Содержание

Биография и воспоминания / Война

Вокруг «Записок кавалериста» — 1914-1915.

Переброска на новый фронт. Разведка в районе Олита — Серее в Литве.

Как было сказано в предыдущем выпуске, первые числа февраля Николай Гумилёв провел в Петрограде. Видимо, его краткий, не отмеченный в приказах по полку визит в столицу был связан с тем, что поэт знал от своего начальства, что дальнейшие боевые действия на польском фронте не планируются, и дивизия будет вскоре переброшена на другой фронт. Поэтому ему было дано разрешение на неофициальную отлучку домой на неделю, в противном случае, его отъезд был бы отмечен в одном из сохранившихся приказов по полку. Действительно, пока поэт находился в Петрограде, вышел приказ о начале погрузки дивизии и переезде на место новой дислокации ¹. Погрузка намечалась на 7 — 8 февраля, в районе Ивангорода, Ново-Александровки и Лукова. В приказе не было обозначено конечное место назначения — было сказано только о переброске на Северо-Западный фронт ². Судя по началу VII главы «Записок кавалериста», Гумилёв вернулся в находящийся еще в Польше полк до начала его погрузки, хотя конечная точка маршрута, как выяснилось, располагалась значительно ближе к Петрограду, в местах, уже знакомых по предыдущим боевым операциям. Но, как пишет Гумилёв, «тайна следования сохраняется строго». И поэт, находясь в Петрограде, не мог знать о новом месте назначения.

Всегда приятно переезжать на новый фронт. На больших станциях пополняешь свои запасы шоколада, папирос, книг, гадаешь, куда приедешь, — тайна следования сохраняется строго, — мечтаешь об особых преимуществах новой местности, о фруктах, о паненках, о просторных домах, отдыхаешь, валяясь на соломе просторных теплушек. Высадившись, удивляешься пейзажам, знакомишься с характером жителей, — главное, что надо узнать, есть ли у них сало и продают ли они молоко, — жадно запоминаешь слова еще не слышанного языка. Это — целый спорт, скорее других научиться болтать по-польски, малороссийски или литовски.

Но возвращаться на старый фронт еще приятнее. Потому что неверно представляют себе солдат бездомными, они привыкают и к сараю, где несколько раз переночевали, и к ласковой хозяйке, и к могиле товарища. Мы только что возвратились на насиженные места и упивались воспоминаниями…

Гумилёв успел вернуться в свой полк, в Пржисуху или Ивангород, как раз к началу погрузки в эшелон для переброски на новый фронт. С 7 по 9 февраля Лейб-Гвардии Уланский полк был перевезен по железной дороге через Холм (нынешний Хелм в Польше), Брест, Барановичи, Лиду, Вильно, Ораны — в Олиту (Алитус в Литве) ³. Описанию зимних боев на этом участке Северо-Западного фронта, на территории нынешней Литвы, Польши и Белоруссии, в феврале — марте 1915 года, посвящены главы VII — XI «Записок кавалериста».

9 февраля дивизия утром прибыла в Олиту. «Возвращение на старый фронт» относится больше к полку, чем к автору. Уланы сражались в этих местах в конце августа и начале сентября, когда Гумилёв еще находился в Гвардейском запасном полку в Кречевицах, под Новгородом. Правда, в Олите он успел побывать, когда с маршевым эскадроном двигался из запасного полка к месту назначения, в Уланский полк. Да и располагается Олита всего в нескольких десятках километров от Владиславова, где поэт принял свое «боевое крещение». В боевом деле 2-й Гв. кав. дивизии эта третья военная кампания, в которой принял участие Гумилёв, значится как: «Сейненская операция. Бои в р-не Карклин, Куцулюшек, Голны-Вольмер, Дворчиско, Краснополя, Жегар и Копциово: с 12 по 27 февраля 1915 г. Рекогносцировка у м. Вейсее. Занятие Вейсее: с 3 по 5 марта. Арьергардные бои по прикрытию отхода 3-го Армейского корпуса. Бои в районе Пржистованцы и Клейвы: с 13 по 20 марта» ⁴.

Сразу после разгрузки в Олите перед дивизией была поставлена задача, начиная с 11 февраля, произвести усиленную разведку вокруг Серее ⁵ (Сейрияй в Литве). Район действия Уланского полка в этот период сейчас охватывает Лаздийский р-н в Литве и приграничные области Польши, до Сувалок и Кальварии. В 9 утра дивизия соединилась на западной окраине Олиты и двинулась по шоссе на Серее. Первый бивак был в р-не Манкун. Уланские разъезды посылались на Балкосадзе (Балкасодис в Литве) и в другие, расположенные недалеко от Немана деревни. Обширные леса, раскинувшиеся по правому берегу Немана, затрудняли разведку. Вот одно из донесений от эскадрона улан, возможно, от того разъезда, который описан в эпизоде «1» главы VII: «Деревни Балкосадзе и Неуюны свободны, в дер. Плянтуя был обстрелян в 7 ч. вечера» ⁶.

Неман в районе Олиты и Балкосадзе

Нашему полку была дана задача найти врага. Мы, отступая, наносили германцам такие удары, что они местами отстали на целый переход, а местами даже сами отступили. Теперь фронт был выровнен, отступление кончилось, надо было, говоря технически, войти в связь с противником.

Наш разъезд, один из цепи разъездов, весело поскакал по размытой весенней дороге, под блестящим, словно только что вымытым, весенним солнцем. Три недели мы не слышали свиста пуль, музыки, к которой привыкаешь, как к вину, — кони отъелись, отдохнули, и так радостно было снова пытать судьбу между красных сосен и невысоких холмов. Справа и слева уже слышались выстрелы: это наши разъезды натыкались на немецкие заставы. Перед нами пока все было спокойно: порхали птицы, в деревне лаяла собака. Однако продвигаться вперед было слишком опасно. У нас оставались открытыми оба фланга. Разъезд остановился, и мне (только что произведенному в унтер-офицеры) ⁷ с четырьмя солдатами было поручено осмотреть черневший вправо лесок. Это был мой первый самостоятельный разъезд, — жаль было бы его не использовать. Мы рассыпались лавой и шагом въехали в лес. Заряженные винтовки лежали поперек седел, шашки были на вершок выдвинуты из ножен, напряженный взгляд каждую минуту принимал за притаившихся людей большие коряги и пни, ветер в сучьях шумел совсем как человеческий разговор, и к тому же на немецком языке. Мы проехали один овраг, другой, — никого. Вдруг на самой опушке, уже за пределами назначенного мне района, я заметил домик, не то очень бедный хутор, не то сторожку лесника. Если немцы вообще были поблизости, они засели там. У меня быстро появился план карьером обогнуть дом и в случае опасности уходить опять в лес. Я расставил людей по опушке, велев поддержать меня огнем. Мое возбуждение передалось лошади. Едва я тронул ее шпорами, как она помчалась, расстилаясь по земле и в то же время чутко слушаясь каждого движения поводьев.

Первое, что я заметил, заскакав за домик, были три немца, сидевшие на земле в самых непринужденных позах; потом несколько оседланных лошадей; потом еще одного немца, застывшего верхом на заборе, он, очевидно, собрался его перелезть, когда заметил меня. Я выстрелил наудачу и помчался дальше. Мои люди, едва я к ним присоединился, тоже дали залп. Но в ответ по нам раздался другой, гораздо более внушительный, винтовок в двадцать, по крайней мере. Пули засвистали над головой, защелкали о стволы деревьев. Нам больше нечего было делать в лесу, и мы ушли. Когда мы поднялись на холм уже за лесом, мы увидели наших немцев, поодиночке скачущих в противоположную сторону. Они выбили нас из лесу, мы выбили их из фольварка. Но так как их было вчетверо больше, чем нас, наша победа была блистательнее.

В последующие два дня, 12 и 13 февраля, разведка продолжалась. Выяснилось, что противник окопался на линии Серее — оз. Обелив. Было выставлено ночное охранение по линии Семенишки — Сереяце — Морги ⁸. События эпизода «2» главы VII относятся к 12 — 15 февраля. На позиции подошла 73-я пехотная дивизия. 12 февраля Уланский полк с 1 бригадой пошел к югу и вел разведку на Макаришки и Малгоржаты. Донесения от улан: «Уланы дошли до Норагеле (Норагеляй в Литве), но в 300 м окопы с немцами, пытаются их выбить. <…> Уланы действуют по линии от Лапше до Ануюшки. <…> Дрополе свободно. <…> 13 февраля, донесение полковника Маслова из Рачковщизны: шоссе Серее — Друскининкай занято немцами» ⁹. На ночлег уланы остановились в господском дворе Рачковщизна. Донесение от 5 Артиллерийской батареи от 15 февраля: ¹⁰ «В 9 утра была вызвана вся батарея. Подошла 73 пехотной дивизии. Уланам, Конно-Гренадерам и Гусарам приказано разведывать на Гуданце, а нам с Драгунами служить заслоном. Ночлег в Талькуны».

14 — 15 февраля Уланский полк стоял в Балкосадзе, вел разведку. Во многих донесениях отмечается ухудшение погоды: «Ввиду сильной метели и невозможности стрелять батарея простояла в резервной колонне у Балкосадзе» ¹¹. В эпизоде «2» описывается ночь с 14 на 15 февраля. За эти дни в Уланском полку были значительные потери, много раненых и заболевших среди рядовых, много убитых лошадей. В приказе № 214 по Уланскому полку от 15 февраля 1915 года записано ¹², что убит 1 улан — Абара, именно о нем Гумилёв упоминает в своем рассказе. В приказе №215 от 16 февраля сообщается о прибытии большого пополнения из 3 маршевого эскадрона и зачислении его на довольствие ¹³. 16 февраля дивизии было приказано сосредоточиться южнее р-на Балкосадзе, оставив место против Серее для 73-й пехотной дивизии, чтобы она могла начать наступление ¹⁴.

Леса в районе Балкосадзе

В два дня мы настолько осветили положение дела на фронте, что пехота могла начать наступление. Мы были у нее на фланге и поочередно занимали сторожевое охранение. Погода сильно испортилась. Дул сильный ветер, и стояли морозы, а я не знаю ничего тяжелее соединения этих двух климатических явлений. Особенно плохо было в ту ночь, когда очередь дошла до нашего эскадрона. Еще не доехав до места, я весь посинел от холода и принялся интриговать, чтобы меня не посылали на пост, а оставили на главной заставе в распоряжении ротмистра. Мне это удалось. В просторной халупе с плотно занавешенными окнами и растопленной печью было светло, тепло и уютно. Но едва я получил стакан чаю и принялся сладострастно греть об него свои пальцы, ротмистр сказал: «Кажется, между вторым и третьим постом слишком большое расстояние. Гумилёв, поезжайте посмотрите, так ли это, и, если понадобится, выставьте промежуточный пост». Я отставил мой чай и вышел. Мне показалось, что я окунулся в ледяные чернила, так было темно и холодно. Ощупью я добрался до моего коня, взял проводника, солдата, уже бывавшего на постах, и выехал со двора. В поле было чуть-чуть светлее. По дороге мой спутник сообщил мне, что какой-то немецкий разъезд еще днем проскочил сквозь линию сторожевого охранения и теперь путается поблизости, стараясь прорваться назад. Только он кончил свой рассказ, как перед нами в темноте послышался стук копыт и обрисовалась фигура всадника. «Кто идет?» — крикнул я и прибавил рыси. Незнакомец молча повернул коня и помчался от нас. Мы за ним, выхватив шашки и предвкушая удовольствие привести пленного. Гнаться легче, чем убегать. Не задумываешься о дороге, скачешь по следам… Я уже почти настиг беглеца, когда он вдруг сдержал лошадь, и я увидел на нем вместо каски обыкновенную фуражку. Это был наш улан, проезжавший от поста к посту; и он так же, как мы его, принял нас за немцев. Я посетил пост, восемь полузамерзших людей на вершине поросшего лесом холма, и выставил промежуточный пост в лощине. Когда я снова вошел в халупу и принялся за новый стакан горячего чаю, я подумал, что это — счастливейший миг моей жизни. Но, увы, он длился недолго. Три раза в эту проклятую ночь я должен был объезжать посты, и вдобавок меня обстреляли, — заблудший ли немецкий разъезд или так, пешие разведчики, не знаю. И каждый раз так не хотелось выходить из светлой халупы, от горячего чая и разговоров о Петрограде и петроградских знакомых на холод, в темноту, под выстрелы. Ночь была беспокойная. У нас убили человека и двух лошадей. Поэтому все вздохнули свободнее, когда рассвело и можно было отвести посты назад.

Записки кавалериста. Схема III (к главам VII — XI) ¹⁵

1 — Олита, куда прибыла дивизия после переброски из Польши (начало главы VII); 2 — расположение Уланского полка в Рачковщизне и ведение разведки на Серее (глава VII); 3 — наступление через Серее, Гуделе и ночное столкновение с немцами за Коцюнами у Голны-Вольмеры (глава VIII); 4 — дальнейшее наступление, бой в районе Бержников (глава IX); 5 — третий день наступления, разведка и бои в районе Краснополя (начало главы X); 6 — отход от Сейн на Копциово (середина главы X); 7 — бивак в Кадыше (конец главы X); 8 — расположение улан в Лейпунах и дальний разъезд с Чичаговым на Шадзюны — Бобры, бивак в Салтанишках (начало и середина главы XI); 9 — наступление на дорогу Сувалки — Кальвария, разъезд с Кропоткиным на фронте Сейны — Гибы, болезнь и эвакуация через Кальварию и Ковно в Петроград на лечение (конец главы XI).

Начало эпизода «3» относится к 17 февраля. В донесении от эскадрона ЕВ Уланского полка сказано (напомним, что Гумилёв служил именно в эскадроне Ея Величества): «Противник, выбив полевые караулы эскадрона ЕВ, прошел на восточную опушку леса в Карклины, обстреляв 1/2 эскадрона ЕВ, идущего на усиление в Роголишки. Отошел в лощину. Эскадрон ЕВ вынужден отойти на Гуданцы» ¹⁶. Донесение от 5-й артиллерийской батареи, входившей в состав дивизии ¹⁷: «17.02.1915. 1 бригаде приказано наступать на Карклины — Куцулюшки, а 2-й — через Шляпики на Дрополе. Был сильный обстрел Дрополе. Большие потери у противника. „Все улицы в Дрополе были залиты кровью“ — показания местных жителей. Противник очистил Дрополе, но в то же время потеснил контратакой части 1-й бригады от Карклин на Малгоржаты, вследствие чего 2-й бригаде было приказано обстрелять д. Карклины, отойти на Крикштаны. 1 бригада вновь заняла Карклины и Куцулюшки <…> 2 батарея пошла в Макаришки, обстреляла ф. Куцулюшки, отбила 1 пулемет…». Этот пулемет упоминается в рассказе Гумилёва. Упоминаются и эскадроны подошедших на помощь гусар ¹⁸: «Подошли силы противника к д. Малгоржаты, удалось дать знать об этом эскадрону улан в р-не д. Застюнишки.» В приказе №216 по Уланскому полку ¹⁹ от 17 февраля отмечаются потери в эскадроне ЕВ и убитые лошади: «§2. Сего числа ранен улан Ее Величества Ян Домишичак, пулевая рана в плечо, означенного нижнего чина числить отправленным на излечение, исключив с довольствия с 18 сего февраля. §3. Убитых сего числа строевых лошадей эскадрона Ея Величества под названием конь Варвар и кобыла Чудодейка исключить из списка полка и с фуражного довольствия с 18 сего февраля».

Этот бой Гумилёв описывает в эпизоде «3» главы VII.

