда не предпосылка к творчеству, потому смею заверить футуристов и особенно акмеистов, что заботы о теоретизации и программные выступления могут оказать услугу чему угодно, но не искусству, не творчеству»²³. И уж и вовсе недвусмысленной выглядит следующая оценка гумилёвского детища: «Акмеизм так туп и нелеп, что этот мираж скоро пройдет»²⁴. Очевидно, особое неприятие у Кузмина вызывали взгляды акмеистов на поэзию как на ремесло, науку, которую, при желании, может освоить каждый, и излишнее, с его точки зрения, стремление подвести под творческий процесс логические теории. Вероятно, именно кардинальные различия в понимании искусства со временем послужили причиной охлаждения между двумя поэтами.

Доказательством отсутствия между поэтами вражды на почве творческих разногласий может служить их совместная поездка в Москву в ноябре 1920 года, где оба выступили на поэтическом вечере. Эта поездка стала последним случаем их тесного общения²⁵. Последние (и весьма показательное) упоминание о Гумилёве в кузминском «Дневнике» относится к 4 ноября 1920 г.: «...с Оцупом <...> говорили о поэзии. Это легче, чем с Гумом [Гумилёвым. — Т.С.)²⁶».

Кузмин и Гумилёв — не просто два поэта-современника, но и два путешественника, оба исследователи-этнографы, открыватели древних и новых цивилизаций. Объединяемые порой общими темами (предметами осмысления, маршрутом «странствий»), они отличны друг от друга подходом к исследуемому предмету, склонностью каждого видеть разные его грани. Подтверждением тому служат нередкие в их творчестве обращения к культурному наследию разных народов, в числе которых уже упоминавшиеся выше арабская и персидская культура, культура Китая и европейских стран (Италия, Франция). Эти тенденции лишь отчасти объясняются известным увлечением экзотикой. Интерес к культурам других народов, переосмысление их в своем творчестве имеет и более глубокий философский подтекст. Отчасти это могло быть поиском духовных ориентиров и смысла жизни, желанием разобраться в своем внутреннем мире. Кроме того, во многом это было связано с общим духовным и культурным кризисом, постигшим человечество на рубеже веков. Изучение духовного наследия разных стран и эпох было попыткой найти место России в мировой культуре, переосмыслить пути развития человечества и, возможно, найти некую спасительную истину.

Обращение к одним и тем же темам свидетельствует о том, что оба поэта были в курсе духовной и культурной жизни эпохи, живо откликаясь в своем творчестве на события в Европе рубежа XIX-XX веков. По мнению Н. С. Николаевой, «свойственное Европе того времени увлечение экзотическими культурами <...>, подготовленное ещё романтиками, было связано со стремлением к обновлению средств выразительности во всех сферах творчества — живописи, музыке, прикладных искусствах, — к выработке новой стилистики искусства»²⁷. В начале XX столетия к этому добавилось разочарование в западных гуманистических идеях и в духовных ценностях Запада, которое еще более усилили события Первой мировой войны. Стабильный многовековой уклад Востока как бы противопоставлялся «взрывоопасному» Западному миру, а в восточных культурах и религиозных течениях мыслители и художники искали следы утраченного европейцами «истинного знания».

Сопоставим даты создания кузминских и гумилёвских восточных поэтических циклов. Так, цикл «Фузий в блюдечке» (книга стихов «Нездешние вечера» (1921), в котором преобладает японская тематика, создавался Кузминым в 1914-1917 гг., а стихотворения, позднее включенные в цикл «Китайские песеньки» («Эхо», 1921) были написаны в 1918 году. На послевоенные и послереволюционные годы пришлось и увлечение Востоком Гумилёва, следствием чего стала дружба с Николаем Рерихом и ассирологом Владимиром Шилейко. В творчестве Гумилёва этот период был отмечен сборником «китайских стихотворений» «Фарфоровый павильон» (1918), восточными образами в стихотворениях «Огненного столпа» (1921) («Подражанье персидскому», «Пьяный дервиш» и др.). В этот период в творчестве обоих поэтов можно проследить общие мотивы, в частности мотив катастрофы и духовного преображения. Об этом свидетельствуют стихи из книг Н. Гумилёва «Костер» и «Огненный столп», М. Кузмина «Нездешние вечера», «Форель разбивает лёд», а также стихотворения Кузмина о русской революции, не издававшиеся при жизни поэта.

Таким образом, можно сделать вывод, что ни увлеченность экзотикой, ни некоторая ограниченность круга поэтических тем не помешала каждому из двух поэтов по-своему отразить в творчестве духовную атмосферу современной поэтам эпохи. Их творческое взаимодействие было весьма плодотворным, а разница в литературных оценках и творческих позициях у крупных творческих личностей неизбежна.

Библиографический список

1. Аполлон. — 1912. — No 2.

