Содержание

О Гумилёве... / О творчестве

В статье рассматриваются «африканские» мотивы в творчестве Н. Гумилёва, главным образом, на материале сборника стихов «Шатер». По мнению автора, поэт видит мир сказочным и экзотическим, опираясь на личные впечатления, которые одновременно вымышлены и прожиты, вычитаны из книг и пройдены сотнями дорог. Литературность делает облик героя-путешественника условным, и лирическое «я» обретает масочную структуру.

Африканские путешествия являются своего рода визитной карточкой Гумилёва. Освоение новых пространств, во всяком случае, стран, мало привычных для белого человека, привлекает поэта и наполняет вдохновением. Так в судьбе Гумилёва возникает Африка: несмотря на то, что в этой стране жило немало русских и европейцев, она не являлась местом, куда ездили на экскурсию полюбоваться достопримечательностями. «Первобытный мир с девственной природой Гумилёв находил в экзотических странах. Только там поэт – Адам мог обрести свой первозданный рай, и там путешественник Гумилёв ощущал радость и полноту бытия… Поэт-акмеист уподоблялся первому человеку – Адаму» (Полиевская 2006: 5). «Африканские стихи Гумилёва сделали его поэтом: он нашёл оригинальную тему и занял с ней своё место в поэзии» (Видугирите).

Первые «африканские» стихи (например, известнейший цикл об озере Чад) были написаны до того, как сам поэт побывал в тех местах. А. Давидсон писал в своей книге «Муза странствий Николая Гумилёва»: «Существует… прочно утвердившееся мнение, что первый раз Гумилёв побывал в Африке еще в 1907 году, отправившись туда впервые из Парижа» (Давидсон 1992: 35)[1]. Между тем «его жирафы и леопарды… порождены не подлинным морским и тропическим миром, не Африкой, а Монпарнасом… навеяны… Леконтом де Лилем, Бодлером, Кольриджем, Стивенсоном, Киплингом» (Давидсон 1992: 41). Л. Аллен отмечает, что «тогдашняя Африка, в основном франкоязычная, привлекла сначала Гумилёва с тем большей силой, что ее самобытная культура была вся пропитана соками, исходящими из Франции» (Аллен 1994: 237). Вспомним про увлечение африканскими мотивами многих французских художников (например, Дерена, Матисса, Гогена[2], Пикассо). Тем не менее Е.Ю. Раскина пишет: «Уже современники и соратники по второму “Цеху поэтов” отмечали, что экзотизм африканских стихов Гумилёва обладает совсем иной породой, нежели “экзотизм Гогена и все, что ему родственно”[3] … Если в пассивном экзотизме Гогена Адамович видел выдумку мечтательного и усталого поколения, «отвыкшего от действия и ищущего утешения и обмана», то в африканских стихах сборника “Шатер” поэт и соратник Гумилёва по второму Цеху совершенно справедливо усмотрел желание одухотворить “огромную, беспредельную во всех измерениях материю”, преобразить движением, поэтическим ритмом “косный сон стихий”» (Раскина 2009: 6-7).

Экзотические мотивы волновали Гумилёва также через Брюсова и Бальмонта и тягу символистов к экзотическим странам. Мечты и стихи, в которые они вылились в «африканских» стихах поэта, оказались настолько убедительными, что долгое время считались именно впечатлениями, а не чистым вымыслом[4]. Между тем они воплотились в жизни Гумилёва практически полностью: его дальнейшее творчество продолжило эту отчасти символистскую традицию, обращенную к романтизму с его пристрастием к азиатскому, кавказскому и восточному колориту. А. И. Башук считает, что лирику поэта «необходимо изучать с позиции “жизнетворчества”. Сам Н. Гумилёв был убеждён, что поражать людей должны не только его стихи, но он сам, его жизнь. Он должен совершать опасные путешествия, подвиги, покорять женские сердца. Экзотика и романтизм составляли самую сущность его внутреннего мира, что нашло отражение в ПКМ (поэтической картине мира – Е.К.)» (Башук). По словам Н. Оцупа, «модернисты открывают новую Европу. Их привлекает прежде всего Франция, но они также чувствительны к чарам Азии, Африки, Дальнего Востока, древних исторических и даже доисторических времен… В то время как мэтры модернизма ограничивались кабинетными путешествиями в историю и географию народов… Гумилёв лелеял мечту посетить далекие страны, увидеть собственными глазами другую природу, другие костюмы и цвета, слушать песни и молитвы диких племен» (Оцуп 1995: 25).