Всей заставой с ротмистром во главе мы поехали навстречу возвращающимся постам. Я был впереди, показывая дорогу, и уже почти съехался с последним из них, когда ехавший мне навстречу поручик открыл рот, чтобы что-то сказать, как из лесу раздался залп, потом отдельные выстрелы, застучал пулемет — и все это по нам. Мы повернули под прямым углом и бросились за первый бугор. Раздалась команда: «К пешему строю… выходи…» — и мы залегли по гребню, зорко наблюдая за опушкой леса. Вот за кустами мелькнула кучка людей в синевато-серых шинелях. Мы дали залп. Несколько человек упало. Опять затрещал пулемет, загремели выстрелы, и германцы поползли на нас. Сторожевое охранение развертывалось в целый бой. То там, то сям из лесу выдвигалась согнутая фигура в каске, быстро скользила между кочками до первого прикрытия и оттуда, поджидая товарищей, открывала огонь. Может быть, уже целая рота придвинулась к нам шагов на триста. Нам грозила атака, и мы решили пойти в контратаку в конном строю. Но в это время галопом примчались из резерва два других наших эскадрона и, спешившись, вступили в бой. Немцы были отброшены нашим огнем обратно в лес. Во фланг им поставили наш пулемет, и он, наверно, наделал им много беды. Но они тоже усиливались. Их стрельба увеличивалась, как разгорающийся огонь. Наши цепи пошли было в наступление, но их пришлось вернуть.

Тогда, словно богословы из «Вия», вступавшие в бой для решительного удара ²⁰, заговорила наша батарея. Торопливо рявкали орудия, шрапнель с визгом и ревом неслась над нашими головами и разрывалась в лесу. Хорошо стреляют русские артиллеристы. Через двадцать минут, когда мы снова пошли в наступление, мы нашли только несколько десятков убитых и раненых, кучу брошенных винтовок и один совсем целый пулемет. Я часто замечал, что германцы, так стойко выносящие ружейный огонь, быстро теряются от огня орудийного…

Много теплых слов в «Записках кавалериста» адресовано артиллеристам. В состав дивизии входили 2-я и 5-я батареи Лейб-Гвардии Конной артиллерии. Эти батареи постоянно действовали совместно с входящими в дивизию полками, Такое отношение к артиллерии и частое ее упоминание в «Записках кавалериста», возможно, связано еще и с тем, что в этих батареях служили хорошие довоенные знакомые поэта. В 5-й батарее — Владимир Константинович Неведомский, сосед по слепневскому имению матери поэта, муж оставившей воспоминания о Гумилёве Веры Алексеевны Неведомской ²¹. Как раз накануне описываемого боя в приказе от 13 февраля по 5 батареи сказано ²², что «Неведомский произведен в прапорщики». Во 2-й батарее служил подпоручик Николай Дмитриевич Кузьмин-Караваев. Имение Кузьминых-Караваевых располагалось также по соседству со Слепневым, в Борисково, между семьями существовали тесные родственные связи ²³.

Окончание эпизода «3» относится к 18 — 20 февраля. В донесениях улан от 18 февраля говорится ²⁴: «Движение в сторону Новики, Морги. Немецкая кавалерия отошла на юг. Местность свободна. В районе Лейпун 2 полка немцев». В журнале военных действий артиллерийских батарей сказано ²⁵: «19.02. Приказано подтянуться к Крикштанам. 73 пехотная дивизия сегодня начинает наступление на позиции противника у Серее. Дивизии приказано быть наготове на случай содействия пехоте <…> 20.02. Дивизии приказано содействовать пехоте, атакующей д. Роганишки, давлением с фланга. Позиции у леса. Драгуны заняли Дрополе. 1 бригада наступает правее на шоссе. Приказано обстрелять д. Кудранцы, там открыли огонь 2 батареи и рассеяли накапливающегося противника. Ввиду прекращения боя 73 дивизии, приказано встать в сторожевое охранение <…> Дивизия стала на ночлег…» Напомним, что Уланский полк входил в состав 1 бригады. Для ночлега Уланскому полку 18-19 февраля были назначены Радзице, 20 февраля — Макаришки, 21 февраля — Рачковщизна.

Костел в Серее

Наша пехота где-то наступала, и немцы перед нами отходили, выравнивая фронт. Иногда и мы на них напирали, чтобы ускорить очищение какого-нибудь важного для нас фольварка или деревни, но чаще приходилось просто отмечать, куда они отошли. Время было нетрудное и веселое. Каждый день разъезды, каждый вечер спокойный бивак — отступавшие немцы не осмеливались тревожить нас по ночам. Однажды даже тот разъезд, в котором я участвовал, собрался на свой риск и страх выбить немцев из одного фольварка. В военном совете приняли участие все унтер-офицеры. Разведка открыла удобные подступы. Какой-то старик, у которого немцы увели корову и даже стащили сапоги с ног, — он был теперь обут в рваные галоши, — брался провести нас болотом во фланг. Мы все обдумали, рассчитали, и это было бы образцовое сражение, если бы немцы не ушли после первого же выстрела. Очевидно, у них была не застава, а просто наблюдательный пост. Другой раз, проезжая лесом, мы увидели пять невероятно грязных фигур с винтовками, выходящих из густой заросли. Это были наши пехотинцы, больше месяца тому назад отбившиеся от своей части и оказавшиеся в пределах неприятельского расположения. Они не потерялись: нашли чащу погуще, вырыли там яму, накрыли хворостом, с помощью последней спички развели чуть тлеющий огонек, чтобы нагревать свое жилище и растаивать в котелках снег, и стали жить Робинзонами, ожидая русского наступления. Ночью поодиночке ходили в ближайшую деревню, где в то время стоял какой-то германский штаб. Жители давали им хлеба, печеной картошки, иногда сала. Однажды один не вернулся. Они целый день провели голодные, ожидая, что пропавший под пыткой выдаст их убежище, и вот-вот придут враги. Однако ничего не случилось: германцы ли попались совестливые, или наш солдатик оказался героем, — неизвестно. Мы были первыми русскими, которых они увидели. Прежде всего они попросили табаку. До сих пор они курили растертую кору и жаловались, что она слишком обжигает рот и горло.

Вообще такие случаи не редкость: один казак божился мне, что играл с немцами в двадцать одно. Он был один в деревне, когда туда зашел сильный неприятельский разъезд. Удирать было поздно. Он быстро расседлал свою лошадь, запрятал седло в солому, сам накинул на себя взятый у хозяина зипун, и вошедшие немцы застали его усердно молотящим в сарае хлеб. В его дворе был оставлен пост из трех человек. Казаку захотелось поближе посмотреть на германцев. Он вошел в халупу и нашел их играющими в карты. Он присоединился к играющим и за час выиграл около десяти рублей. Потом, когда пост сняли и разъезд ушел, он вернулся к своим. Я его спросил, как ему понравились германцы. «Да ничего, — сказал он, — только играют плохо, кричат, ругаются, все отжилить думают. Когда я выиграл, хотели меня бить, да я не дался». Как это он не дался — мне не пришлось узнать: мы оба торопились.

Эпизод «4» описывает столкновение улан эскадрона ЕВ с немецким сторожевым охранением 21 февраля. Судя по донесениям от командира эскадрона ЕВ князя И.Кропоткина ²⁶, это произошло в районе озера Шавле, около которого стояли немцы. Разъезд был направлен от г. дв. Рачковщизны, где стоял полк, на юг, по направлению к Лейпунам (Лейпалингис в Литве), через лесную деревню Цибули, расположенную на открытой местности д. Барцуны и к озеру Шавле, где было обнаружено сторожевое охранение немцев. Видимо, около деревни Цибули был убит упоминаемый Гумилёв поляк, предупредивший улан о немцах.

Район озера Шавле

Последний разъезд был особенно богат приключениями. Мы долго ехали лесом, поворачивая с тропинки на тропинку, объехали большое озеро и совсем не были уверены, что у нас в тылу не осталось какой-нибудь неприятельской заставы. Лес кончался кустарниками, дальше была деревня. Мы выдвинули дозоры справа и слева, сами стали наблюдать за деревней. Есть там немцы или нет, — вот вопрос. Понемногу мы стали выдвигаться из кустов — все спокойно. Деревня была уже не более чем в двухстах шагах, как оттуда без шапки выскочил житель и бросился к нам, крича: «Германи, германи, их много… бегите!» И сейчас же раздался залп. Житель упал и перевернулся несколько раз, мы вернулись в лес. Теперь все поле перед деревней закишело германцами. Их было не меньше сотни. Надо было уходить, но наши дозоры еще не вернулись. С левого фланга тоже слышалась стрельба, и вдруг в тылу у нас раздалось несколько выстрелов. Это было хуже всего! Мы решили, что мы окружены, и обнажили шашки, чтобы, как только подъедут дозорные, пробиваться в конном строю. Но, к счастью, мы скоро догадались, что в тылу никого нет — это просто рвутся разрывные пули, ударяясь в стволы деревьев. Дозорные справа уже вернулись. Они задержались, потому что хотели подобрать предупредившего нас жителя, но увидали, что он убит — прострелен тремя пулями в голову и в спину. Наконец прискакал и левый дозорный. Он приложил руку к козырьку и молодцевато отрапортовал офицеру: «Ваше сиятельство, германец наступает слева… и я ранен». На его бедре виднелась кровь. «Можешь сидеть в седле?» — спросил офицер. «Так точно, пока могу!» — «А где же другой дозорный?» — «Не могу знать, кажется, он упал». Офицер повернулся ко мне: «Гумилёв, поезжайте посмотрите, что с ним?» Я отдал честь и поехал прямо на выстрелы.

Собственно говоря, я подвергался не большей опасности, чем оставаясь на месте: лес был густой, немцы стреляли не видя нас, и пули летели всюду; самое большее я мог наскочить на их передовых. Все это я знал, но ехать все-таки было очень неприятно. Выстрелы становились все слышнее, до меня доносились даже крики врагов. Каждую минуту я ожидал увидеть изуродованный разрывной пулей труп несчастного дозорного и, может быть, таким же изуродованным остаться рядом с ним — частые разъезды уже расшатали мои нервы. Поэтому легко представить мою ярость, когда я увидел пропавшего улана на корточках, преспокойно копошащегося около убитой лошади.

«Что ты здесь делаешь?» — «Лошадь убили… седло снимаю». — «Скорей иди, такой-сякой, тебя весь разъезд под пулями дожидается». — «Сейчас, сейчас, я вот только белье достану. — Он подошел ко мне, держа в руках небольшой сверток. — Вот, подержите, пока я вспрыгну на вашу лошадь, пешком не уйти, немец близко». Мы поскакали, провожаемые пулями, и он все время вздыхал у меня за спиной: «Эх, чай позабыл! Эх, жалость, хлеб остался!»

Обратно доехали без приключений. Раненый после перевязки вернулся в строй, надеясь получить Георгия. Но мы все часто вспоминали убитого за нас поляка и, когда заняли эту местность, поставили на месте его смерти большой деревянный крест.

В приказе №220 от 21 февраля 1915 года по Уланскому полку упоминаются и раненый улан, получивший своего Георгия, и убитая лошадь ²⁷: «Раненного сего числа ефрейтора эскадрона Ея Величества Сергея Александрова, поверхностная рана головы, числить оставшимся в строю <…> Убитую сего числа строевую лошадь эскадрона Ея Величества под названием кобыла Частица исключить из списков полка и с фуражного довольствия с 22 сего февраля…» Надежды раненого улана Сергея Александрова оправдались. 23 апреля 1915 года в приказе № 281 по Уланскому полку ²⁸ было объявлено, что приказом по Х Армии (дивизия входила в ее состав) улан Сергей Александров удостоен Георгиевского креста за дело 21 февраля 1915 года.

В следующей главе VIII описывается тяжелое испытание, выпавшее на долю поэта в ночь с 22 на 23 февраля 1915 года. 22 февраля началось наступление русской армии. Утром немцы были выбиты из Серее (Сейрияй в Литве; местечко С. в «Записках»). Дивизии было приказано ²⁹ преследовать отступающего противника по дороге на Сейны, через Карклины, Вайнюны, Доманишки, Гуделе (Гуделяй), Клепочи (Клепочай), Пудзишки. Дорога проходила среди лесов и многочисленных озер. Головным был назначен Лейб-Гвардии Уланский полк.

Поздно ночью или рано утром — во всяком случае, было еще совсем темно — в окно халупы, где я спал, постучали: седлать по тревоге. Первым моим движением было натянуть сапоги, вторым — пристегнуть шашку и надеть фуражку. Мой арихмед — в кавалерии вестовых называют арихмедами, очевидно испорченное риткнехт, — уже седлал наших коней. Я вышел на двор и прислушался. Ни ружейной перестрелки, ни непременного спутника ночных тревог — стука пулемета, ничего не было слышно. Озабоченный вахмистр, пробегая, крикнул мне, что немцев только что выбили из местечка С. и они поспешно отступают по шоссе; мы их будем преследовать. От радости я проделал несколько пируэтов, что меня, кстати, и согрело.

Район дороги на Гуделе и озера Клепочи

Но, увы, преследование вышло не совсем таким, как я думал. Едва мы вышли на шоссе, нас остановили и заставили ждать час — еще не собрались полки, действовавшие совместно с нами. Затем продвинулись верст на пять и снова остановились. Начала действовать наша артиллерия. Как мы сердились, что она нам загораживает дорогу. Только позже мы узнали, что наш начальник дивизии придумал хитроумный план — вместо обычного преследования и захвата нескольких отсталых повозок врезываться клином в линию отходящего неприятеля и тем вынуждать его к более поспешному отступлению. Пленные потом говорили, что мы наделали немцам много вреда и заставили их откатиться верст на тридцать дальше, чем предполагалось, потому что в отступающей армии легко сбить с толку не только солдат, но даже высшее начальство. Но тогда мы этого не знали и продвигались медленно, негодуя на самих себя за эту медленность.

От передовых разъездов к нам приводили пленных. Были они хмурые, видимо потрясенные своим отступлением. Кажется, они думали, что идут прямо на Петроград. Однако честь отдавали отчетливо не только офицерам, но и унтер-офицерам и, отвечая, вытягивались в струнку.

В одной халупе, около которой мы стояли, хозяин с наслаждением, хотя, очевидно, в двадцатый раз, рассказывал про немцев: один и тот же немецкий фельдфебель останавливался у него и при наступлении и при отступлении. Первый раз он все время бахвалился победой и повторял: «Русс капут, русс капут!» Второй раз он явился в одном сапоге, стащил недостающий прямо с ноги хозяина и на его вопрос: «Ну что же, русс капут?» — ответил с чисто немецкой добросовестностью: «Не, не, не! Не капут!»

Уже поздно вечером мы свернули с шоссе, чтобы ехать на бивак в назначенный нам район. Вперед, как всегда, отправились квартирьеры. Как мы мечтали о биваке! Еще днем мы узнали, что жители сумели попрятать масло и сало и на радостях охотно продавали русским солдатам. Вдруг впереди послышалась стрельба. Что такое? Это не по аэроплану, — аэропланы ночью не летают, это, очевидно, неприятель. Мы осторожно въехали в назначенную нам деревню, а прежде въезжали с песнями, спешились, и вдруг из темноты к нам бросилась какая-то фигура в невероятно грязных лохмотьях. В ней мы узнали одного из наших квартирьеров. Ему дали хлебнуть мадеры, и он, немного успокоившись, сообщил нам следующее: с версту от деревни расположена большая барская усадьба. Квартирьеры спокойно въехали в нее и уже завели разговоры с управляющим об овсе и сараях, когда грянул залп. Немцы, стреляя, выскакивали из дома, высовывались в окна, подбегали к лошадям. Наши бросились к воротам, ворота были уже захлопнуты. Тогда оставшиеся в живых, кое-кто уже попадал, оставили лошадей и побежали в сад. Рассказчик наткнулся на каменную стену в сажень вышиной, с верхушкой, усыпанной битым стеклом. Когда он почти влез на нее, его за ногу ухватил немец. Свободной ногой, обутой в тяжелый сапог, да со шпорой вдобавок, он ударил врага прямо в лицо, тот упал, как сноп. Соскочив на ту сторону, ободранный, расшибшийся улан потерял направление и побежал прямо перед собой. Он был в самом центре неприятельского расположения. Мимо него проезжала кавалерия, пехота устраивалась на ночь. Его спасла только темнота и обычное во время отступления замешательство, следствие нашего ловкого маневра, о котором я писал выше. Он был, по его собственному признанию, как пьяный и понял свое положение, только когда, подойдя к костру, увидел около него человек двадцать немцев. Один из них даже обратился к нему с каким-то вопросом. Тогда он повернулся, пошел в обратном направлении и, таким образом, наткнулся на нас.

