Содержание

О Гумилёве... / О творчестве

Проблема связи творчества Гумилёва с разного рода мистическими учениями современной ему эпохи — проблема совершенно очевидная, зафиксированная многочисленными документами и наблюдениями. Даже традиция научных высказываний о ней восходит уже к достаточно давнему времени¹. Ныне эта тема разрабатывается довольно активно², однако мы предлагаем иной ее поворот.

Термин «оккультизм» выбран нами вполне условно. Под ним подразумевается совокупность различного рода мистических учений конца девятнадцатого и начала двадцатого века: спиритизм, теософия, масонство, антропософия и пр., вплоть до практической магии и сатанизма. Впрочем, следует отметить, что для обозначения этого круга явлений термин «оккультное возрождение» является в западной традиции общепринятым³.

Мы предлагаем «оккультные ключи» к некоторым важным особенностям жизни и творчества Гумилёва. Прежде всего это относится к мотивам его стремления в Африку. Не сбрасывая со счетов те мотивы, какие традиционно называются в связи с этим, мы хотели бы отметить, что существует по меньшей мере три повода, заставлявшие Гумилёва стремиться в Африку, которые восходят к оккультным доктринам.

Во-первых, это масонская мифология, предполагавшая в качестве отмеченных для посвященных, особенно посвященных высших степеней, трех городов, в которых Гумилёв побывал: «Все розенкрейцерство разделялось на девять округов. Четырем высшим степеням назначены были места для конвенций: <…> Каир и Париж; <…> Смирна»⁴.

Во-вторых, в концепции доктора Папюса, знакомство Гумилёва с которой зафиксировано⁵, история человечества представала как тетрада рас, несущих в себе истинный свет мудрости: лемурийцы, атланты, черные и белые. При этом Африка, являвшаяся континентом, где обитали наследники предшествующих цивилизаций, рассматривалась как хранилище важнейших данных о магических корнях современного «тайного знания»⁶.

Третья причина — судьба Артюра Рембо. Как показала Э. Старки⁷, Рембо был теснейшим образом связан с французским «оккультным возрождением» и его поэзия представляла собой особую форму магизма, с помощью которой он рассчитывал решительным образом переустроить мир. Отъезд его в Африку, согласно этому исследованию, был вызван разочарованием в подобных представлениях. Для Гумилёва же, который в молодости был столь же уверен в своих силах и способностях⁹, африканские путешествия по тем местам, в которых до него побывал Рембо, стали попыткой реализовать его неудавшиеся потенции.

Второй аспект сообщения связан с толкованием различных текстов Гумилёва. Так, Р. Д. Тименчик внимательно изучил излюбленную Гумилёвскую цветовую гамму, построенную на сочетании синего и золотого цвета9. Однако, он возводил ее к сочетанию цветов на картинах Фра Беато Анжелико, что, видимо, вторично, если принять во внимание сообщение исследовательницы масонства: «Первоначальные отличительные цвета иоанновского масонства были цвет золота и небесной лазури»¹⁰. Почти не приходится сомневаться, что Гумилёв это знал.

Точно так же вряд ли подлежит сомнению, что при описании встречи Морадиты с драконом в первой песне «Поэмы Начала» воспроизводится масонский ритуал: «Для распознания в постороннем человеке члена вольнокаменщического Ордена и определения его степени Вольные Каменщики употребляли три способа: знак — для зрения, слово — для слуха, прикосновение — для осязания»¹¹. Это буквально совпадает с тем, как дракон опознает жреца: сперва он его видит, потом выслушивает «заповедное слово „ОМ“» и, наконец, касается лапой груди Морадиты, наполняя его кровью свое умирающее тело.

Одно из чрезвычайно значимых стихотворений «Огненного столпа» — триптих «Душа и тело». О нем Ахматова говорила П. Лукницкому: «Разговор души и тела — тема старинная и использованная очень многими поэтами. Однако никто, ни один поэт не ставил себя судьею своих души и тела, провозглашающим (3-я часть стихотворения) свое мнение и свое решение»¹². Р. Эшельман в специальном исследовании полагает, что «я» третьего стихотворения — это «астральное тело»¹³. Однако нам представляется, что гораздо более правильный ответ на вопрос: «Кто же, вопрошатель, ты?» — дает Рудольф Штейнер: «У человека есть три стороны в существе его. Это <…> мы пока здесь обозначим словами: тело, душа и дух. <…> Через самосознание человек отделяет себя как самостоятельное, от всего другого отдельные существо, как „я“. В „я“ человек собирает все, что он переживает как телесное и душевное существо. Тело и душа — это носителя „я“: „я“ действует в них»¹⁴. В данной концепции традиционное противопоставление души и тела примиряется тем, что существует еще одно понятие — «я», безусловно главенствующее над ними¹⁵.