Гумилёв ездил в Африку четыре раза. А. Давидсон пишет, что в 1908 г. поэт несколько недель жил в Каире и Александрии, где впервые увидел «сад, устроенный на английский лад, с искусственными горами, гротами, мостами из цельных деревьев», писал Н. Гумилёв В. Шварсалон (см.: Раскина), – сад Узбекие в Исмалии, которому посвящено стихотворение «Эзбекие». В комментариях к изданию стихотворений и поэм Гумилёва в серии «Библиотека поэта» (1988) поездка в Египет датируется 1907 г. (составитель и автор примечаний М. Д. Эльзон). По-видимому, объясняется это датировкой создания стихотворения (1917 г.), написанного через десять лет после первого посещения Гумилёвым сада («ровно десять лет прошло / С тех пор, как я увидел Эзбекие» (Гумилёв 1988: 271)).

«Первое путешествие в Абиссинию пришлось на зиму 1909/10 года» (Давидсон 1992: 48). Перед поездкой у Гумилёва возникла идея «создания Геософического общества, упоминание о котором содержится в письме к Вячеславу Иванову от 5 января 1910 г… В Геософское общество должны были войти: сам Гумилёв, Вяч. Иванов и В. Шварсалон, М. Кузмин… Н. С. Гумилёв далеко не случайно писал “сестре в Геософии” о каирском саде, в небе над которым светит “большая бледно-голубая луна”. Упоминание об Эзбекие было связано с мотивом поисков земного рая (чудесного сада) (курсив автора – Е. К.), присутствующим в произведениях Гумилёва» (Раскина). Следующее путешествие в Эфиопию проходило с 25 сентября 1910 г. по 21 марта 1911 г., а научная поездка в Абиссинию (как исследователя-этнографа за экспонатами) началась 7 апреля 1913 г. Она продлилась до осени 1913 г. (см. об этом: Давидсон 1992: 172).

Большинство африканских впечатлений отражены в стихах сборника «Шатер», изданного в Севастополе в 1921 г.[5], – последнего прижизненного сборника Гумилёва. Поэт сделал подзаголовок: «Стихи 1918 г.», тем самым подчеркнув документальность личных переживаний в описании любимой страны. Н. Оцуп полагал, что тексты «Шатра» написаны в 1907 – 1913 гг.: именно такую датировку он поставил, издавая в Париже «Избранное» Гумилёва (см. об этом: Давидсон 1992: 224). «В записной книжке Анны Ахматовой сказано: “Шатер” – заказная книга географии в стихах и никакого отношения к его путешествиям не имеет» (Давидсон 1992: 224) <…> Возможно, Анна Андреевна права во многом – какие-то стихотворения или их части могли быть написаны и раньше. Но согласиться с ее утверждением… никак нельзя… в стихотворениях «Шатра»… слышатся отголоски путешествий. В стихах об Эфиопии автор постоянно пишет прямо о себе» (Давидсон 1992: 236).

Гумилёв видит мир сказочным и экзотическим, опираясь на личные впечатления, которые одновременно вымышлены и, безусловно, прожиты, вычитаны из книг и пройдены буквально сотнями дорог. Э. Ф. Голлербах отмечал, что «Муза Гумилёва живет в призрачной, воображаемой стране. Ничего не значит, что поэт сам побывал в далеких странах, видел воочию пустыни Африки… в той стране, где живет его муза, все преображается, видоизменяется по ее прихоти» (Голлербах 2000: 467). Подобно А. Рембо, Гумилёв познал сердце Африки, и его любовь к этой стране отразилась в сборнике «Шатер».