Поле перед Голны-Вольмеры

Рассказ Гумилёва дополняют (и полностью подтверждают) журналы военных действий 2-й и 5-й батарей.

2 батарея ³⁰: «На рассвете 73 дивизия взяла посад Серее и продолжила наступление в направлении на м. Лодзее (Лаздияй). Дивизии приказано действовать в тылу противника. В 8 ч. 30 м. утра батарея, поседлав, выступила на сборный пункт дивизии в Малгоржаты, куда пришли в 9 ч. 45 м. В 11 ч. дивизия двинулась далее, на шоссе Серее — Сейны. Не доходя шоссе, авангард был остановлен арьергардом противника, и дивизия остановилась у д. Авижанцы (Авиженяй), где построилась в резервную колонну. Батарея шла за головным полком главных сил Лейб-Гвардии Уланским полком. Через 1/2 часа с помощью взвода 5-й батареи противник был выбит, и дивизия двинулась далее. В 10 ч. вечера авангард подошел к д. Коцюны (Качюнай), в районе которой и приказано дивизии встать на бивак. Батарея встала в д. Коцюны. Приказано было не расседлывать. Только что лошадей развели по дворам, прискакал улан с донесением, что фольварк Голны-Вольмеры, который был предназначен для бивака полка, занят частями противника с пулеметом. Вслед за этим пулемет из фольварка открыл огонь, и пули стали попадать в деревню. Батарея запряглась и простояла ночь запряженной в парк. <…> В 4 утра 1 взвод встал на позиции на западной окраине деревни против Голны-Вольмеры. К 6 ч. утра выяснилось, что ф. Голны-Вольмеры оставлен противником и взвод в 8 ч. утра присоединился к батарее, шедшей в колонне дивизии за головным драгунским полком».

5 батарея ³¹: «В 8 ч. утра получено приказание дивизии сосредоточиться в д. Малгоржаты. Ночной атакой 73 пехотная дивизия взяла м. Серее. Противник в полном отступлении; дивизии приказано энергично преследовать. Сосредоточившись, дивизия двинулась на Карклины — Авижанцы, и дальше по шоссе на Берзники. Повсюду следы поспешного отступления противника; взяты пленные. Дивизия к наступлению сумерек дошла до озера Зойсе, головные части до Берзников, которые заняты пехотой противника в окопах. Совсем стемнело. Дивизии приказано стать на ночлег. Батареям в д. Коцюны. Уланы должны были стать в фольварке Голны-Вольмеры в версте от д. Коцюны, но ф. Голны-Вольмеры оказался занят пехотой с пулеметами. Уланы (2 эскадрона) рассыпались и стали наступать, но благодаря открытой местности не могли продвинуться и залегли, ведя перестрелку. Батарея, стоявшая нерасседланной на западной окраине д. Коцюны, оказалась на биваке под ружейным огнем (ранена одна лошадь). В 12 часов ночи батарее приказали перейти на другой край деревни. С рассветом взвод 2-й батареи должен открыть огонь по ф. Голны-Вольмеры. Простояли до 5 ч. утра нерасседланными».

Бывший фольварк Голны-Вольмеры

Выслушав этот рассказ, мы призадумались. О сне не могло быть и речи, да к тому же лучшая часть нашего бивака была занята немцами. Положение осложнялось еще тем, что в деревню вслед за нами тоже на бивак въехала наша артиллерия. Гнать ее назад, в поле, мы не могли, да и не имели права. Ни один рыцарь так не беспокоится о судьбе своей дамы, как кавалерист о безопасности артиллерии, находящейся под его прикрытием. То, что он может каждую минуту ускакать, заставляет его оставаться на своем посту до конца.

У нас оставалась слабая надежда, что в именье перед нами был только небольшой немецкий разъезд. Мы спешились и пошли на него цепью. Но нас встретил такой сильный ружейный и пулеметный огонь, какой могли развить по крайней мере несколько рот пехоты. Тогда мы залегли перед деревней, чтобы не пропускать хоть разведчиков, могущих обнаружить нашу артиллерию.

Лежать было скучно, холодно и страшно. Немцы, обозленные своим отступлением, поминутно стреляли в нашу сторону, а ведь известно, что шальные пули — самые опасные. Перед рассветом все стихло, а когда на рассвете наш разъезд вошел в усадьбу, там не было никого. За ночь почти все квартирьеры вернулись. Не хватало трех, двое, очевидно, попали в плен, а труп третьего был найден на дворе усадьбы. Бедняга, он только что прибыл на позиции из запасного полка и все говорил, что будет убит. Был он красивый, стройный, отличный наездник. Его револьвер валялся около него, а на теле, кроме огнестрельной, было несколько штыковых ран. Видно было, что он долго защищался, пока не был приколот. Мир праху твоему, милый товарищ! Все из нас, кто мог, пришли на твои похороны!

Архивные документы позволили восстановить имя убитого улана.

В приказе № 221 по Уланскому полку от 22 февраля 1915 ³² перечисляются пять раненых в эту ночь уланов, а в §3 сказано: «Убитого сего числа наездника Антона Гломбиковского исключить из списка полка и с довольствия с 23 сего февраля». Как пишет Гумилёв, «он только что прибыл на позиции из запасного полка и все говорил, что будет убит». Действительно, как упоминалось выше, наездник Антон Гломбиковский прибыл в полк с 3-м маршевым эскадроном и зачислен на довольствие приказом № 215 по Уланскому полку от 16 февраля 1915 года ³³. Его боевая служба продолжалась менее недели…

Село Коцюны, старый костел и вид на Голны-Вольмеры со строящейся колокольни

Село Качюнай в Литве (бывшие Коцюны) и расположенный в 1 версте фольварк Голны-Вольмеры разделяет граница: фольварк, точнее, одноименная деревня, сейчас находится в Польше. В то время, когда в начале 1990-х годов удалось там побывать, граница была непреодолима, и на Голны-Вольмеры удалось посмотреть лишь с высокой колокольни строящегося костела в селе Качюнай. Рядом с ним стоит старый деревянный костел, свидетель тех событий. В нынешние времена граница эта, практически, исчезла, но возникла новая граница — с Литвой…

Дневным событиям 23 февраля посвящено окончание главы VIII и большая часть главы IX.

В этот день наш эскадрон был головным эскадроном колонны и наш взвод — передовым разъездом. Я всю ночь не спал, но так велик был подъем наступления, что я чувствовал себя совсем бодрым. Я думаю, что на заре человечества люди так же жили нервами, творили много и умирали рано. Мне с трудом верится, чтобы человек, который каждый день обедает и каждую ночь спит, мог вносить что-нибудь в сокровищницу культуры духа. Только пост и бдение, даже если они невольные, пробуждают в человеке особые, дремавшие прежде силы.

Наш путь лежал через именье, где накануне обстреляли наших квартирьеров. Там офицер, начальник другого разъезда, допрашивал о вчерашнем управляющего, рыжего, с бегающими глазами, неизвестной национальности. Управляющий складывал руки ладошками и клялся, что не знает, как и когда у него очутились немцы, офицер горячился и напирал на него своим конем. Наш командир разрешил вопрос, сказав допрашивающему: «Ну его к черту, — в штабе разберут. Поедем дальше!»

Дальше мы осмотрели лес, в нем никого не оказалось, поднялись на бугор, и дозорные донесли, что в фольварке напротив неприятель. Фольварков в конном строю атаковать не приходится: перестреляют; мы спешились и только что хотели начать перебежку, как услышали частую пальбу. Фольварк уже был атакован раньше нас подоспевшим гусарским разъездом. Наше вмешательство было бы нетактичным, нам оставалось лишь наблюдать за боем и жалеть, что мы опоздали.

Бой длился недолго. Гусары бойко делали перебежку и уже вошли в фольварк. Часть немцев сдалась, часть бежала, их ловили в кустах. Гусар, детина огромного роста, конвоировавший человек десять робко жавшихся пленных, увидел нас и взмолился к нашему офицеру: «Ваше благородие, примите пленных, а я назад побегу, там еще немцы есть». Офицер согласился. «И винтовки сохраните, ваше благородие, чтобы никто не растащил», — просил гусар. Ему обещали, и это потому, что в мелких кавалерийских стычках сохраняется средневековый обычай, что оружие побежденного принадлежит его победителю.

Вскоре нам привели еще пленных, потом еще и еще. Всего в этом фольварке забрали шестьдесят семь человек настоящих пруссаков, действительной службы вдобавок, а забирающих было не больше двадцати.

Когда путь был расчищен, мы двинулись дальше. В ближайшей деревне нас встретили старообрядцы, колонисты. Мы были первыми русскими, которых они увидели после полуторамесячного германского плена. Старики пытались целовать наши руки, женщины выносили крынки молока, яйца, хлеб и с негодованием отказывались от денег, белобрысые ребятишки глазели на нас с таким интересом, с каким вряд ли глазели на немцев. И приятнее всего было то, что все говорили на чисто русском языке, какого мы давно не слышали.

Озера и фольварки между Голны-Вольмеры, Огродники и Жегары

Атакованный гусарами фольварк был расположен сразу за Голны-Вольмеры. В донесениях от Гусарского полка, из района Огродники — Жегары — Новосады, говорится о том, что было взято более 50 пленных ³⁴. В этот день гусары остановились на бивак в освобожденных от противника Сейнах.

Ближайшей деревней на пути полка за Голны-Вольмеры и атакованным гусарами фольварком были Огродники. В этой части Польши во многих деревнях жили русские старообрядцы. Об этом говорят сохранившиеся до сих пор названия деревень: Гремзды Русские, Буда Русская, Покровск, Огродники, Бержники вполне возможно, что там по-прежнему живут потомки встреченных Гумилёвым русских старообрядцев…

Мы спросили, давно ли были немцы. Оказалось, что всего полчаса тому назад ушел немецкий обоз и его можно было бы догнать. Но едва мы решили сделать это, как к нам подскакал посланный от нашей колонны с приказанием остановиться. Мы стали упрашивать офицера притвориться, что он не слышал этого приказания, но в это время примчался второй посланный, чтобы подтвердить категорическое приказание ни в каком случае не двигаться дальше.

Пришлось покориться. Мы нарубили шашками еловых ветвей и, улегшись на них, принялись ждать, когда закипит чай в котелках. Скоро к нам подтянулась и вся колонна, а с нею пленные, которых было уже около девятисот человек ³⁵. И вдруг над этим сборищем всей дивизии, когда все обменивались впечатлениями и делились хлебом и табаком, раздался характерный вой шрапнели, и неразорвавшийся снаряд грохнулся прямо среди нас. Послышалась команда: «По коням! Садись», и как осенью стая дроздов вдруг срывается с густых ветвей рябины и летит, шумя и щебеча, так помчались и мы, больше всего боясь оторваться от своей части. А шрапнель все неслась и неслась. На наше счастье, почти ни один снаряд не разорвался (и немецкие заводы подчас работают скверно), но они летели так низко, что прямо-таки прорезывали наши ряды. Несколько минут мы скакали через довольно большое озеро, лед трещал и расходился звездами, и я думаю, у всех была лишь одна молитва, чтобы он не подломился.

Со всех сторон Огродники окружены озерами: самое большое, вытянутое на север, — Галадусь, много мелких озер. Огродники расположены северо-западнее Голны-Вольмеры; западнее, на берегу озера Галадусь стоят Жегары, еще северо-западнее, за лесом — Новосады. Именно в этом направлении, на фланги дивизии, в район деревень Огродники и Бержники, 23 февраля рассылались дневные разъезды улан и других частей дивизии. Основная дорога, по которой продвигалась вперед дивизия, тянулась на запад, через Сейны на Краснополь, и далее до Сувалок. Огродники располагались севернее, а Бержники южнее этой дороги. Из Новосад, через Клейвы и Бабанце, эскадрон Гумилёва вышел на это шоссе, сразу за Сейнами, у села Стабенщизна, и там был организован упомянутый автором неудобный бивак.

Когда мы проскакали озеро, стрельба стихла. Мы построили взводы и вернулись обратно. Там нас ожидал эскадрон, которому было поручено стеречь пленных. Оказывается, он так и не двинулся с места, боясь, что пленные разбегутся, и справедливо рассчитав, что стрелять будут по большей массе скорее, чем по меньшей. Мы стали считать потери — их не оказалось. Был убит только один пленный и легко поранена лошадь.

Однако нам приходилось призадуматься. Ведь нас обстреливали с фланга. А если у нас с фланга оказалась неприятельская артиллерия, то, значит, мешок, в который мы попали, был очень глубок. У нас был шанс, что немцы не сумеют использовать его, потому что им надо отступать под давлением пехоты. Во всяком случае, надо было узнать, есть ли для нас отход, и если да, то закрепить его за собой. Для этого были посланы разъезды, с одним из них поехал и я.

Ночь была темная, и дорога лишь смутно белела в чаще леса. Кругом было неспокойно. Шарахались лошади без всадников, далеко была слышна перестрелка, в кустах кто-то стонал, но нам было не до того, чтобы его подбирать. Неприятная вещь — ночная разведка в лесу. Так и кажется, что из-за каждого дерева на тебя направлен и сейчас ударит широкий штык.

Совсем неожиданно и сразу разрушив тревожность ожидания, послышался окрик: «Wer ist da?» — и раздалось несколько выстрелов. Моя винтовка была у меня в руках, я выстрелил не целясь, все равно ничего не было видно, то же сделали мои товарищи. Потом мы повернули и отскакали сажен двадцать назад.

«Все ли тут?» — спросил я. Послышались голоса: «Я тут»; «Я тоже тут, остальные не знаю». Я сделал перекличку, — оказались все. Тогда мы стали обдумывать, что нам делать. Правда, нас обстреляли, но это легко могла оказаться не застава, а просто партия отсталых пехотинцев, которые теперь уже бегут сломя голову, спасаясь от нас. В этом предположении меня укрепляло еще то, что я слышал треск сучьев по лесу: посты не стали бы так шуметь. Мы повернули и поехали по старому направлению. На том месте, где у нас была перестрелка, моя лошадь начала храпеть и жаться в сторону от дороги. Я соскочил и, пройдя несколько шагов, наткнулся на лежащее тело. Блеснув электрическим фонариком, я заметил расщепленную пулей каску под залитым кровью лицом, а дальше — синевато-серую шинель. Все было тихо. Мы оказались правы в своем предположении.

Мы проехали еще верст пять, как нам было указано, и, вернувшись, доложили, что дорога свободна. Тогда нас поставили на бивак, но какой это был бивак! Лошадей не расседлывали, отпустили только подпруги, люди спали в шинелях и сапогах. А наутро разъезды донесли, что германцы отступили и у нас на флангах наша пехота.