Последние наблюдения, которые мы хотели бы представить в данной работе, относятся к стихотворению «Память». Вообще, идея о смене душ внутри одного тела не кажется особенно оригинальной, хотя следует отметить, что близкие параллели к ней существуют в той же книге Штейнера. Но для нас в данный момент существеннее обращение к последним двум строфам стихотворения, в которых судьба лирического «я» решается неведомым путником со скрытым лицом. По мнению Ахматовой, этот путник — смерть¹⁶. Комментатор новейшего издания Гумилёва М. Д. Эльзон утверждает, что он — Христос (его аргументы: лев и орел — символы евангелистов Марка и Иоанна; можно добавить, что в Апокалипсисе Христос именуется «лев от колена Иудина»¹⁷).

Однако оба эти комментария не являются исчерпывающими. Кажется, еще не было отмечено, что название последней книги Гумилёва связано не только с Библией, но и с «Так говорил Заратустра», где сказано: «Горе этому большому городу! — Я хотел бы уже увидеть огненный столп, в котором он сгорает! Ибо эти огненные столпы должны предшествовать великому полудню. Но это имеет свое время и свою собственную судьбу»¹⁸. В ницшеанском контексте может прочитываться и интересующее нас восьмистишие. Целая глава книги Ницше названа «Путник», орел постоянно сопровождает Заратустру, а в последней главе книги появляется и лев: «Знак явился!» — сказал Заратустра, и его сердце изменилось. И действительно, когда прояснилось вокруг него, он увидел, что у ног его лежит желтый могучий зверь, голову положив ему на колени, и не хочет отпускать его, и ласкается к нему, как собака, нашедшая старого своего господина»¹⁹.

Еще один подтекст отрывка раскрывается при знании того, что согласно планетной классификации животных, птиц и рыб лев и орел соответствуют солнцу в космическом мире²⁰. Таким образом, путник стихотворения — одновременно и Смерть, и Христос, и Заратустра, и Солнце, и, вполне возможно, что-то еще. Таким образом, акмеистическая ясность стихотворения превращается в откровенную полисемичность, причем полисемичность на высших уровнях анализа текста.

В заключение хотелось бы обратить внимание на то, что изучение связей Гумилёва с оккультизмом конца девятнадцатого и начала двадцатого века нуждается в продолжении, особенно в сопоставлениях с русскими переводами книг этого ряда.
 

Примечания:

1 См.: И. Голенищев-Кутузов. Мистическое начало в поэзии Гумилёва. — «Россия и славянство», 1931, 29 августа, № 144.

2 См.: Р. Эшельман. Гумилёвское «Слово» и мистицизм. — «Русская мысль», 1986. 29 августа. № 3836, а также ряд статей в сб.: Nikolaj Gumiiev; 1886–1986. Papers of the Gumiiev centenary symposium / Ed, with an introduction, by S. D. Graham. Berkeley, 1987.

3 См., напр.: J. Webb. Occult underground. — La Salle (III). 1974. Он же. The occult establishment. — La Salle (III), 1976. Ср. также реферат И. Б. Роднянской по последней книге: Иррациональное в современном буржуазном сознании. М., ИНИОН, 1979. Вып. 2.

4 М. Н. Лонгинов. Новиков и московские мартинисты. М., 1867, с. 83.

5 См. слова Ахматовой в записи Лукницкого: «Папюса Гумилёв привез в 7-м году на дачу Шмидта. Мне оставил. Сначала в 6 году написал» (П. Н. Лукницкий. Acumiana: Встречи с Анной Ахматовой, т. 1. Paris, 1991, с. 176).

6 См.: G. Encausse (Papus). L’occultisme et spiritualisme. 1902, p. 111 — 129.

7 Enid. Starkie. Arthur Rimbaud [NY, 196e].

8 См. его слова в иронической передаче 3. Гиппиус (Литературное наследство, т. 85. М., 1976, с. 691) и Ахматовой (П. Н. Лукницкий. Указ, соч., с. 189).

9 Р. Д. Тименчик. Заметки об акмеизме. II. «Russian Literature», 1977, V-3, p. 287.

10 Т. Соколовская. Масонские системы. В кн.: Масонство в его прошлом и настоящем, т. 2. М., 1915, с. 63.

11 Т. Соколовская. Обрядность вольных каменщиков. — Там же, с. 108.

12 О Гумилёве. Из дневников Павла Лукницкого. — «Литературное обозрение» 1989, № 6, с. 89.

13 Raoul Eshelman. «Dusa i telo» as a paradigm of Gumilev’s mystical poetry — Nikolaj Gumilev: 1886–1986, p. 119–121.

14 Рудольф Штейнер. Теософия: Введение в сверхчувственное познание мира и назначение человека. СПб., 1910, с. 11, 35.

15 Представлению об «астральном теле» гораздо более соответствует описание в стихотворении Вл. Ходасевича «Эпизод» (см.: Владислав Ходасевич. Стихотворения. Л., 1989, с. 379).

16 «Литературное обозрение», 1989, № 6, с. 88–89.

17 См.: Николай Гумилёв. Стихотворения и поэмы. Л., 1989, с. 587.

18 Ф. Ницше. Так говорил Заратустра. Пер. А. Ачкасова. СПб., 1906., с. 248.

19 Там же, с. 446.

20 Древняя и высшая магия: Теория и практические формулы. Пер. с франц. И. Антошевского. СПб., 1910, с. 64. Репринтное воспроизведение: М., 1990.