Названия стихотворений в этой книге стихов – сплошь топонимы. «Шатер» представляет своего рода географическую карту, по которой можно воссоздать целостный образ Африки – начиная от Красного моря, по которому океанский пароход идет, «как учитель среди шалунов», через пустыню Сахару, Сомалийский полуостров, даже Мадагаскар и заканчивая Нигером. Одну из самых «сухих» стран мира Гумилёв видит полноводной, бушующей волнами на «водяном карнавале», покрытой травой в человеческий рост. Несмотря на то, что во «Вступлении» Африка открывается «оглушенная ревом и топотом, / Облеченная в пламя и дымы» (Гумилёв 1988: 281), ее пространство Гумилёв описывает через водные метафоры[6]. В первом стихотворении знаменитый образ кипящего Красного моря выводит топос за рамки традиционного морского мира: «акулья уха, / Негритянская ванна, песчаный котел!» (Гумилёв 1988: 282). Самое «горячее» море в мире в поэтической трактовке Гумилёва буквально «варится», как суп, между африканским и аравийским берегами. Ураган и волна, «как хрустальная… гора», лишь приносят свежесть, а образы, перекликающиеся с образами «Пьяного корабля» Рембо, включают в себя широкую цветовую палитру. Сравним:

Целый день над водой, словно стая стрекоз,
Золотые летучие рыбы видны,
У песчаных, серпами изогнутых кос
Мели, точно цветы, зелены и красны.

Блещет воздух, налитый прозрачным огнем,
Солнце сказочной птицей глядит с высоты (Гумилёв 1988: 282).

(«Красное море»)

…rythmes lents sous les rutilements du jour[7]…
… Je sais les cieux crevant en éclairs[8]…
…J'ai vu le soleil bas, taché d'horreurs mystiques[9]… (Rimbaud 1975: 231).
… J'aurais voulu montrer aux enfants ces dorades
Du flot bleu, ces poissons d'or, ces poissons chantants[10] (Rimbaud 1975: 232).
… Est-ce en ces nuits sans fond que tu dors et t'exiles,
Millions d'oiseaux d'or, ô future Vigueur?[11] (Rimbaud 1975: 233).

(«Le bateau ivre»)

Солнце над Красным морем у Гумилёва напоминает сказочную птицу, подобно тому, как будущее у Рембо сравнивается с миллионом золотых птиц, над волной скользят золотые рыбки – летучие у Гумилёва, поющие у Рембо, и совершенно особенным выглядит сияние небес над первозданным морским простором. И если море Гумилёв называет «песчаным котлом», то «на покрытое волнами море в грозу… / Сахара похожа» (Гумилёв 1988: 287). Сходство в описании песков и моря, сравнение процесса творчества как плавания на легкой ладье по реке к Мадагаскару («И мне снилось ночью: плыву я / По какой-то большой реке» (Гумилёв 1988: 298)), создание образа «водяного карнавала в африканской пустыне» (Гумилёв 1988: 290), рассказ о смерти полководца в «бурливой воде» («И тонул он в воде, а казалось, в сиянье / Золотого закатного солнца тонул» (Гумилёв 1988: 306)), превращение африканской реки Нигер в «торжественное море» – во всех перечисленных мотивах и образах мы видим любимый гумилёвский морской сюжет.

Африку поэт представляет необъятным и не вполне освоенным пространством – в первую очередь, близким морскому. Знаменитые строки из стихотворения «Сахара»

И, быть может, немного осталось веков,
Как на мир наш, зеленый и старый,
Дико ринутся хищные стаи песков
Из пылающей юной Сахары (Гумилёв 1988: 289), –

представляют пески пустыни необъятным «сплошным золотым» океаном, который рано или поздно покроет всю землю[12]. Эти строки могут быть увидены как реминисценция из стихотворения Тютчева[13] «Последний катаклизм»: «Все зримое опять покроют воды, / и Божий лик изобразится в них!» (Тютчев 1957: 68). Гумилёвская инверсия отчасти объясняет равную тягу героя-путешественника к морским просторам и к Африке. Мотив стихии, одновременно включающей в себя и воду, и землю (песок), в данном случае соединен еще с мотивом огня («Сердце Африки пенья полно и пыланья» (Гумилёв 1988: 308), «Иглы пламени врезаны в ночь» (Гумилёв 1988: 300), «И невиданным зверем багровым / На равнинах шевелится пламя» (Гумилёв 1988: 292)) и мотивом воздуха (ветра) («Буйный ветер в пустыне второй властелин» (Гумилёв 1988: 287), «Кочуют ветра да ликуют орлы» (Гумилёв 1988: 295)). Африка представляет собой место столкновения и контаминации разных стихий, которые то вступают в противоборство, то согласно движутся, а герой может либо подчинить их себе, либо влиться в самый их эпицентр, и тогда ему откроется небывалый мир, о котором мечтал Гумилёв:

Дай за это дорогу мне торную,
Там, где нету пути человеку,
Дай назвать моим именем черную,
До сих пор неоткрытую реку (Гумилёв 1988: 281).