Фольварки за Сейнами, в районе д. Стабенщизна

События этого дня отражены в журналах военных действий:

В донесениях отмечается, что во многих деревнях стоит неприятель. От 5-й батареи: «Дивизия в 6 ч. утра выступила с целью отрезать шоссе Копциово (Капчяместис) — Сувалки на Огродники — Жегары. Дефиле у д. Жегары оказалось занятым арьергардом противника, тогда как по дорогам на Радзюшки и Бобтеле отступали большие колонны. <…> Обстрел от Огродников и Жегар. Авангард дошел до Новосад. С темнотой приказано дивизии стать на ночлег в районе д. Клейвы. Из-за неясности обстановки (противник с трех сторон) дивизия перешла через д. Клейвы — Бабанце на шоссе и стала на ночлег в 1 ч. ночи» ³⁶. От 2-й батареи: «Обстреляли соседние деревни с противником. В резерве колонны простояли до 9 ч. 45 м. вечера, приказано идти с уланами в д. Стабенщизну и там встать на бивак с уланами. Встали не расседлывая в 1 ч. ночи» ³⁷. Разведывательные разъезды улан в этот день были высланы в северном направлении, вдоль многочисленных озер. Вот донесение Чичагова ³⁸, командира взвода, в котором служил Гумилёв. Скорее всего, донесение это было составлено сразу же после возвращения разъезда Гумилёва с известием о том, что лес и дорога свободны: «Деревня Новосады занята противником, за темнотой силы определить невозможно. Ф. Девятишки свободен, неприятельская артиллерия до нас сегодня вечером стояла там. После нескольких наших очередей сейчас же ушли. Сам лес свободен. Караул противника стоит в 3-ей халупе от леса. Разъезд у.-оф. Яковлева, посланный на д. Охотники, еще не вернулся. По его присоединении иду обратно. Поручик Чичагов, 9 ч. 30 м. вечера». Вскоре возвратился разъезд Яковлева, и Чичагов дополнительно сообщил: «Разъезд Яковлева донес, что Охотники свободны».

Утром 24 февраля в район расположения 2-й Гв. кав. дивизии подошли полки 26 пехотной дивизии. Пехотная дивизия встретилась с 2-й кавалерийской дивизией в районе Сейн, двигаясь с юга, со стороны Копциово ³⁹: «Из-за взорванных немцами мостов авангард (104 полк) подошел к Копциово лишь в 5 ч. утра. На смену этого авангарда был направлен 102 полк, который в 2 ч. 30 м. дня 23 февраля выступил из Копциово на Берзники. К вечеру 23 февраля части дивизии сосредоточились в районе Копциово. Берзники оказались около полудня очищенными немцами. Все мосты между Копциово и Берзниками найдены взорванными. В 7 ч. 50 м. вечера 4 сотни 31-го Донского полка вошли в Сейны <…> 24 февраля дивизии было приказано продолжить наступление, причем достичь авангардом Краснополя, а главным силам — Сейны». Это позволило гусарам остановиться на ночлег в Сейнах, а всей дивизии на следующий день, 24 февраля, продолжить наступление русской армии через Краснополь на Сувалки. О событиях 24 февраля — в начале X главы «Записок кавалериста». В главе X описываются события с 24 по 27 февраля 1915 года.

Городок Сейны в Польше, вокруг которого шли непрерывные бои

Третий день наступления начался смутно. Впереди все время слышалась перестрелка, колонны то и дело останавливались, повсюду посылались разъезды. И поэтому особенно радостно нам было увидеть выходящую из леса пехоту, которой мы не встречали уже несколько дней. Оказалось, что мы, идя с севера, соединились с войсками, наступавшими с юга. Бесчисленные серые роты появлялись одна за другой, чтобы через несколько минут расплыться среди перелесков и бугров. И их присутствие доказывало, что погоня кончилась, что враг останавливается и подходит бой.

Наш разъезд должен был разведать путь для одной из наступающих рот и потом охранять ее фланг. По дороге мы встретились с драгунским разъездом, которому была дана почти та же задача, что и нам. Драгунский офицер был в разодранном сапоге — след немецкой пики — он накануне ходил в атаку. Впрочем, это было единственное повреждение, полученное нашими, а немцев порубили человек восемь. Мы быстро установили положение противника, то есть ткнулись туда и сюда и были обстреляны, а потом спокойно поехали на фланг, подумывая о вареной картошке и чае.

Но едва мы выехали из леска, едва наш дозорный поднялся на бугор, из-за противоположного бугра грянул выстрел. Мы вернулись в лес, все было тихо. Дозорный опять показался из-за бугра, опять раздался выстрел, на этот раз пуля оцарапала ухо лошади. Мы спешились, вышли на опушку и стали наблюдать. Понемногу из-за холма начала показываться германская каска, затем фигура всадника — в бинокль я разглядел большие светлые усы. «Вот он, вот он, черт с рогом», — шептали солдаты. Но офицер ждал, чтобы германцев показалось больше, что пользы стрелять по одному. Мы брали его на прицел, разглядывали в бинокль, гадали об его общественном положении.

Между тем приехал улан, оставленный для связи с пехотой, доложил, что она отходит. Офицер сам поехал к ней, а нам предоставил поступать с немцами по собственному усмотрению. Оставшись одни, мы прицелились кто с колена, кто положив винтовку на сучья, и я скомандовал: «Взвод, пли!» В тот же миг немец скрылся, очевидно упал за бугор. Больше никто не показывался. Через пять минут я послал двух улан посмотреть, убит ли он, и вдруг мы увидели целый немецкий эскадрон, приближающийся к нам под прикрытием бугров. Тут уже без всякой команды поднялась ружейная трескотня. Люди выскакивали на бугор, откуда было лучше видно, ложились и стреляли безостановочно. Странно, нам даже в голову не приходило, что немцы могут пойти в атаку.

И действительно, они повернули и врассыпную бросились назад. Мы провожали их огнем и, когда они поднимались на возвышенности, давали правильные залпы. Радостно было смотреть, как тогда падали люди, лошади, а оставшиеся переходили в карьер, чтобы скорее добраться до ближайшей лощины. Между тем два улана привезли каску и винтовку того немца, по которому мы дали наш первый залп. Он был убит наповал.

Возможно, в этом фрагменте не случайно упоминается встреченный драгунский разъезд. В только что вышедшей книги Р. Тименчика «Что вдруг. Статьи о русской литературе прошлого века», изд-во «Гешарим», Иерусалим, «Мосты Культуры», Москва, опубликованы воспоминания, относящиеся как раз к событиям этих дней. Они принадлежат родственнику одноклассника Гумилёва по гимназии Курту Вульфиуса (1885 — 1964) А. А. Вульфиусу (впервые опубликованы в Рижской газете «Сегодня» 9 мая 1926 г., очерк «Русский конквистадор», подписано «А.М.»).

«… Прошло много лет.

Поздно вечером я шел с разъездом гвардейских драгун по шоссе. Мы вели лошадей, едва передвигавших ноги, в поводу.

После стычки с арьергардными частями отходившей на запад немецкой пехоты мы шли на бивак.

Разрозненные части дивизии собирались на шоссе, отыскивая свои полки, эскадроны. Ко мне подскакала группа гвардейских улан.

— Ваше высокоблагородие, — обратился один из них. — Нашего полка не видели?

Сразу по голосу, я повторяю, совсем особенному, я узнал Гумилёва.

— Я конквистадор в панцире железном, — ответил я ему. Он меня узнал. Подъехал ближе.

— Уланы в авангарде, догнать будет трудно, присоединяйтесь к моему разъезду, отдохните, — посоветовал я ему.

— У меня донесение к командиру полка, — ответил мне Гумилёв.

— Ну, тогда шпоры кобыле, — ответил я, и поэт-улан, взяв под козырек, немного пригнувшись к шее рыжей полукровки, двинулся со своими товарищами размашистою рысью в темноту.

Далеко впереди гремела артиллерия, доносились одиночные ружейные выстрелы, и долго еще было слышно хлесткое цоканье копыт уланских лошадей.

Больше я Гумилёва не видел.

Германская армия, в течение трех лет державшая в страхе Божьем всю Европу, пощадила поэта. Не пощадила его своя подлая застеночная пуля…»

Дальнейший рассказ, видимо, относится как к текущему, так и к следующему дню, 25 февраля, когда, с одной стороны, продолжилось наступление Русской армии, а с другой стороны началось контрнаступление противника. То есть, с точки зрения командования, на фронте действующих армий существовала полная неразбериха. По этой причине непрерывно высылались разъезды во всех направлениях, в которых участвовал и Гумилёв. Все это, на фоне окончательно испортившейся погоды, в конечном итоге, привело к болезни и эвакуации поэта в середине марта в Петроград; только там он и смог разобраться со своими воспоминаниями и продолжить написание «Записок кавалериста». В каком-то смысле повторилась ноябрьская история, когда из-за бессонных ночей возникла некоторая путаница в записях, точнее, в их хронологии. При этом любой из описанных эпизодов, в которых Гумилёву приходилось участвовать, подтверждается с поразительной документальной точностью, вплоть до мелочей, как говорится, — «до последней запятой». Заметим, что Гумилёв отнюдь не выставляет себя героем, с большим юмором описывает свои промахи и несуразные действия, особенно тогда, когда он серьезно заболевает, но еще долго остается в строю, находясь при этом в постоянном полубреду. Это дополнительно подтверждает то, что эта часть «Записок кавалериста» писалась уже с ясной головой, в Петрограде. В дальнейшем я буду по-прежнему чередовать подлинные архивные документы с соответствующими записями Гумилёва, расшифровывая все реалии, даты, географические пункты и, по возможности, имена действующих лиц.

Описываемые автором столкновения с немцами проходили 25-26 февраля на участке вдоль шоссе между Сейнами и Краснополем.

Позади нас бой разгорался. Трещали винтовки, гремели орудийные разрывы, видно было, что там горячее дело. Поэтому мы не удивились, когда влево от нас лопнула граната, взметнув облако снега и грязи, как бык, с размаху ткнувшийся рогами в землю. Мы только подумали, что поблизости лежит наша пехотная цепь. Снаряды рвались все ближе и ближе, все чаще и чаще, мы нисколько не беспокоились, и только подъехавший, чтобы увести нас, офицер сказал, что пехота уже отошла и это обстреливают именно нас. У солдат сразу просветлели лица. Маленькому разъезду очень лестно, когда на него тратят тяжелые снаряды.

По дороге мы увидали наших пехотинцев, угрюмо выходящих из лесу и собирающихся кучками. «Что, земляки, отходите?» — спросил их я. «Приказывают, а нам что? Хоть бы и не отходить… что мы позади потеряли», — недовольно заворчали они. Но бородатый унтер рассудительно заявил: «Нет, это начальство правильно рассудило. Много очень германца-то. Без окопов не сдержать. А вот отойдем к окопам, так там видно будет». В это время с нашей стороны показалась еще одна рота. «Братцы, к нам резерв подходит, продержимся еще немного!» — крикнул пехотный офицер. «И то», — по-прежнему рассудительно сказал унтер и, скинув с плеча винтовку, зашагал обратно в лес. Зашагали и остальные.

В донесениях о таких случаях говорится: под давлением превосходных сил противника наши войска должны были отойти. Дальний тыл, прочтя, пугается, но я знаю, видел своими глазами, как просто и спокойно совершаются такие отходы.

Немного дальше мы встретили окруженного своим штабом командира пехотной дивизии, красивого седовласого старика с бледным, утомленным лицом. Уланы развздыхались: «Седой какой, в дедушки нам годится. Нам, молодым, война так, заместо игры, а вот старым плохо».

В этом фрагменте упоминается командующий 26 пехотной дивизией — начальник дивизии Генерал-майор Тихонович. Любопытным комментарием к этому фрагменту служит подписанный им приказ по дивизии №20 от 28.2.1915 ⁴⁰:

«Обращаю внимание на то, что при совершаемом даже в полном порядке отходе, всей ли дивизией или ее частью, разные отсталые, отбившиеся от своей роты и просто бросившие товарищей при первом выстреле позволяют себе, ничего не понимая в боевой обстановке, заявлять, что „их разбили“, „никого не осталось“ и т.п. ложь. Объяснить всем нижним чинам, как нынешнего, так и будущего состава, что как понесенные какой-либо частью значительные потери, так и отход, являющийся одним из маневров, совершаемый по приказанию начальства или даже под давлением противника, вовсе не служат основанием для заключения, что „мы разбиты“. Надо внушить нижним чинам, чтобы они забыли это слово, за произнесение же его я приказываю прибегать к самым строжайшим мерам наказания. Наши войска не могут быть разбиты. В такой великой и тяжелой войне, как нынешняя Европейская, неизбежно чередование частичных успехов и неуспехов в ходе боевых операций, так как противники ведут борьбу с полным напряжением сил. Только наше самоотверженное, не останавливаемое ни перед какими лишениями стремление к поражению врага, может привести к окончательному над ним торжеству, и я уверен, что в доблестных частях дивизии будет общими усилиями искоренено даже единичное проявление малодушия, за которое буду карать беспощадно.

Командующий дивизией, генерал-майор Тихонович».

Командиру 2-й Гв. кав. дивизии Гилленшмидту были временно подчинены резервные полки 26-й пехотной дивизии: 103-й Петрозаводский, 104-й Устюжский и 336-й Челябинский. 24 февраля 103-й пехотный Петрозаводский полк, двигаясь с юга, из Копциово (Капчяместис), соединился с дивизией. В журнале боевых действий полка сказано ⁴¹: «24.02. Правее нас и впереди — 2-я Гв. Кавалерийская дивизия. Авангард должен дойти до Краснополя, а основные силы — в р-не Сейны (там предполагается ночлег). Ночлег в Лумбе (5 верст севернее Сейны)». В этот день войска заняли Сейны и продвинулись западнее, до Краснополя. Из донесений артиллерийских батарей ⁴²: «В Скустеле сборный пункт дивизии. В 9 ч. утра дивизия двинулась по шоссе на Краснополь, но прошли 1 версту, так как головные части авангарда были остановлены огнем противника. 2-ой взвод встал на позиции у Павлувки к югу от шоссе. <…> Дойдя до Павлувки, дивизия остановилась и стала разворачиваться. I бригада — на Краснополь. <…> 3 взвод открыл огонь у д. Конец (со 2 батареей), выбили противника из окопов, дав возможность Уланам занять Краснополь. <…> В это время противник открыл ураганный огонь по Краснополю и Конец, и части улан и драгун вынуждены были отойти. Краснополь и Конец оказались незанятыми. <…> В 5 ч. дня, когда место дивизии заняли части 26 пехотной дивизии 2-го Армейского корпуса, батарея ушла на старый бивак…»

Костел в Краснополе и окрестности городка, район Скустеле

Сборный пункт был назначен в местечке С. По нему так и сыпались снаряды, но германцы, как всегда, избрали мишенью костел, и стоило только собраться на другом конце, чтобы опасность была сведена к минимуму.

«Местечко С.» — это сборный пункт дивизии в д. Скустеле, расположенной южнее шоссе Сейны — Краснополь. Из донесений 26 пехотной дивизии от 24 февраля ⁴³: «…В 3 дня выяснилось, что немцы занимают спешенными конными и небольшими пехотными частями лишь Бубеле, Романовцы, Краснополь. Наша 2-я Гвардейская кавалерийская дивизия ведет бой за Краснополь, к ней подходит 101 полк (авангард). К 11 вечера Краснополь был занят шестью ротами 101 полка, имея в 800 шагах южнее себя части 43 дивизии».

Далее в «Записках кавалериста» Гумилёв описывает неспокойную, холодную, бессонную ночь с 25 на 26 февраля, проведенную вначале на шоссе, а затем в дальнем переходе… «Маленькая деревушка» — это одна из небольших деревень, располагавшихся вдоль шоссе между Краснополем и Сейнами. В связи с наступлением противника отдельным частям дивизии было приказано срочно перейти значительно южнее, в район Копциово («местечко К. на узле шоссейных дорог»).

О царящей в эти дни неразберихе красноречиво говорят подлинные документы, донесения от отдельных частей, журналы боевых действий входящих в дивизию полков. Район боевых действий охватил большую территорию, охватывающую нынешние приграничные участки Польши, Литвы, Белоруссии. Отряды непрерывно перемещались с одного участка на другой. Продолжалось это в течение всего периода пребывания Гумилёва в полку, только вскоре после его эвакуации по болезни обстановка на фронте несколько стабилизировалась. Прежде, чем продолжить «Записки кавалериста», приведем ряд сохранившихся документов этого периода, без комментариев, в неотредактированном виде ⁴⁴. Это позволит нам четко восстановить те эпизоды, которые описаны Гумилёвым.