2. Блок А. А. Собр. соч.: В 8 т. Т.5. — М.; Л.: ГИХЛ, 1962. — 800 с.

3. Богомолов Н. А. «Любовь — всегдашняя моя вера» // Кузмин М. А. Стихотворения / Вступ. ст., сост., подгот. текста и прим. Н. А. Богомолова. — СПб.: Академический проект, 1999. — 832 с.

4. Богомолов Н. А., Мальмстадт Д. Э. Михаил Кузмин: Искусство, жизнь, эпоха. — М.: Новое лит. обозрение. Науч. приложение. — Вып. 5. — 1995. — 320 с.

5.Гумилёв Н. С. Сочинения: В 3 т. Т. 3. Письма о русской поэзии. — М.: Художественная литература, 1991. — 432 с.

6. Гумилёв: PRO ET CONTRA: Личность и творчество Николая Гумилёва в оценке русских мыслителей и исследователей. Антология / (Подгот.: Ю. Зобнин). — СПб.: Изд-во Рус. христ. гуманитар. ин-та, 2000. — 620 с.

7.Кузмин М. А. Стихотворения / Вступ. ст., сост., подгот. текста и прим. Н.А. Богомолова. — СПб.: Академический проект, 1999. — 832 с.

8. Николаева Н. С. Япония-Европа. Диалог в искусстве. Середина XVI — начало XX века. — М.: Изобразительное искусство, 1996. — 400 с.

9. Степанов Е. Николай Гумилёв. Хроника // Гумилёв Н. С. Сочинения: В 3 т. Т. 3. Письма о русской поэзии. — М.: Художественная литература, 1991.

10. Шаталов А. «Предмет влюбленных междометий» // Вопросы литературы. — 1996. — No 6.

11. Шумихин С. В. Материалы научной конференции 17-19 сентября 1991 года. – СПб., 1992.

Примечания:

1. Степанов Е. Николай Гумилёв. Хроника // Гумилёв Н. С. Сочинения: В 3 т. Т. 3. Письма о русской поэзии. - М.: Художественная литература, 1991. - С. 359.

2. Гумилёв Н. С. Сочинения: В 3 т. Т. 3. Письма о русской поэзии. - М.: Художественная литература, 1991. - С. 33.

3. Там же. - С. 34.

4. Там же. - С. 34.

5. Блок А. А. Собр. соч.: В 8 т. Т. 8. - М.; Л.: ГИХЛ, 1963. - С. 241.

6. Блок А. А. Собр. соч.: В 8 т. Т. 5. - М.; Л.: ГИХЛ, 1962. - С. 289.

7. Там же. - С. 291.

8. Там же.

9. Там же. - С. 294.

10. Там же.

11. Богомолов Н. А., Мальмстадт Д. Э. Михаил Кузмин: Искусство, жизнь, эпоха. - М.: Новое литературное обозрение. Научн. приложение. - Вып. 5. - 1995. - С. 146-147.

12. Смирнова Л. А. Русская литература конца XIX - начала ХХ века: Учебник для студентов педагогических институтов и университетов. - М.: Просвещение, 1993. - С. 250.

13. Степанов Е. Николай Гумилёв. Хроника // Гумилёв Н.С. Сочинения: В 3 т. Т. 3. Письма о русской поэзии. - М.: Художественная литература, 1991. - С. 374.

14. Там же.

15. Там же.

16. Богомолов Н. А. «Любовь - всегдашняя моя вера» // Кузмин М.А. Стихотворения - СПб.: Академический проект, 1999. - С. 51.

17. Гумилёв Н. С. Сочинения: В 3 т. Т. 3. Письма о русской поэзии. - М.: Художественная литература, 1991. - С. 112.

18. Там же.

19. Аполлон. - 1912. - No 2. - С. 73.

20. Аполлон. - 1912. - No 2. - С. 74.

21. Ежемесячные литературные и популярно-научные приложения к журналу «Нива». - 1913. - No 1.

22. Богомолов Н. А., Мальмстадт Д. Э. Михаил Кузмин: Искусство, жизнь, эпоха. - М.: Новоелитературное обозрение. Науч. приложение. - Вып. 5. - 1995. - С.149; Богомолов Н. А. «Любовь - всегдашняя моя вера» // Кузмин М. А. Стихотворения. - СПб.: Академический проект, 1999. - 832 с., - С. 31, 51.

23. Кузмин М. А. Раздумья и недоумения Петра Отшельника // Кузмин М. А. Стихи и проза. - М.: Современник, 1989. - С. 385.

24. Там же.

25. Шумихин С. В. Материалы научной конференции 17-19 сентября 1991 года. - СПб., 1992. - С. 111.

26. Там же.

27. Николаева Н. С. Япония-Европа. Диалог в искусстве. Середина XVI - начало XX века. - М.: Изобразительное искусство, 1996. - С. 196.