Еще один момент, чрезвычайно важный для героя Гумилёва, – это тот самый второй план (идея «вымышленности»), без которого не обходится ни один мотив, связанный с путешествиями лирического героя. Как отмечали и современники поэта, и более поздние исследователи, даже реальные путешествия выглядят в описании Гумилёва «книжными», «придуманными». Ю. Верховский называл особенностью творчества поэта «реализм сказочный: реальная фантастика, единственно истинная, имеет основное значение в его формировании, как поэта эпического… И постоянная декоративность и красочность не только не заслоняют душевности и внутреннего звучания, но сливаются с ними» (Верховский 2000: 532).

«Египет» начинается со строк:

Как картинка из книжки старинной,
Услаждавшей мои вечера,
Изумрудные эти равнины
И раскидистых пальм веера (Гумилёв 1988: 283).

Кольцевая композиция «Мадагаскара» как раз включает «линию грез», окружающую лиро-эпический сюжет всего стихотворения авторским отчасти отстраненным комментарием:

Сердце билось, смертно тоскуя,
Целый день я бродил в тоске,
И мне снилось ночью: плыву я
По какой-то большой реке (Гумилёв 1988: 298) –

начало. А финал:

Я лежал на моей постели
И грустил о моей ладье (Гумилёв 1988: 300).

Последнее стихотворение цикла «Нигер» рождается из рассматривания географической карты Африки:

Я на карте моей под ненужною сеткой
Сочиненных для скуки долгот и широт
Замечаю, как что-то чернеющей веткой,
Виноградной оброненной веткой ползет (Гумилёв 1988: 307).

И такая литературность, отсылающая к «Le voyage» Бодлера, к французской традиции, связанной с уже упомянутыми именами Леконта де Лиля, Матисса, Гогена, создает непрочное равновесие между реальностью и вымыслом, делает облик героя-путешественника двойственным, условным, а личность самого Гумилёва обретает масочную структуру.

В стихотворении «Замбези» описание смерти африканского воина напоминает более позднего «Рабочего» или известные строки из «Я и вы» («И умру я не постели / При нотариусе и враче, / А в какой-нибудь дикой щели, / Утонувшей в густом плюще» (Гумилёв 1988: 257)). Переживание героя-зулуса откликается в личной судьбе Гумилёва:

Есть один, кто сильнее меня…
… Это слон в неизведанных чащах,
Он, как я, одинок и велик…
… С ним борьба для меня бесполезна,
Сердце знает, что буду убит (Гумилёв 1988: 301).

Так, поэт может соотносить свое лирическое «я» с личностью героя-воина из Замбези, что, с одной стороны, подчеркивает литературный характер описания странствий, а, с другой, наоборот, выводит личностное начало Гумилёва вовне, в героев, увиденных им. Особенность Гумилёва – в сочетании вымышленности и безусловной реальности каждого лика путешественника, в автобиографическом происхождении его героев и вместе с тем в литературности почти всех, даже самых лирических персонажей. С одной стороны, его герои – маски, условные персонажи яркого, фантастического, полубалладного мира; с другой – их жизни прожиты автором от начала до конца, вплоть до воина-зулуса из африканских стихов.

[1] Так считают Н. Оцуп, Г. Струве, Л. Аллен, В. Бронгулеев.

[3] В 1908 г. в журнале «Весы» Гумилёв писал: «Поль Гоген ушел не только от европейского искусства, но и от европейской культуры и большую часть жизни прожил на островах Таити... И он создал новое искусство, глубоко индивидуальное и гениально простое, так что из него нельзя выкинуть ни одной части, не изменяя его сущности» Подпись Н.Г. (Н.Г. <Гумилёв> 1908: 103).

[3] Исследовательница приводит высказывание Г. Адамовича: «Только близорукому Гумилёв покажется потомком Гогена. Он всегда был и остался в новой своей книге прежде всего мужественным в смысле желания работать в мире, «преображать» его, как любят у нас говорить, а не очаровываться им…» (Альманах 1921: 70).