25 февраля, журналы военных действий от различных частей. 2 артиллерийская батарея ⁴⁵: «Дивизия, ввиду того, что 73 пехотная дивизия под сильным натиском отошла от Лодзее, оголив правый фланг 2 корпуса, должна прикрыть его. В 10 3/4 часа батарея с 1 бригадой пошла через Сейны на шоссе Сейны — Лодзее. Когда бригада проходила д. Залесье, то была обстреляна артиллерией противника, и повернув кругом отошла за деревню на позицию. Вскоре неприятельская шрапнель стала рваться у батареи, и батарея в 1 3/4 часа дня, снявшись с позиции, пошла к д. Посейны, где стоял Уланский полк в резервной колонне. В 3 1/2 часа появился аэроплан противника, который бросил 3 бомбы в колонну, из них 2 разорвались в 1/2 версты, а 3-я не разорвалась. В 3 1/2 часа дня бригада перешла к ф. Грудзевизна, где тоже построилась в резервную колонну». 5 артиллерийская батарея ⁴⁶: «Предполагалось продолжить наступление на Михновце, на правый фланг II Армейского корпуса. <…> В это время сообщили из штаба Армии, что ночью противник, перейдя значительными силами в наступление вдоль шоссе на Лодзее, отбросил 3 армейский корпус к Серее и наступает по шоссе от Лодзее на Сейны. Позиция у Новосады. 1 бригада послана занять Жегары, что уже не удалось. Открыли огонь по пехоте противника от Новосад — в лес южнее ф. Охотники. 2 корпус отходит на Лумбе — Гавенянце. Батарея перешла в район д. Стабенщизна. Позиции у Радзюшки. Противник наступает на Сейны — Гавенянце — Марцинкальце. Сильный обстрел Сейны. Отход 2 корпуса через Штабинки — Дворчиско. Подошедшая от Берзников отдельная бригада облегчила положение правого фланга, отбросив противника на север, но понесла большие потери и оказалась севернее шоссе Штабинки — Дворчиско. Перешел в наступление резерв 26 пехотной дивизии, перейдя шоссе, но не смогли продвинуться. Противник занял Марцинкальце и наступает на юг густыми цепями. Открыли огонь по лесу, где сосредоточилась пехота противника. Задержали и дали возможность 26 пехотной дивизии продолжить наступление. С темнотой дивизия сосредоточилась у д. Маринов и перешли через Морги — Посейны — Ольшанка — Дегуце, там ночлег. Батарея в Боссе. 2 взвод с гусарами едва не был отрезан (был в авангарде)». Отмечается резкое ухудшение погоды ⁴⁷: «Мороз -18°R». Донесения от вошедшей в состав Кавалерийской дивизии 26 пехотной дивизии ⁴⁸: «В виду полученных сведений о переходе немцев в наступление против частей 3-го корпуса было приказано в 7 ч. утра перейти в наступление 2 бригаде 26 пехотной дивизии от Сейны на Лумбе и далее по шоссе Лодзее — Слободка. 1 бригада должна была укрепиться в Краснополе, в резерве должна быть оставлена в Сейнах батарея 104 полка. Около 9 ч. утра были получены сведения, что 3 корпус под натиском противника отошел от Лодзее к Серее. 2-му корпусу было приказано приостановить наступление и принять более сосредоточенное расположение в районе Сейны. В это время 2 бригада уже перешла в наступление и продвинулась севернее Новосады. Для обеспечения себя со стороны противника, занявшего Лодзее, было приказано перевести в район Поцкуны — Дворчиско 102 и 104 полк с батареей. В 11 ч. 30 м. было приказано сформировать под начальством Генерала Тихоновича особую группу в составе 26 пехотной дивизии, 1 полка 43 дивизии, 1 и 4 пехотных полков, бывших в дер. Берзники. Группа эта должна была, по сосредоточении на линии Пудзишки — Огродники — Жегары, перейти в наступление в направлении на Лодзее. Около 4 ч. дня обозначилось наступление немцев с севера, северо-востока и северо-запада. Особенно упорным оказалось наступление немцев на участок 101 полка. Напор немцев был сдержан, и 101 полк прикрыл направление на Сейны — Гибы, дал всему корпусу возможность отойти. Под влиянием такого движения немцев командиром Корпуса было приказано начать отход. <…> В 9 ч. 30 м. вечера начался отход всех частей. К полуночи с 25 на 26 февраля части дивизии отошли на фронт Зельва — Гибы». Из журнала военных действий входящего в состав 26 пехотной дивизии 102 полка ⁴⁹: «В 9 утра <…> приказано отойти и стать между Павлувка и Скустеле. Здесь простояли до 12 ч. 15 м. дня, приказано следовать в Сейны. Затем спешить на линию Жегары — Огродники, которую занять, укрепить и прикрывать Сейны с этого направления, имея в виду большие силы противника у Бубеле и Душице. В 1 ч. 15 м. дня полк был в 1 версте восточнее Сейны, здесь его обогнал Лейб-Гвардии Уланский Ея Величества полк с одной полевой батареей. При подходе улан к д. Залесье немцы открыли со стороны Жегары шрапнельный огонь. Уланы отошли на восток от шоссе, здесь выехала их батарея. Я начал двигаться к д. Поцкуны. Ближайшая задача — высота у Залесье».

Городок Лодзее в Литве, бои за который шли 25-26 февраля

Обогнавший отряд Уланский полк оказался во главе колонны направлявшейся в сторону Копциово 2-й Гвардейской кавалерийской дивизии. К утру 26 февраля к Копциово («местечко К.») подошел лишь входящий в состав дивизии Лейб-Гвардии Уланский полк. Гумилёв подробно описывает этот тяжелейший ночной переход — в ночь с 25 на 26 февраля. Путь отряда проходил в юго-восточном направлении, ночью, среди озер, лесов, болот, по бездорожью. Короткая остановка, видимо, была на середине пути, в местечке Зельва.

Со всех сторон съезжались разъезды, подходили с позиций эскадроны. Пришедшие раньше варили картошку, кипятили чай. Но воспользоваться этим не пришлось, потому что нас построили в колонну и вывели на дорогу. Спустилась ночь, тихая, синяя, морозная. Зыбко мерцали снега. Звезды словно просвечивали сквозь стекло. Нам пришел приказ остановиться и ждать дальнейших распоряжений. И пять часов мы стояли на дороге.

Да, эта ночь была одной из самых трудных в моей жизни. Я ел хлеб со снегом, сухой и он не пошел бы в горло; десятки раз бегал вдоль своего эскадрона, но это больше утомляло, чем согревало; пробовал греться около лошади, но ее шерсть была покрыта ледяными сосульками, а дыханье застывало, не выходя из ноздрей. Наконец я перестал бороться с холодом, остановился, засунул руки в карманы, поднял воротник и с тупой напряженностью начал смотреть на чернеющую изгородь и дохлую лошадь, ясно сознавая, что замерзаю. Уже сквозь сон я услышал долгожданную команду: «К коням… садись». Мы проехали версты две и вошли в маленькую деревушку. Здесь можно было наконец согреться. Едва я очутился в халупе, как лег, не сняв ни винтовки, ни даже фуражки, и заснул мгновенно, словно сброшенный на дно самого глубокого, самого черного сна.

Я проснулся со страшной болью в глазах и шумом в голове, оттого что мои товарищи, пристегивая шашки, толкали меня ногами: «Тревога! Сейчас выезжаем». Как лунатик, ничего не соображая, я поднялся и вышел на улицу. Там трещали пулеметы, люди садились на коней. Мы опять выехали на дорогу и пошли рысью. Мой сон продолжался ровно полчаса.

Мы ехали всю ночь на рысях, потому что нам надо было сделать до рассвета пятьдесят верст, чтобы оборонять местечко К. на узле шоссейных дорог. Что это была за ночь! Люди засыпали на седлах, и никем не управляемые лошади выбегали вперед, так что сплошь и рядом приходилось просыпаться в чужом эскадроне.

Дорога от Краснополя на Копциово, район местечка Зельва

Низко нависшие ветви хлестали по глазам и сбрасывали с головы фуражку. Порой возникали галлюцинации. Так, во время одной из остановок я, глядя на крутой, запорошенный снегом откос, целые десять минут был уверен, что мы въехали в какой-то большой город, что передо мной трехэтажный дом с окнами, с балконами, с магазинами внизу. Несколько часов подряд мы скакали лесом. В тишине, разбиваемой только стуком копыт да храпом коней, явственно слышался отдаленный волчий вой. Иногда, чуя волка, лошади начинали дрожать всем телом и становились на дыбы. Эта ночь, этот лес, эта нескончаемая белая дорога казались мне сном, от которого невозможно проснуться. И все же чувство странного торжества переполняло мое сознание. Вот мы, такие голодные, измученные, замерзающие, только что выйдя из боя, едем навстречу новому бою, потому что нас принуждает к этому дух, который так же реален, как наше тело, только бесконечно сильнее его. И в такт лошадиной рыси в моем уме плясали ритмические строки:

Расцветает дух, как роза мая,
Как огонь, он разрывает тьму,
Тело, ничего не понимая,
Слепо повинуется ему ⁵⁰.

Мне чудилось, что я чувствую душный аромат этой розы, вижу красные языки огня.

Часов в десять утра мы приехали в местечко К. Сперва стали на позиции, но вскоре, оставив караулы и дозорных, разместились по халупам. Я выпил стакан чаю, поел картошки и, так как все не мог согреться, влез на печь, покрылся валявшимся там рваным армяком и, содрогнувшись от наслаждения, сразу заснул. Что мне снилось, я не помню, должно быть, что-нибудь очень сумбурное, потому что я не слишком удивился, проснувшись от страшного грохота и кучи посыпавшейся на меня известки. Халупа была полна дымом, который выходил в большую дыру в потолке прямо над моей головой. В дыру было видно бледное небо. «Ага, артиллерийский обстрел», — подумал я, и вдруг страшная мысль пронизала мой мозг и в одно мгновенье сбросила меня с печи. Халупа была пуста, уланы ушли.

Местечко Копциово, куда первыми пришли два эскадрона Улан

Как следует из приведенных ниже документов, уланы опередили другие полки бригады, и первыми вошли в Копциово, в окрестностях которого стояли немецкие части, сразу начавшие обстрел местечка. Поэтому взвод Гумилёва вскоре вынужден был покинуть опасный участок, «забыв» уснувшего на печи поэта… Как следует из документов, другие полки дивизии подошли к Копциово только после полудня.

Документы от 26 февраля. 2 артиллерийская батарея ⁵¹: «В 12-30 ночи батарея встала на бивак в д. Дегунце. В 2-30 ночи по тревоге, оседлав, батарея соединилась с дивизией, которая пошли на Копциово, куда, по сведениям разведки, шла колонна противника. В 12-30 дня дивизия подошла к Копциово. Одновременно подходили и части противника. Встали на позицию. В 4 часа квартирьеры направлены в Царево — Кадыш. По новой задаче дивизии охранять шоссе Копциово — Лейпуны батарея пошла в д. Волонгулы, там бивак. Был очень холодный день. Ночью 20 град., а днем 15 град. мороза. Лошади устали». 5 артиллерийская батарея ⁵²: «В 3 ч. ночи были на сборном месте в д. Вержловке и следовать на Кеце — Ковали. Дивизии — занять Копциово. Двигались через Кеце — Будвец — Столы (переправа через болотистую реку Зельву). В 12 дня — в Копциово. В 4 часа дня известили, что противник занял Олехновце — Масут — Подумбле и отсюда наступает цепью. В 6 ч. вечера выяснили, что 2 корпус вышел из опасного окружения, и дивизии приказано перейти в район д. Подлипки и вести разведку, там бивак». От Лейб-Гвардии Гусарского полка ⁵³: «Выступили на Копциово, ночлег у Юшканце». От 336 Пехотного Челябинского полка ⁵⁴: «Получено приказание выступить на Копциово (из Сопоцкина) и занять его, укрепившись на северной окраине этого местечка». От 103 Пехотного Петрозаводского полка ⁵⁵: «Полк в корпусном резерве. Отход на Калеты. Получено распоряжение, что днем 2 Гвардейская Кавалерийская дивизия вела бой у Копциово, после чего прошла на Лейпуны. Холода — понизилось на 15°R (примерно на 20°C)». От 26 Пехотной дивизии ⁵⁶: «В 8 ч. утра 26 февраля на Зельва подошел 164 полк, который был направлен на Копциово с задачей не допустить немцев на шоссе Копциово — Сопоцкин. После полудня было получено донесение от дивизионной конницы о движении пехотной колонны немцев из Берзников по шоссе на Копциово, последнее оказалось занятым нашей 2-ой Гвардейской кавалерийской дивизией». Из приказа по 26 Пехотной дивизии ⁵⁷: «Приказ №145 по дивизии от 26 февраля: 1) До 7 ч. вечера Копциово занято немцами не было. Днем наша 2 Гвардейская кавалерийская дивизия вела бой у Копциово, после чего прошла на Лейпуны».

На протяжении этих двух дней происходили непрерывные перегруппировки и перемещения воинских частей, что отражено как в документах, так и в, буквальном смысле слова, в обрушившихся на Гумилёва событиях, типа прямого попадания артиллерийского снаряда в халупу в Копциово, где он настолько отключился, отсыпаясь на печи, что проспал спешный отход своего эскадрона. Это вполне могло закончиться трагически, но судьба хранила поэта. На протяжении двух дней стоявшее на перекрестке дорог местечко Копциово переходило из рук в руки, непрерывно подвергаясь артиллерийскому обстрелу с обеих сторон. Дороги из Копциово вели: на запад — в Сувалки, на северо-запад — в Сейны, на север — в Лодзее (Лаздияй в Литве), на северо-восток — в Серее и Лейпуны (Лейпалигис в Литве), на восток — в Друскининкай, на юг — в Гродно, в Белоруссии. И почти во всех этих местах шли ожесточенный бои. Естественно, организация предполагаемого в Копциово бивака была невозможна, для этого пришлось искать другие места. Не удивителен был испуг разбуженного Гумилёва, увидевшего через дыру в потолке над собой «бледное небо» и обнаружившего отсутствие в хате товарищей.

Тут я действительно испугался. Я не знал, с каких пор я один, куда направились мои товарищи, не заметившие, очевидно, как я влез на печь, и в чьих руках было местечко. Я схватил винтовку, убедился, что она заряжена, и выбежал из дверей. Местечко пылало, снаряды рвались там и сям. Каждую минуту я ждал увидеть направленные на меня широкие штыки и услышать грозный окрик: «Halt!» Но вот я услышал топот и, прежде чем успел приготовиться, увидел рыжих лошадей, уланский разъезд. Я побежал к нему и попросил подвезти меня до полка. Трудно было в полном вооружении вспрыгивать на круп лошади, она не стояла, напуганная артиллерийскими разрывами, но зато какая радость была сознавать, что я уже не несчастный заблудившийся, а снова часть уланского полка, а, следовательно, и всей русской армии.

Через час я уже был в своем эскадроне, сидел на своей лошади, рассказывал соседям по строю мое приключение. Оказалось, что неожиданно пришло приказание очистить местечко и отходить верст за двадцать на бивак. Наша пехота зашла наступавшим немцам во фланг, и чем дальше они продвинулись бы, тем хуже было бы для них. Бивак был отличный, халупы просторные, и первый раз за много дней мы увидели свою кухню и поели горячего супа.

Днем, пока поэт спал, части дивизии оставили Копциово и отошли к востоку, в Юшканце, где встал Гусарский полк, и к югу, на Кадыш. Любопытно донесение временно исполняющего обязанности командующего полка полковника М. Е. Маслова ⁵⁸ в штаб дивизии ⁵⁹: «Два передовых эскадрона улан до Копциово не дошли: по шоссе от Копциово на юг наступает колонна пехоты. Временно оставил 2 эскадрона улан в Менцишках, остальные двигаю на Моцевичи — Царево — Кадыш». Возможно, под «недошедшими эскадронами» подразумеваются те два эскадрона, с которым Гумилёв вошел утром в Копциово. Однако из-за наступления противника они не смогли там закрепиться. Как следует из рассказа Гумилёва, по крайней мере, один разведывательный разъезд улан все-таки еще раз оказался в этот день в Копциово, как раз вовремя — чтобы подхватить незадачливого поэта и доставить его в свой полк. Уланскому полку, вместе со 2-й батарей, для бивака была отведена расположенная в 20 верстах к югу от Копциово д. Кадыш ⁶⁰. Располагается она уже на территории нынешней Гродненской области, в Белоруссии, недалеко от границы с Литвой. Однако хорошо оборудованным биваком удалось воспользоваться только на одну ночь. Уже на следующие день, как следует из приведенных выше документов, части 2-й Гвардейской кавалерийской дивизии были вновь переброшена к северу, в район Копциово и Лейпун (Лейпалингис в Литве), восточнее района Сейн, где она до этого располагалась и вела разведку.

27 февраля дивизия охраняла правый фланг 2-го корпуса и держала связь между ним и 3-м Армейским корпусом, стоявшим у Серее. В распоряжение командира дивизии прибыл 336-й пехотный Челябинский полк ⁶¹: «Распоряжение из Кадыша начальнику 2 Гв. Кав. дивизии о том, что полк направлен в Копциово и поступил в его распоряжение. Положение неясно. Копциово занято, правее нас — 2 Гв. Кав. дивизия, но точно, кто где офицеры связи не сообщили. Полк расположился на ночлег в Кадыше. В 10 вечера туда прибыл командир Л. Гв. Гусарского полка Полковник Гревс, получивший приказ принять отряд в составе 336 Челябинского пехотного полка, 6 батареи 84 артиллерийской бригады, 21 Донского казачьего полка, 1 взвода саперного 24 отряда саперной роты. Одновременно прибыл от Улан ротмистр Апухтин — во временное командование 336 пехотным полком».

Часть дивизии продолжала вести бои, взаимодействуя с пехотой около Копциово. Уланский полк до утра 28 февраля по-прежнему располагался в районе Лейпун ⁶²: «В 8 утра 3 взвод выступил и соединился в д. Гебровщизна с Л. Гв. Уланским полком, пошли в Лейпуны. Задача полка: удерживать Лейпуны в случае напора противника. В 11 ч. утра полк со взводом пришел в деревню и взвод построился на площади. В 6 вечера разрешили расседлывать и встать здесь на бивак». В Лейпунах размещался штаб полка, скорее всего, в сохранившемся до сих пор господском доме. Отсюда же ежедневно высылались конные разъезды.

Лейпуны — дорога на Копциово; господский дом, где, возможно, размещался штаб Уланского полка

Именно к этому дню относится описываемый в начале главы XI ⁶³ дальний разъезд с поручиком Ч., еще одно военное приключение «на грани риска». Глава охватывает период с 28 февраля до середины марта 1915 года. 28 февраля помощник командира Уланского полка полковник М. Е. Маслов докладывал ⁶⁴: «Лейпуны заняты полком в 10 ч. 30 м. Высылаю разведывательные эскадроны: (1) на Лейпуны — Серее — Ржанцы — Доминишки; (2) на Шадзюны — Бобры (Шаджунай, Бабрай в Литве)». Второй разъезд повел «поручик Ч», взводный Гумилёва М. М. Чичагов ⁶⁵. Шадзюны располагаются в 5 верстах от Лейпун по дороге на Вейсее, а чуть ближе к Лейпунам — Салтанишки. В первом донесении Чичаговым, написанном и посланном из Салтанишек (именно эта деревня упоминается в начале рассказа Гумилёва), говорится ⁶⁶: «28.02. Дорога до Салтанишек свободна, дорога из Коморунце в Шадзюны занята. Выслал разведку между Шадзюны и Шумсков». В следующем донесении Чичагов пишет ⁶⁷: «Унтер-офицер, посланный на Ворнянце, донес: Ворнянце — свободно, Шумсков — свободно. Снежно — занято кавалерией. Кавалерия между Снежно и лесом. Южнее Шумскова — проволочное заграждение». На обороте донесения изображена схема местности, как я предполагаю, изображенная рукой Гумилёва (рисунок очень напоминает «африканские» схемы путешествия ⁶⁸), с обозначенными населенными пунктами и схемой расположения проволочного заграждения, ниже написано: «Следующее неприятельские заграждения проходят по линии: д. Снежно — урочище Ворнянце, и приблизительно между Сморлюны и Чуваны — Мерецне». Унтер-офицером, посланным в Шадзюны и на Ворнянце и обнаружившим проволочное заграждение, был, скорее всего, Гумилёв.

Как-то утром вахмистр сказал мне.

……………… «Поручик Ч. едет в дальний разъезд, проситесь с ним».

Я послушался, получил согласье и через полчаса уже скакал по дороге рядом с офицером.

Тот на мой вопрос сообщил мне, что разъезд действительно дальний, но что, по всей вероятности, мы скоро наткнемся на немецкую заставу и принуждены будем остановиться. Так и случилось. Проехав верст пять, головные дозоры заметили немецкие каски и, подкравшись пешком, насчитали человек тридцать.

Сейчас же позади нас была деревня, довольно благоустроенная, даже с жителями. Мы вернулись в нее, оставив наблюдение, вошли в крайнюю халупу и, конечно, поставили вариться традиционную во всех разъездах курицу. Это обыкновенно берет часа два, а я был в боевом настроении. Поэтому я попросил у офицера пять человек, чтобы попробовать пробраться в тыл немецкой заставе, пугнуть ее, может быть, захватить пленных.

Предприятие было небезопасное, потому что если я оказывался в тылу у немцев, то другие немцы оказывались в тылу у меня ……………. Но предприятием заинтересовались два молодые жителя, и они обещали кружной дорогой подвести нас к самым немцам.

Мы все обдумали и поехали сперва задворками, потом низиной по грязному талому снегу. Жители шагали рядом с нами ……………. Мы проехали ряд пустых окопов, великолепных, глубоких, выложенных мешками с песком.

…………….. В одиноком фольварке старик все звал нас есть яичницу, он выселялся и ликвидировал свое хозяйство и на вопрос о немцах отвечал, что за озером с версту расстояния стоит очень много, очевидно несколько эскадронов, кавалерии.

Дальше мы увидали проволочное заграждение, одним концом упершееся в озеро, а другим уходящее …………….. Я оставил человека у проезда через проволочное заграждение, приказал ему стрелять в случае тревоги, с остальными отправился дальше.

Тяжело было ехать, оставляя за собой такую преграду с одним только проездом, который так легко было загородить рогатками. Это мог сделать любой немецкий разъезд, а они крутились поблизости, это говорили и жители, видевшие их полчаса тому назад. Но нам слишком хотелось обстрелять немецкую заставу.

Вот мы въехали в лес, мы знали, что он неширок и что сейчас за ним немцы. Они нас не ждут с этой стороны, наше появление произведет панику. Мы уже сняли винтовки, и вдруг в полной тишине раздался отдаленный звук выстрела. Громовой залп испугал бы нас менее. Мы …….. переглянулись. «Это у проволоки», — сказал кто-то, мы догадались и без него. «Ну, братцы, залп по лесу и айда назад… авось поспеем!» — сказал я. Мы дали залп и повернули коней.

Вот это была скачка. Деревья и кусты проносились перед нами, комья снега так и летели из-под копыт, баба с ведром в руке у речки глядела на нас с разинутым от удивления ртом. Если бы мы нашли проезд задвинутым, мы бы погибли. Немецкая кавалерия переловила бы нас в полдня. Вот и проволочное заграждение — мы увидели его с холма. Проезд открыт, но наш улан уже на той стороне и стреляет куда-то влево. Мы взглянули туда и сразу пришпорили коней. Наперерез нам скакало десятка два немцев. От проволоки они были на том же расстоянии, что и мы. Они поняли, в чем наше спасение, и решили преградить нам путь.

«Пики к бою, шашки вон!» — скомандовал я, и мы продолжали нестись. Немцы орали и вертели пики над головой. Улан, бывший на той стороне, подцепил рогатку, чтобы загородить проезд, едва мы проскачем. И мы действительно проскакали. Я слышал тяжелый храп и стук копыт передовой немецкой лошади, видел всклокоченную бороду и грозно поднятую пику ее всадника. Опоздай я на пять секунд, мы бы сшиблись. Но я проскочил за проволоку, а он с размаху промчался мимо.

Рогатка, брошенная нашим уланом, легла криво, но немцы все же не решились выскочить за проволочное заграждение и стали спешиваться, чтобы открыть по нам стрельбу. Мы, разумеется, не стали их ждать и низиной вернулись обратно. Курица уже сварилась и была очень вкусна.

К вечеру к нам подъехал ротмистр со всем эскадроном. Наш наблюдательный разъезд развертывался в сторожевое охранение, и мы, как проработавшие весь день, остались на главной заставе.

Район ф. Шадзюны, за д. Салтанишки, где разъезд столкнулся с немцами; озеро Снежно, от которого тянулось проволочное заграждение

Прибывший к вечеру в Салтанишки ротмистр — командир эскадрона Ея Величества князь И. А. Кропоткин. Ночь и утро 1 марта Гумилёв провел на главной заставе в Салтанишках. Судя по схеме на донесении, разъезд от д. Шадзюны направился к югу от шоссе, к деревне и озеру Снежно, от которого тянулось обнаруженное заграждение. В пылу стычки с немцами Гумилёв не успел ощутить холода. Хотя это был последний зимний день, по-прежнему стоял сильный мороз. Так, в одном из донесений от 26 Пехотной дивизии сказано ⁶⁹: «28 февраля — 43 нижних чина с обморожением ног». И морозы стояли еще долго.

Как указывалось выше, в дивизионном деле проводившаяся кампания обозначалась, как «рекогносцировка у м. Вейсее; занятие Вейсее: с 3 по 5 марта». В последующие дни шли непрерывные бои в районе Вейсее, Копциово и Лейпун. Вот краткая документальная хроника боевых действий, постоянным участником которых был и Гумилёв, хотя лишь малая часть описания их попала в оставшуюся часть «Записок кавалериста», относящуюся к событиям начала марта 1915 года.

1 марта. «Позиции у Думблянце. Сегодня 336 полк наступал на Копциово, гусары — на Барце, драгуны — на Ингелишки. Уланы с 2 орудиями 2 батареи заняли Лейпуны. <…> Позиция батареи в районе Валенте (1 взвод). Остальные при штабе дивизии в д. Шатура. В 4 часа открыли огонь, и 336 полк пошел в наступление на Копциово — заняли в 6 часов вечера, одновременно и Барце. 2 корпус перешел в наступление. Дивизия — в районе Лейпун, и держит связь с 3 корпусом. В 10 вечера бивак в Длугу» ⁷⁰. В приказе по дивизии от 2 марта 1915 года сказано ⁷¹: «Противник расположился по линии: Пильшишки — Мариамполь — Симно — Серее — Сейны — Макарце — Августов. <…> 2-я Гв. кав. дивизия вчера совместно с 336 Челябинским и частью 104 Устюжского полков овладела к 5 ч. вечера местечком Копциово. 2 Гв. кав. дивизия в районе Лейпун. 336 полк в Копциово и передан в распоряжение Гилленшмидта. Завтра, 3 марта, 2 Гв. кав. дивизии — занять район Вейсее, выбив находящегося там противника, и выслать сильную разведку на фронте: Пассерники — Сейны — Гибы». В одном из таких разведывательных разъездов принял участие Гумилёв. Повел этот разъезд корнет князь С. А. Кропоткин, офицер его эскадрона. В донесениях, полученных в этот день, постоянно упоминается чрезвычайно неблагоприятная погода: «Переночевав в Кадыше, полк выступил на Сопоцкин (при весьма неблагоприятной погоде — сильный ветер с падающим снегом залеплял глаза)» ⁷². И в последующие дни погода нисколько не улучшалась: «5 марта. <…> У Погулянки началась сильная метель. Дорогу засыпало снегом, не пройти» ⁷³. 9 февраля ⁷⁴: «Благодаря темноте и сильной вьюге удалось скрытно подойти к шоссе Кальвария — Сувалки у д. Николаевка». 13 марта ⁷⁵: «Погода убийственная — снег, сильный ветер и грязь».

Поминальный крест в районе Гибы; местечко Вейсее, за которое шли упорные бои

В течение этих дней 2 Гвардейская кавалерийская дивизия вела непрерывное наступление на Вейсее, одновременно рассылая разведывательные разъезды на фронт Сейны — Гибы, периодически сталкиваясь с аналогичными разъездами противника. Это уже начинало приедаться, и об одном таком столкновении Гумилёв с юмором пишет в «Записках».

Ночь прошла спокойно. Наутро запел телефон, и нам сообщили из штаба, что с наблюдательного пункта замечен немецкий разъезд, направляющийся в нашу сторону. Стоило посмотреть на наши лица, когда телефонист сообщил нам об этом. На них не дрогнул ни один мускул. Наконец ротмистр заметил: «Следовало бы еще чаю скипятить». И только тогда мы рассмеялись, поняв всю неестественность нашего равнодушья.

Однако немецкий разъезд давал себя знать. Мы услыхали частую перестрелку слева, и от одного из постов приехал улан с донесением, что им пришлось отойти. «Пусть попробуют вернуться на старое место, — приказал ротмистр, — если не удастся, я пришлю подкрепление». Стрельба усилилась, и через час-другой посланный сообщил, что немцы отбиты и пост вернулся. «Ну и слава Богу, не к чему было и поднимать такую бучу!» — последовала резолюция.

Ротмистр — это командир эскадрона Ея Величества, уже упоминавшийся князь Илья Алексеевич Кропоткин. В этом же эскадроне служил, возможно, его брат корнет С. А. Кропоткин. Далее Гумилёв описывает тяжелейший разъезд с ним, который был выслан вскоре после получения 3 февраля приказа о проведении усиленной разведки на фронте Пассерники — Сейны — Гибы.

Во многих разъездах я участвовал, но не припомню такого тяжелого, как разъезд корнета князя К., в один из самых холодных мартовских дней. Была метель, и ветер дул прямо на нас. Обмерзшие хлопья снега резали лицо, как стеклом, и не позволяли открыть глаз. Сослепу мы въехали в разрушенное проволочное заграждение, и лошади начали прыгать и метаться, чувствуя уколы. Дорог не было, всюду лежала сплошная белая пелена. Лошади шли чуть не по брюхо в снегу, проваливаясь в ямы, натыкаясь на изгороди. И вдобавок нас каждую минуту могли обстрелять немцы. Мы проехали таким образом верст двадцать.

Под конец остановились. Взвод остался в деревне; вперед, чтобы обследовать соседние фольварки, было выслано два унтер-офицерских разъезда. Один из них повел я. Жители определенно говорили, что в моем фольварке немцы, но надо было в этом удостовериться. Местность была совершенно открытая, подступов никаких, и поэтому мы широкой цепью медленно направились прямо на фольварк. Шагах в восьмистах остановились и дали залп, потом другой. Немцы крепились, не стреляли, видимо надеясь, что мы подъедем ближе. Тогда я решился на последний опыт — симуляцию бегства. По моей команде мы сразу повернулись и помчались назад, как будто заметив врага. Если бы нас не обстреляли, мы бы без опаски поехали в фольварк. К счастью, нас обстреляли.

Другому разъезду менее посчастливилось. Он наткнулся на засаду, и у него убили лошадь. Потеря небольшая, но не тогда, когда находишься за двадцать верст от полка. Обратно мы ехали шагом, чтобы за нами мог поспеть пеший.

Метель улеглась, и наступил жестокий мороз. Я не догадался слезть и идти пешком, задремал и стал мерзнуть, а потом и замерзать. Было такое ощущение, что я голый сижу в ледяной воде. Я уже не дрожал, не стучал зубами, а только тихо и беспрерывно стонал ………

А мы еще не сразу нашли свой бивак и с час стояли, коченея, перед халупами, где другие уланы распивали горячий чай, — нам было видно это в окна.