[4] О знаменитом «Жирафе» Гумилёва М. Баскер пишет: «В “Жирафе”… два хронотопа… Основной план действия стихотворения можно непосредственно соотнести не с миром экзотики, а с повседневной реальностью “современной действительности”, с ее удушливым туманом и дождем. Что касается второго хронотопа, то, как выявляется по таким прилагательным, как “волшебный”, “чудесный”, “немыслимый”… “таинственное” царство Чад… представлено… вымыслом (выделение здесь и далее автора – Е.К.) рассказывающего... Вопрос о реальности второго хронотопа устранен, в то время как поэтический характер лирического выступления приобретает большую убедительность» (Баскер 1996: 132).

[5] В 1922 г., после гибели поэта, в Ревеле появился более полный вариант «Шатра» со стихотворениями «Суэцкий канал», «Мадагаскар», «Замбези» и «Нигер». Об истории издания сборника см. в книге А. Никитина «Неизвестный Николай Гумилёв» (Никитин 1996: 9 - 49) и в комментариях к сборнику стихов и поэм Гумилёва (Гумилёв 1988: 583).

[6] «У Гумилёва в рамках экзотического топоса пространственный компонент дороги не выражен, его заменяет морской путь» (Полиевская 2006: 10).

[7] «медленные ритмы в сиянии дня»

[8] «Я знаю пронзенные светом небеса»

[9] «Я увидел заходящее солнце, в пятнах мистического ужаса»

[10] «Я хотел бы показать детям этих дорад
Из голубой волны, этих золотых рыбок, рыб поющих»

[11] «Не во время ли этих бездонных ночей ты дремлешь и исходишь,
Подобно миллиону золотых птиц, о ты, будущая мощь?»

[12] Вяч. Вс. Иванов указывает, что здесь «с охватом географическим соединяется и безбрежная временная перспектива… Дальнейшее развитие подобный пространственно-временной сюрреализм, соединяющий вместе великие реки Западной Европы, России и Африки, получает в «Заблудившемся трамвае» (Иванов 2000: 300).

[13] Что подкрепляется сходством синтаксических конструкций в строфе «на покрытое волнами море в грозу, / Ты промолвишь, Сахара похожа» (Гумилёв 1988: 287) с тютчевской «Весенней грозой»: «Ты скажешь: ветреная Геба…» (Тютчев 1957: 52).

Источники

1. Аллен Л. У истоков поэзии Н. С. Гумилёва. Французская и западноевропейская поэзия // Николай Гумилёв. Исследования. Материалы. Библиография. СПб., 1994. С 235-252.

2. Альманах Цеха поэтов. Книга вторая. Петроград. 1921.

3. Баскер М. «Далёкое озеро Чад» Николая Гумилёва (К эволюции акмеистической поэтики) // Гумилёвские чтения: Материалы междунар. конференции филологов-славистов. СПб., 1996. С. 125–137.

a. Башук А. И. Роль африканских впечатлений в создании теоретической платформы русского акмеизма // http://www.gumilev.ru/acmeism/9/

4. Верховский Ю. Н. Путь поэта (О поэзии Н. С. Гумилёва) // Н. С. Гумилёв: Pro et contra. СПб., 2000. С. 505-550.

5. Видугирите И. Стихотворение «Жираф» и африканская тема Н. Гумилёва // http://www.gumilev.ru/about/50/

6. Голлербах. Э. Ф. Н. С. Гумилёв (к 15-летию литературной деятельности) // Н. С. Гумилёв: Pro et contra. СПб., 2000. С 467-468.

7. Гумилёв Н. С. Стихотворения и поэмы. Л., 1988.

8. Давидсон А. Муза странствий Николая Гумилёва. М., 1992.

9. Иванов Вяч. Вс. Избранные труды по семиотике и истории культуры. Том II. Статьи о русской литературе. М., 2000.

10. Одоевцева И. На берегах Невы. М., 1989.

11. Оцуп Н. Николай Гумилёв. Жизнь и творчество. СПб., 1995.

12. Раскина Е. Ю. Геософские аспекты творчества Н. С. Гумилёва. Автореф. дисс.… докт. фил.н. Архангельск, 2009.

13. Раскина Е. Ю. Темы, мотивы и образы «путевой словесности» в творчестве Н. С. Гумилёва // http://www.gumilev.ru/about/86/

14. Rimbaud A. Le bateau ivre // Anthologie de la littérature française. New York: Oxford University Press, 1975. P. 231 – 233.

15. Baudelaire Ch. Les fleurs du mal. Paris: Calmann-Levy, 1899.