5 марта опять началось наступление русской армии. Любопытное совпадение — как раз в этот же день, 5 марта 1915 года, был издан приказ об отчислении Гумилёва из университета — «за неуплату»… Вот краткая хроника событий в дивизии за последующую неделю, когда Гумилёв еще оставался в строю, но отразить реальную картину в «Записках кавалериста» он никак не мог, потому что постоянно находился в полубреду, с высокой температурой, о чем честно поведал читателю.

Распоряжение из штаба дивизии ⁷⁶: «5 марта в Лейпуны пришла 3-я кавалерийская дивизия. 2-й Гв. кав. дивизии занять Вейсее. Дивизия будет наступать на Вейсее, имея задачей овладеть этим пунктом, к 10 ч. утра выйти на линию Сморлюны — Барце, лес южнее Симашки <…> Фронт (занят немцами) по линии Августов — Макарце — Сейны — Лодзее — около Серее — Симно — Мариамполь». От 2 и 5 батарей ⁷⁷: «Задача дивизии занять Вейсее. Дивизия должна наступать со стороны Лейпун, а один полк с пехотным полком со стороны Копциово. 2 взвод выступил в 3-30 утра и к 4-30 прибыл в Лейпуны, где соединился с Уланским полком и пошел в д. Копциово, куда полк со взводом прибыл в 7 утра. <…> В 11 ч. утра колонна начала наступать на д. Симашко и далее на д. Мицюны, где взвод встал на позиции. В 6 ч. вечера Вейсее, ввиду того, что Вейсее были нами заняты, взвод ушел на бивак <…> Сборный пункт в Коморунце в 6-30 утра. Отряд наступает 3-мя колоннами. <…> Уланы с 2 орудиями из Копциово на север. <…> Встали на ночлег в Вейсее».

7 февраля. Из штаба дивизии ⁷⁸: «Идет отход противника из Красна, Лодзее, остается в Сейнах <…> 2 Гв. Кав. дивизия ведет разведку (с приданными ей 103 пехотным полком и батареей 26 арт. бригады) между 3 и 2 Армейскими Корпусами. 3 корпус — фронт Сутра, Юшковце, Препунты, продвинуться до Лодзее. 2 корпус: район Вейсее — Копциово — Кадыш. Авангард — фронт Огродники — Берзники». От 2 и 5 батарей ⁷⁹: «Пехота продолжает наступление. <…> В 10 утра дивизия двинулась на Клепачи, куда пришла в 1 час дня и остановилась, так как авангард был остановлен у ф. Голны-Вольмеры. Обстрел фольварка. Позиция — южнее озера Запсе. Из-за страшного тумана фольварка не было видно, и выпустив по карте 9 гранат, взвод снялся с позиции, подтянулся к северу и встал южнее д. Коцюны. Бивак в Гуделе. <…> Дивизия продолжает наступление: <…> Уланы — южнее Кажана на Голны-Вольмеры. Фольварк Голны-Вольмеры сильно укреплен. Ввиду поднявшейся метели и темноты, мешающей стрельбе, пришлось остановить наступление».

В тот же день, когда Николай Гумилёв еще раз попал в переделку около злополучного фольварка Голны-Вольмеры, на другом фронте, в 294 пехотном Березинском полку его брату Дмитрию был вручен боевой орден ⁸⁰: «Приказом по войскам III Армии от 7 марта 1915 года №237 награжден орденом Святой Анны 4 ст. с надписью „За Храбрость“ поручик Дмитрий Гумилёв».

Позиционные бои на тех же участках, с переменным успехом, продолжались и в последующие дни. 11 февраля вышел приказ по Армии ⁸¹: «Приказ всем войскам 10 Армии перейти в наступление; 2 Гвардейская кавалерийская дивизия будет действовать на тыл противника, находящегося в Кальварии <…> Дивизии выйти на запад от Кальварии, для чего приказываю выступить в 10 утра. Разведка: в дополнение к гусарам на Подлюбовск — Любов, в 6 ч. утра 12 марта выслать два офицерских разъезда по 20 коней: №1 от Улан на Козлова — Царкайце — Борковщизна — Бржозовая. <…> Работа — до 4 часов дня 12 марта. Срочные донесения — в Тромполе <…> Штаб корпуса в Лодзее».

Видимо, в эти дни начала наступления на Кальварию Николай Гумилёв и был эвакуирован в Петроград на излечение. Вот как он описывает свои злоключения в последнюю неделю.

С этой ночи начались мои злоключения. Мы наступали, выбивали немцев из деревень, ходили в разъезды, я тоже проделывал все это, но как во сне, то дрожа в ознобе, то сгорая в жару. Наконец, после одной ночи, в течение которой я, не выходя из халупы, совершил по крайней мере двадцать обходов и пятнадцать побегов из плена, я решил смерить температуру. Градусник показал 38,7.

Я пошел к полковому доктору. Доктор велел каждые два часа мерить температуру и лечь, а полк выступал. Я лег в халупе, где оставались два телефониста, но они помещались с телефоном в соседней комнате, и я был один. Днем в халупу зашел штаб казачьего полка, и командир угостил меня мадерой с бисквитами. Он через полчаса ушел, и я опять задремал. Меня разбудил один из телефонистов: «Германцы наступают, мы сейчас уезжаем!» Я спросил, где наш полк, они не знали. Я вышел во двор. Немецкий пулемет, его всегда можно узнать по звуку, стучал уже совсем близко. Я сел на лошадь и поехал прямо от него.

Темнело. Вскоре я наехал на гусарский бивуак и решил здесь переночевать. Гусары напоили меня чаем, принесли мне соломы для спанья, одолжили даже какое-то одеяло. Я заснул, но в полночь проснулся, померил температуру, обнаружил у себя 39,1 и почему-то решил, что мне непременно надо отыскать свой полк. Тихонько встал, вышел, никого не будя, нашел свою лошадь и поскакал по дороге, сам не зная куда.

Это была фантастическая ночь. Я пел, кричал, нелепо болтался в седле, для развлеченья брал канавы и барьеры. Раз наскочил на наше сторожевое охранение и горячо убеждал солдат поста напасть на немцев. Встретил двух отбившихся от своей части конноартиллеристов. Они не сообразили, что я — в жару, заразились моим весельем и с полчаса скакали рядом со мной, оглашая воздух криками. Потом отстали. Наутро я совершенно неожиданно вернулся к гусарам. Они приняли во мне большое участие и очень выговаривали мне мою ночную эскападу.

Шоссе Сувалки — Кальвария, на которое шло наступление, когда Гумилёв был отправлен в Петроград

В приказах по полку ⁸² за этот период ежедневно отмечаются по несколько уланов, которых отправили на излечение, однако Гумилёва среди них нет. С чем это связано, судить не берусь. Возможно, как и в любые времена, помимо официальных отношений, в полку существовали и неформальные отношения. Ведь отлучка по болезни всякий раз сопровождается снятием с довольствия. Можно предположить, что Гумилёва, чтобы избежать этого, отпустили в Петроград «просто так». Доктор, к которому пошел Гумилёв, — дивизионный врач Ильин ⁸³. Казачий полк, с командиром которого столкнулся Гумилёв, видимо, командир 21 Донского казачьего полка, который входил в это время в состав бригады ⁸⁴.

Весь следующий день я употребил на скитанья по штабам: сперва — дивизии, потом бригады и, наконец, — полка. И еще через день уже лежал на подводе, которая везла меня к ближайшей станции железной дороги. Я ехал на излечение в Петроград.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Целый месяц после этого мне пришлось пролежать в постели.

В этих местах, в эти зимние месяцы, полегло много солдат с обеих сторон. В районе упоминавшихся Бержников сохранилось воинское кладбище, павших в боях на протяжении 1914 — 1918 годов.

Воинское кладбище жертв войны 1914 — 1918 гг. в Бержниках

Как было сказано, точная дата, когда Гумилёва отправили на излечение, неизвестна. Но можно предположить, что произошло это, по крайней мере, после 14 марта. В приведенном выше отрывке Гумилёв, вспоминая о своем бреде, пишет, что в течение одной ночи «я, не выходя из халупы, совершил по крайней мере двадцать обходов и пятнадцать побегов из плена…». Похоже, что фантазии о побеге из плена возникли в голове автора не случайно. В ночь с 13 на 14 марта в Уланском полку произошло ЧП. В плен попало сразу более 60 улан 6 эскадрона ⁸⁵ (большая часть личного состава эскадрона — в приказе значится 66 улан, «пропавших без вести» в этот день): «В 1-30 ночи противник быстрым натиском потеснил охранение, захватил в плен 60 человек улан на биваке. Батарея, по тревоге поседлав, выступила с дивизией в д. Видугеры, куда пришли в 5 утра. В 7 ч. утра дивизия пришла в д. Войтолеме». Среди попавших в плен улан оказался и друг Гумилёва, его сослуживец по Запасному полку под Новгородом, — Юрий Янишевский ⁸⁶. Любопытно, что Янишевскому, еще с одним уланом своего эскадрона, удалось первым бежать из плена, уже 23 марта, и 26 марта он снова оказался в Уланском полку, подробно рассказав о своих «приключениях». Но тогда этого Гумилёв уже видеть и слышать не мог, так как в Петроград он прибыл до 20 марта…

Однако приведем здесь подлинные документы, относящиеся к этому событию. Это мне кажется важным и любопытным, так как «Записки кавалериста» (подробности будут приведены в следующем выпуске, в части, относящейся к заключительной, XVII главе) завершаются подробным рассказом о сбежавших из немецкого плена еще двух уланах, захваченных тогда же, 14 марта. Вот два живых, красноречивых и дополняющих друг друга документа — «сопроводительная записка» начальства и показания самих сбежавших из плена улан ⁸⁷.

«28 марта 1915. При сим представляю на распоряжение бежавших из германского плена подпрапорщика Ивана Дрозда и вольноопределяющегося I разряда Юрия Янишевского, оба из 2 Гвардейской кавалерийской дивизии Лейб-Гвардии Уланского ЕВ полка 6-го эскадрона. Они предъявили: Дрозд наш Георгиевский крест II степени №1161, а Янишевский крест III степени за №19130. Попали они в плен под Кальварией ночью от 13 на 14 сего марта, когда вернулись со сторожевой службы, расположившись на отдых, и внезапно были застигнуты немцами. Сторожевую службу в то время несла пехота 73 или 56 дивизии, хорошо они не знают, но помнят, что это был „Можайский“ полк. Немцы повели их через Кальварию, Бартники и Волковишки в Вержболово (Вирбилис в Литве), где они содержались до 22 сего марта. Ночью 23-го им удалось бежать из плена, и прибыли они ко мне сегодня в 10 часов утра». А вот показания самих улан: «Опрошенные мною 27 сего марта вернувшиеся из плена, 6-го эскадрона Лейб-Гвардии Уланского Ея Величества полка подпрапорщик Иван Дрозд показал: „13 марта наш эскадрон, сменившись со сторожевого охранения, стал на ночлег в д. Полюнце. Нижние чины расположились по избам. Впереди нас охранение держала пехота. Ночью немцы пехотными цепями окружили деревню Полюнце и захватили нас в количестве двух с половиной взводов. Оказалось, что пехотное охранение совершенно неожиданно ночью отошло, поэтому немцы захватили нас врасплох. 14 марта немцы повезли нас в Кальварию, 15-го повели в Бартники, 16-го — в Волковишки, 17-го — в Вержболово. В плену мы пробыли до 23 марта. 23 марта под вечер при содействии остальных пленных нашего эскадрона я (подпоручик Дрозд), вольноопределяющийся Янишевский и улан Игнатий Бейнарес бежали из Вержболова в северо-восточном направлении. За ночь дошли до какой-то деревни и в домике одной женщины просидели на чердаке сутки; женщина достала нам крестьянской одежды. 25 марта мы пошли дальше по одиночке в направлении на Барзды. Дорогой Бейнарес где-то остался. Мимо Гришки-Буде, Барзды, и, вместе с вольноопределяющимся Янишевским, пересек между этими двумя пунктами, затем мы пошли дальше на восток и прибыли на казачью заставу“. Показания вольноопределяющегося 6-го эскадрона Л.-Гвардии Уланского ЕВ полка Янишевского совершенно тождественны с показаниями подпрапорщика Ивана Дрозда». Гумилёв, вернувшись в полк в мае — июне 1915 года, должен был услышать подробности этого рассказа от своего друга. Когда перед окончательным его отъездом из полка в сентябре 1915 года вернулись в полк два других сбежавших из плена улана, тогда же захваченных немцами, он решил рассказом об этом завершить свои «Записки кавалериста». Но мы забежали вперед. В середине марта поэту потребовалось срочное стационарное лечение.

Ближайшей железнодорожной станцией, куда на подводах отправляли больных и раненых, была Ковно (Каунас). В Петроград Гумилёв попал до 20 марта. Там его положили в «Лазарет деятелей искусства», который располагался на Введенской ул.,1, на Петроградской стороне.

Последующие два месяца Гумилёв находился то в лазарете, то дома в Царском Селе. 23 марта в Царском Селе Гумилёва навестил Сергей Ауслендер ⁸⁸: «Помню, на второй день Пасхи (Пасха в 1915 году приходилась на 22 марта — Прим. С.Е.) я решил поехать в Царское и неожиданно застал там Гумилёва. Он лежал в кровати весь белый, в белой рубашке, под белой простыней. Он приехал из-за болезни, с Георгиевским крестом. Я очень обрадовался, но он был холоднее, чем это соответствовало стилю. Может быть, не хотел показаться слишком трогательным. Чувствовался какой-то раскол его с Анной Андреевной, как будто оборвались какие-то нити». С пребыванием Гумилёва в лазарете весной связаны стихотворения «Сестре милосердия» и «Ответ сестры милосердия» ⁸⁹ (опубликованы в альманахе «Петроградские вечера» №4). Они оба обращены к Анне Леонтьевне Бенуа, дочери архитектора Л. Н. Бенуа и племяннице художника и искусствоведа Александра Бенуа. Она работала тогда в лазарете сестрой милосердия.

…И мечтаю я, чтоб сказали
О России, стране равнин:
— Вот страна прекраснейших женщин
И отважнейших мужчин.

Ей же посвящено «масонское» стихотворение «Средневековье» ⁹⁰. Эти месяцы болезни были творчески плодотворными, всего было написано и опубликовано свыше десятка стихотворений ⁹¹: в «Вершинах», «Голосе жизни», «Новом журнале для всех». К этому периоду относится единственное стихотворение Гумилёва, сохранившееся в авторском исполнении: «Словно ветер страны счастливой…» ⁹².

Гумилёв читает свое стихотворение — звуковой файл

Записано оно было незадолго до гибели поэта. В мае 1915 года была продолжена публикация «Записок кавалериста» — II глава была напечатана в «Биржевых ведомостях» 3 мая. 12 мая «Биржевые ведомости» поместили также его «Оду Д’Аннунцио». Всего за этот период его пребывания в Петрограде были опубликованы главы II — V, последняя глава 6 июня, скорее всего, уже после его отъезда из Петрограда на фронт.

К этому же периоду пребывания в Петрограде относится известная фотография поэта с женой и сыном Львом. Сделана она, судя по датированной 5-м апреля дарственной надписи матери на обороте фотографии, в день рождения поэта, 3 апреля — Гумилёву исполнилось 29 лет. Обратите внимания на второй, малоизвестный вариант групповой фотографии ⁹³. Единственный сохранившийся вариант этой фотографии хранился вначале в семье поэта, в Бежецке, а затем в Кишиневе, у О. Н. Высотского ⁹⁴. Тогда же была сделана одиночная фотография Гумилёва, в форме, с Георгиевским крестом и шашкой. Оригинал этой фотографии сохранился в архиве М. Л. Лозинского.

Фотографии, снятые 3 апреля 1915 года.

От пребывания Гумилёва в Уланском полку в феврале — марте 1915 года не сохранилось ни одного письма, почти никаких воспоминаний. Скорее всего, Гумилёв возвратился на фронт в самом конце мая или начале июня. Подробнее о действиях Уланского полка в период отсутствия поэта и о продолжении «Записок кавалериста», которое было связано с очередным переездом на новый фронт — в следующем выпуске. Любопытное свидетельство, связанное с его возвращением после болезни в действующую армию, приводится в «Трудах и днях» П. Лукницкого ⁹⁵: «Перед переосвидетельствованием медицинской комиссией доктор говорил ему, что по состоянию здоровья должен признать его негодным к военной службе. Гумилёв упросил признать его годным и, невзирая на плохое состояние, уехал на фронт».

Сегодняшний рассказ мне хочется завершить замечательным «Восьмистишием» ⁹⁶, написанным поэтом в Петрограде, во время этой болезни.

Ни шороха полночных далей,
Ни песен, что певала мать,
Мы никогда не понимали
Того, что стоило понять.
И, символ горнего величья,
Как некий благостный завет, —
Высокое косноязычье
Тебе даруется, поэт.

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Примечания:

¹ РГВИА, ф.4000, оп.1, д.1069. Приказ в дивизии был получен 3 февраля, в тот же день, когда началась публикация в «Биржевых ведомостях» «Записок кавалериста».

² РГВИА, ф.4000, оп.1, д.1287.

³ РГВИА, ф.3591, оп.1, д.134, ф.4000, оп.1, д.1069, ф.4000, оп.1, д.1287.

⁴ РГВИА, ф.3509, оп.1, д.939.

⁵ РГВИА, ф.3591, оп.1, д.134.

⁶ РГВИА, ф.3509, оп.1, д.928, с.90.

⁷ РГВИА, ф.3549, оп.1, д.236 В приказе №183 от 15 января 1915 года по Уланскому полку сказано: «§2. Улана из охотников эскадрона Ея Величества Николая Гумилёва за отличия произвести в унтер-офицеры…». Фактически, это было его первое боевое крещение в чине унтер-офицера.

⁸ РГВИА, ф.3591, оп.1, д.134, ф.4000, оп.1, д.1069, ф.4000, оп.1, д.1287.

⁹ РГВИА, ф.3509, оп.1, д.928, с.120-130.

¹⁰ РГВИА, ф.4000, оп.1, д.1287.

¹¹ Там же.

¹² РГВИА, ф.3549, оп.1, д.236.

¹³ Там же.

¹⁴ РГВИА, ф.4000, оп.1, д.1069.

¹⁵ Тем, кто хочет подробнее ознакомиться с «географией» боевых действий Уланского полка за все время службы там поэта рекомендую обратиться к сайтам географических карт и к программе «Google Планета Земля». На этих картах, в отличие от приведенной грубой схемы, можно найти, практически, все упоминаемые в рассказе географические пункты, одновременно посмотрев множество фотографий тех мест, где проходили боевые действия. Рекомендую при открытии карт вводить «поисковое слово», на латинице. В частности, для предлагаемого региона используйте следующие «узловые» пункты: Олита — Alytus; Балкосадзе — Balkasodis; Серее — Seirijai; Коцюны — Kuciunai; Голны-Вольмеры — Holny Wolmera; Огродники — Ogrodniki; Бержники — Berzniki; Сейны — Sejny; Краснополь — Krasnopol; Копциово — Kapcamiestis; Лейпуны — Leipalingis; Вейсее — Veisiejai; Шадзюны — Sadziunai; Салтанишки — Saltoniske; Лоздее — Lazdijai; Кальвария — Kalvarija.

¹⁶ РГВИА, ф.3509, оп.1, д.928, с.223.

¹⁷ РГВИА, ф.4000, оп.1, д.1287.

¹⁸ РГВИА, ф.3591, оп.1, д.134, из Журнала боевых действий Лейб-Гвардии Гусарского полка.

¹⁹ РГВИА, ф.3549, оп.1, д.236.

²⁰ Гумилёв здесь вспоминает «Вия» Гоголя, описанные им «бои» между киевской бурсой и семинарией: «Как только ударял в Киеве поутру довольно звонкий семинарский колокол, висевший у ворот Братского монастыря, то уже со всего города спешили толпами школьники и бурсаки. <…> Когда вся эта ученая толпа успевала приходить несколько ранее или когда знали, что профессора будут позже обыкновенного, тогда, со всеобщего согласия, замышляли бой, и в этом бою должны были участвовать все, даже и цензора, обязанные смотреть за порядком и нравственностию всего учащегося сословия. Два богослова обыкновенно решали, как происходить битве: каждый ли класс должен стоять за себя особенно или все должны разделиться на две половины: на бурсу и семинарию. Во всяком случае, грамматики начинали прежде всех, и как только вмешивались риторы, они уже бежали прочь и становились на возвышениях наблюдать битву. Потом вступала философия с черными длинными усами, а наконец и богословия, в ужасных шароварах и с претолстыми шеями. Обыкновенно оканчивалось тем, что богословия побивала всех, и философия, почесывая бока, была теснима в класс и помещалась отдыхать на скамьях».

²¹ Жизнь Гумилёва-1991, сс.78-84. Воспоминания относятся к «довоенному» периоду. Эти воспоминания, по моему мнению, не совсем объективно, очень не любила Анна Ахматова, однако там много интересных подробностей о жизни двух соседних имений — имения Гумилёвых Слепнево и имения Неведомских Подобино.

²² РГВИА, ф.4000, оп.1, д.1287.

²³ Смотрите Неакадемические комментарии-2 о взаимоотношениях Гумилёва со своими кузенами Машей и Олей Кузьмиными-Караваевыми. Маша и Оля были дочерьми Констанции Фридольфовны, урожденной Львовой, вышедшей замуж за А.Д. Кузьмина-Караваева. Сама же она была дочерью родной сестры матера Гумилёва Варвары Ивановны Львовой. Подробнее об этом смотрите также статью «Н. С. Гумилёв и Кузьмины-Караваевы» в книге: С. И. Сенин «В долинах старинных поместий…», Тверь, 2002-2003.

²⁴ РГВИА, ф.3509, оп.1, д.928, с.284.

²⁵ РГВИА, ф.4000, оп.1, д.1069 и 1287.

²⁶ РГВИА, ф.3509, оп.1, д.928, с.295

²⁷ РГВИА, ф.3549, оп.1, д.236.

²⁸ РГВИА, ф.3549, оп.1, д.236, с.147.

²⁹ РГВИА, ф.3591, оп.1, д.134.

³⁰ РГВИА, ф.4000, оп.1, д.1069.

³¹ РГВИА, ф.4000, оп.1, д.1287.

³² РГВИА, ф.3549, оп.1, д.236.

³³ Там же.

³⁴ РГВИА, ф.3549, оп.1, д.236.

³⁵ Упоминание в этой главе о девятистах пленных, видимо, ошибка при газетном наборе. Число пленных, скорее всего, составляло около 90 человек.

³⁶ РГВИА, ф.4000, оп.1, д.1287.

³⁷ РГВИА, ф.4000, оп.1, д.1069.

³⁸ РГВИА, ф.3509, оп.1, д.928, с.356.

³⁹ РГВИА, ф.2356, оп.1, д.259.

⁴⁰ РГВИА, ф.2356, оп.1, д.331.

⁴¹ РГВИА, ф.2717, оп.2, д.33.

⁴² РГВИА, ф.4000, оп.1, д.1069, ф.4000, оп.1, д.1287.

⁴³ РГВИА, ф.2356, оп.1, д.259.

⁴⁴ Несколько замечаний по поводу использованных в работе архивных документов. Конечно, самое простое было бы использовать в работе исключительно дела Уланского полка. Если бы они все сохранились… РГВИА обладает богатейшей коллекцией подлинных документов времен Первой Мировой войны, практически, никем никогда не востребованных. Но если сосредотачиваться на документах любой отдельной воинской части, обнаруживается множество лакун. Например, архив Уланского полка (фонд 3549) крайне не полон. Сохранилось большинство приказов по полку, списки полка, но ни одного журнала боевых действий. Спасало то, что на фронте одновременно действовало множество воинских подразделений, взаимодействовавших между собой, обменивающихся донесениями и указаниями. Это чрезвычайно затрудняло поиск, так как требовало просмотра, буквально, тысяч дел и документов, относящихся ко всем этим подразделениям, и каждое из дел могло включать сотни разрозненных листочков. Но, вместе с тем, это позволяло иногда делать небольшие «открытия», которые, в целом, позволили, практически, полностью восстановить картину боевых действий, в которых участвовал Николай Гумилёв. Сам поэт оказал в этом неоценимую услугу — в его рассказе полностью отсутствуют небылицы и байки, только подлинные факты, с которыми он лично сталкивался и которые точно описал в «Записках кавалериста». Наиболее ценный и полный из сохранившихся архивов — фонд Второй Гвардейской Кавалерийской дивизии (фонд 3509), в состав которой входил Уланский полк. В штаб дивизии стекались бесчисленные донесения от всех разведывательных разъездов всех полков, большая часть которых, к счастью, сохранилась. Удалось обнаружить большинство донесений от разъездов, в которых участвовал поэт. Сизифов труд — донесения писались от руки, в полевых условиях, часто неразборчивым почерком, и их в штаб дивизии каждый день поступало сотни. Чудом удавалось обнаруживать, например, донесения, подписанные М. М. Чичаговым, непосредственным начальником Гумилёва, от тех разъездов, в которых участвовал поэт. Не исключено, что ряд их непосредственно составлялся Гумилёвым — целый пласт неизвестных «автографов» поэта-воина. В своей работе я привожу лишь малую часть подлинных документов, напрямую иллюстрирующих «Записки кавалериста» и дополняющих их.

⁴⁵ РГВИА, ф.4000, оп.1, д.1069.

⁴⁶ РГВИА, ф.4000, оп.1, д.1287.

⁴⁷ РГВИА, ф.2945, оп.2, д.29.

⁴⁸ РГВИА, ф.2356, оп.1, д.259.

⁴⁹ Там же.

⁵⁰ ПСС-III, №18. Четверостишие из стихотворения «Солнце духа» из сборника «Колчан»; вначале это четверостишие попала в первую публикацию стихотворения «Война», Отечество, 1914, 23 ноября, №4. Читал он его и 27 января в «Бродячей собаке». Подробно о военных стихах Гумилёва смотрите в публикации «Поэт на войне-1».

⁵¹ РГВИА, ф.4000, оп.1, д.1069.

⁵² РГВИА, ф.4000, оп.1, д.1287.

⁵³ РГВИА, ф.3591, оп.1, д.134.

⁵⁴ РГВИА, ф.2945, оп.2, д.29.

⁵⁵ РГВИА, ф.2717, оп.2, д.33.

⁵⁶ РГВИА, ф.2356, оп.1, д.259.

⁵⁷ РГВИА, ф.2356, оп.1, д.68.

⁵⁸ В конце 1914 года командующий Уланским полком Д. М. Княжевич был временно откомандирован в другую часть, и обязанности командира полка были возложены на полковника Михаила Евгеньевича Маслова, его помощника. В полк Д. М. Княжевич вернулся 22 апреля 1915 года — приказ по полку №280, РГВИА, ф.3549, оп.1, д.236.

⁵⁹ РГВИА, ф.3509, оп.1, д.928, с.438.

⁶⁰ РГВИА, ф.4000, оп.1, д.1069.

⁶¹ РГВИА, ф.4000, оп.1, д.1287, ф.2945, оп.2, д.29.

⁶² РГВИА, ф.4000, оп.1, д.1069.

⁶³ По непонятным причинам эта глава содержит много цензурных прочерков. Ранее такие вычеркивающие «многоточия» присутствовали лишь в трех первых главах «Записок кавалериста», что могло объясняться «неопытностью» начинающего «военного корреспондента», как Гумилёв был представлен в газете. Далее, во всех последующих главах, вплоть до этой главы (как и во всех оставшихся главах), такие вычеркивания отсутствовали. Глава эта печаталась в «Биржевых ведомостях» 6 декабря, когда Гумилёв уже давно и постоянно пребывал в Петрограде и мог внести правку лично. Видимо, Гумилёв не мог при написании этой главы обойтись без упоминания географических названий, что было запрещено цензурой, и без согласования с автором, в последний момент, при печати, все такие места были заменены «многоточиями», которые, благодаря архивным документам, удалось полностью восстановить.

⁶⁴ РГВИА, ф.3509, оп.1, д.928, с.485.

⁶⁵ Смотрите о нем «Поэт на войне-1», в тексте и примечаниях.

⁶⁶ РГВИА, ф.3509, оп.1, д.928, с.476.

⁶⁷ РГВИА, ф.3509, оп.1, д.928, с.484.

⁶⁸ Смотрите «Неакадемические комментарии-3», эскизы из записных книжек.

⁶⁹ РГВИА, ф.2356, оп.1, д.259.

⁷⁰ РГВИА, ф.4000, оп.1, д.1287.

⁷¹ Там же.

⁷² РГВИА, ф.2945, оп.2, д.29.

⁷³ РГВИА, ф.2717, оп.2, д.33.

⁷⁴ РГВИА, ф.3509, оп.1, д.933.

⁷⁵ РГВИА, ф.2717, оп.2, д.33.

⁷⁶ РГВИА, ф.3509, оп.1, д.933.

⁷⁷ РГВИА, ф.4000, оп.1, д.1069, д.1287.

⁷⁸ РГВИА, ф.3509, оп.1, д.933.

⁷⁹ РГВИА, ф.4000, оп.1, д.1069, д.1287.

⁸⁰ РГВИА, ф.409, оп.1, д.176788 (Послужной список №153-923).

⁸¹ РГВИА, ф.3509, оп.1, д.935.

⁸² РГВИА, ф.3549, оп.1, д.236.

⁸³ РГВИА, ф.3509, оп.3, д.1, полевая книжка дивизионного врача Ильина.

⁸⁴ РГВИА, ф.2945, оп.2, д.29.

⁸⁵ РГВИА, ф.4000, оп.1, д.1069.

⁸⁶ Смотрите «Неакадемические комментарии-4», там приведены воспоминания Ю. Янишевского о совместной службе с поэтом.

⁸⁷ РГВИА, ф.3509, оп.1, д.935.

⁸⁸ Жизнь Гумилёва-1991, с.48.

⁸⁹ ПСС-III, №25 и 26.

⁹⁰ ПСС-III, №24.

⁹¹ ПСС-III, №21 — №32.

⁹² ПСС-III, №29. При первой публикации в «Новом журнале для всех», 1915, №5, стихотворение было напечатано с заголовком «Жалобы влюбленных», затем оно вошло в сборник «Колчан» как первое стихотворения цикла «Канцоны». В 1920 году именно это стихотворение Гумилёв выбрал для записи на восковой валик — этим занимался С. И. Бернштейн, позже его записи восстановил Лев Шилов. Впервые «голос» Гумилёва был опубликован в журнале «Кругозор», 1989, №12, с.4-5. На рукописном автографе стоит посвящение «Татьяне Адамович».
Гумилёв читает свое стихотворение — звуковой файл.
Словно ветер страны счастливой,
Носятся жалобы влюбленных.
Как колосья созревшей нивы,
Клонятся головы непреклонных.

Запевает араб в пустыне:
«Душу мне вырвали из тела».
Стонет грек над пучиной синей:
«Чайкою в сердце ты мне влетела».

Красота ли им не покорна!
Теплит гречанка в ночь лампадки,
А подруга араба зерна
Благовонные жжет в палатке.

Зов один от края до края,
Шире, все шире и чудесней,
Угадали ли вы, дорогая,
В этой бессвязной и бедной песне?

⁹³ Газета Информпространство, №7(85), 2006. Евгений Степанов «Николай Гумилёв у Льва Гумилёва», смотрите ссылку http://www.informprostranstvo.ru/N7_2006/history_7_2006.html

⁹⁴ О сыне Гумилёва Оресте Николаевиче Высоцком смотрите «Неакадемические комментарии-3».

⁹⁵ Труды и дни, с.251.

⁹⁶ ПСС-III, №22.